Нонеча и давеча

О новом фильме Александра Прошкина

Один из самых ожидаемых зрителями фильмов - увенчанная на «Кинотавре» новая кинолента режиссера Александра Прошкина «Живи и помни», премьера которой была приурочена к годовщине начала Великой Отечественной войны. Наш корреспондент побывала на премьерном показе в кинотеатре «Аврора».

Год 1944-й - война очевидно близится к концу. Андрей Гуськов, отпущенный из госпиталя обратно на фронт, до фронта не доехал - рванул домой. Дезертирство карается строго, поэтому Андрей скрывается в лесу возле родной деревни, переживая отшельничество с помощью жены Настены, тайком таскающей любимому мужу провиант. Положение их, и без того невыносимое, усугубляется тем, что Настена забеременела, и как теперь предъявлять односельчанам, а главное, мужниным родителям живот, если нельзя сказать, чей ребенок, - непонятно.

В двух словах пересказывать содержание повести Валентина Распутина «Живи и помни» - заведомо ставить себя в комическое положение. В кино, однако, подробно передать этот сюжет невозможно; при этом и нельзя сказать, что распутинская проза вовсе на киношный язык непереводима, - к ней, как к любой большой литературе, просто надобно найти ключ. У Александра Прошкина («Холодное лето 53-го», «Доктор Живаго»), режиссера, далекого от так называемых деревенских проблем, безусловно, какой-то ключ имелся - иначе благословения автора он бы не получил. Распутин к экранизаторам относится недоверчиво; и то, что Прошкина всерьез занимали проблемы вымирающей российской деревни, вероятно, было для писателя аргументом; а главным козырем, говорят, стала исполнительница роли Настены Дарья Мороз, играющая эту же роль на сцене МХТ, - будто бы это она убедила писателя в том, что игра стоит свеч. По словам Прошкина, Распутин и теперь мнения своего не переменил, разве что остался недоволен обилием эротических сцен, которыми режиссера попрекают все кому не лень.

Попреки эти удивительны: какое надо, однако, иметь пуританское воспитание, чтобы две-три сцены, в которых герой Михаила Евланова быстро и по-звериному выражает невыразимые чувства к жене, проснувшиеся в нем после долгой разлуки, принять за «обилие» и им возмутиться. Они и вовсе прошли бы незамеченными, останься в киноверсии основной способ общения героев - слова: в повести Распутина история течет не только через густо населенные подробностями описания природы (в общем-то, еще одного полноправного героя этой истории), но и через долгие, откровенные разговоры Настены с Андреем, в которых они заново открывали и друг друга, и самое себя. Это человеческая история, не языческая - возможно, потому, что для Распутина никакой экзотики в тамошнем быте нет и людей, о которых он пишет, понимает именно как людей, а не как объект научного исследования. В фильме Прошкина, где живет и дышит упоительная природа (оператор Геннадий Карюк: много работал с Муратовой, Георгием Данелией - классик), вызывающая искренний восторг и у создателей фильма, и у зрителей, люди, судя по всему, представляют для режиссера, скажем так, этнографический интерес. Все эти «чо ли; ужо; отскочь» и прочие «надысь и давеча», которые, старательно имитируя некий усредненный сибирский (?) говор, произносят известные артисты, производят странное впечатление: вместо того чтобы убеждать в правде происходящего, отстраняют окончательно. Еще более странно, что имитируют его не все: скажем, Дарья Мороз напрягается чрезмерно и фальшиво, увы; Сергей Маковецкий, мягко говоря неожиданный в роли деда Михеича, нашел некую золотую середину, а Анна Михалкова вообще решила не писать этой краской, потому, возможно, и осталась самой подлинной фигурой в этом своеобразном экзотариуме.

Но Анны Михалковой и прекрасной природы недостаточно для того, чтобы произвести на зрителя впечатление, равное по силе тому, что оказывает распутинская повесть. Никакими ужасами, никакими натужными страстями не заменить сдержанного и весомого высказывания о том, что произошло в конце войны на берегах Ангары.

Кажется, единственной просьбой Распутина к режиссеру было - не оправдывать дезертира. Так вот, в повести, если поглядеть, он оправдан скорее, ибо все же человек, а в фильме смахивает на нечистого.

Однако приз за режиссуру, полученный Прошкиным на последнем «Кинотавре», не кажется удивительным. Разглядывая его проколы, невозможно не рассмотреть очевидного достоинства - эха большого советского стиля, которым, кроме Прошкина, похоже, никто и не владеет больше. Он (стиль) слегка мутировал, понятно, но остался неизменно доброжелательным к зрителю, чего от современного кино никто давно и не ждет.

Инга БЕРГМАН