Гергиевский Вагнер, приправленный американской рефлексией

Сенсационно прошедшая в Париже, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Роттердаме опера Вагнера «Тристан и Изольда» с видеодизайном знаменитого американского художника Билла Виолы наконец-то была показана на сцене Концертного зала Мариинского театра. На премьере побывал наш музыкальный критик Роман РУДИЦА

Спектакля как такового не было - его заменила видеоинсталляция Билла Виолы, которая уже вызвала ажиотаж в мире, в России же показана впервые. Билл Виола - пионер и один из лидеров видеоарта. Виола позиционирует себя как мастер, сосредоточенный на универсальном человеческом опыте - рождении, смерти, развитии сознания, воспринятом сквозь призму как восточных, так и западных мистических практик.

За помпезным термином «видеоинсталляция» скрывается простая, в сущности, вещь: кино, которое вместе с тем - «живая картина». По словам Виолы, он «не хотел иллюстрировать или точно воспроизводить фабулу спектакля. Хотел создать мир образов, который существует параллельно действию на сцене, мир, который отражал бы скрытое изменение внутренней жизни героев». Фабула как таковая в инсталляции Виолы почти не отражена. Хотя есть и пересечения с сюжетом, простые до наивности: если действие происходит на море - показывают море с кораблем, если в лесу - показывают лес. Но, конечно, и море, и ночной лес, и корабль превращаются в бытийные символы... Вообще изображение лапидарно, символично - и очень многозначительно. Оно существует вне конкретного исторического времени: Виола рассказывает «историю такой глубокой и всепроникающей любви, которая не может жить только в материальных телах влюбленных». Рассказывает так, чтобы история была действительна для всех времен и всего человечества.

Тристан и Изольда раздваиваются

Мироздание представлено прежде всего своими основными элементами - водой и огнем. Из всех персонажей оперы остаются только Тристан и Изольда, все прочие предметы иллюстрируют, как эти двое осознают «любовь, ради которой они должны стать выше самой жизни». Сами же Тристан и Изольда двоятся: их земную и потустороннюю ипостаси изображают разные люди. Земные Тристан с Изольдой - постарше, потусторонние - помоложе и поакробатичнее. Переход из мира здешнего в спиритуальный изображен весьма ритуально. Скажем, эпизод сближения героев в первом акте обставлен так. Экран разделен на две части - словно бы диптих, две отдельные, но внутренне связанные картины. Сперва в глубине картин возникают крохотные фигурки, почти точки, - медленно приближаясь, они оказываются мужчиной и женщиной лет 35 - 40, во вполне современных одеждах. Вероятно, Виоле известно изречение Вагнера, согласно которому музыка вступления к опере изображает, как мир зарождается из точки, из облака...

Ритуальный стриптиз

Далее герои на каждой из «картин» превращаются в полнофигурные «портреты в интерьере». Интерьер по-ритуальному скуп: стол, стул, на столе чаша и кувшин, все в серых, известковых тонах... Фигуры на портретах начинают раздеваться, раздевание также весьма ритуальное. Время от времени персонажи торжественно устраняют с себя очередную часть одежды, отдают ее стоящим за спиною лицам пожилого возраста (Тристану ассистирует старичок, Изольде - старушка)...

Вдохнуть и не дышать!

Момент питья любовного зелья изображен так: герои погружают лица в воду - мы видим эти лица из глубины воды, наблюдаем, как они преображаются от погружения, заодно недоумевая: как актерам удается так долго задерживать дыхание? Слияние Тристана и Изольды в окончательном экстазе обставлено как прыжок в водные глубины - и затем в этих глубинах обнаженные тела кружат, преломляются в мельтешении струй, образуют единую фигуру, похожую на знак радиации... Словом, водная поверхность - грань потустороннего, шагнув за нее, окунувшись в инобытие, герои сливаются в энергетический сгусток...

Символы просты до банальности

В общем-то, «бытийный» символизм Виолы прост и очевиден до банальности. В инсталляции еще немало разных «ритуальностей»: мы созерцаем высокие столбы огня, видим, как Тристан в пальто решительно шагает через костер, после чего искры еще долго горят на его одежде и бороде... Вот Изольда возжигает светильники, которыми уставлена конструкция наподобие гроба. Вот герои, обнявшись, растворяются в сером, дрожащем мареве - как на телеэкране, когда плохо ловится сигнал, вот они бродят в сером же, негативном ландшафте, где «все наоборот». Старые, бывалые приемы изображения «потустороннего».

Но, конечно, Виоле никак нельзя отказать в большом изобразительном таланте. Сцена кружения тел, соединенных в мерцающую спиритуальную эмблему, снята очень эффектно - из глубины вод, в трепете кругов, расходящихся в вышине. Замечательны грезы умирающего Тристана: когда он говорит о замках, о походах и прочих рыцарских делах, размытые пейзажи неуловимо подобны крепостям, фигурам всадников... Другое дело, как все это бьет с музыкой.

Собственно музыка

«Тристан» непомерно длинен. Непонятно, как во времена Серебряного века публика предавалась непрерывному экстазу все пять часов. Может, в те годы все только и мечтали пребывать в томлениях любви и смерти. Нынче же эту оперу интереснее изучать по нотам, чем слушать. Поэтому картинка развлекает - порою очень вовремя. Но Гергиев играет «Тристана» как собственно музыку - помимо идеологической, психоделической подкладки. Данное исполнение было не очень стабильным - но в лучших моментах концентрация на звуковом моменте потрясала. Странные, диковатые, где-то нелепые - и невиданные красоты партитуры вставали в полный рост. А ведь без этой необычной музыки, без редкой звуковой креативности «Тристан» был бы нелепым нагромождением философских концепций, понятых Вагнером с задорным дилетантизмом. То есть: Гергиев доносит музыкальный смысл, который выше философского. Благодаря этому смыслу, и только ему, Вагнер велик. А на экране - довольно претенциозные мистические рефлексии американского интеллигента.