1984-й в отдельно взятом селе

24 и 25 августа в театре «Суббота» пройдет премьера спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по повести Федора Достоевского. Корреспондент «ВП» Федор Дубшан побывал на одной из последних репетиций

Режиссер Андрей Корионов одновременно идеолог и исследователь.

Вернись, Фома!

Театр «Суббота» теперь располагается на Звенигородской улице, в доме №30, а вообще он существует с 1969 года, начавшись как молодежная экспериментальная студия, и за это время сменил много адресов. И, кроме того, поучаствовал в карьере многих театральных звезд, таких как Константин Хабенский, Семен Спивак, Анжелика Неволина или композитор Геннадий Гладков.

Инсценировка «Села Степанчикова» принадлежит перу заслуженного советского драматурга Николая Эрдмана, одного из сценаристов «Веселых ребят» и «Волги-Волги». А режиссер спектакля — Андрей Корионов, который периодически поднимает среди театралов одобрительный гул — «Драконом» Шварца в Театре Ленсовета или матерно-гротесковой антиутопией «Лето, которого мы не видели вовсе» в «Приюте комедианта».

В «Селе Степанчикове» мата нет, как нет и дракона. Зато есть разговор о власти, и, пожалуй, тоже присутствует антиутопия — иначе и не назовешь историю о «русском Тартюфе» Фоме Фомиче Опискине, который превращает село Степанчиково в смесь теократии с цирком, подчиняя своей воле и барина, доброго полковника Ростанева, и его возлюбленную Настеньку, и всех прочих.

Кстати, почти все персонажи наряжены в костюмы приблизительно XIX века — но диких, «вырвиглазных» цветов, как не всяких клоунов наряжают. Цирковое чувство усиливают красные тумбы-сиденья, расставленные по сцене, и шкаф на колесиках, с которым герои Достоевского (или уже Корионова?) деловито возятся: таскают его с места на место, запрыгивают в него, распахивают дверцы.

На заднем фоне добродушно и безмятежно маячат деревья и мишки с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Мишки тоже уже как будто прирученные, цирковые.

Дрессировщиком здесь, конечно, Фома Фомич. Актер Владимир Шабельников, остротой черт и определенной измученностью взора несколько похожий на Хабенского, начинает как будто несколько неуверенно, словно на несмазанных осях едет. Постепенно он расходится и вводит себя будто в транс, как уголовник — в блатную истерику, только вместо фени из него сыплются «невинность», «необузданные страсти», «добродетель» и «Господь»... Что творится с подопечными его паяцами, то есть насельниками Степанчикова, тоже передать трудно: по мановению его руки они визжат, рыдают: «Фома, вернись, Фома!» и, в общем, больше похожи на сектантов харизматического толка в каком-нибудь американском захолустье.

Кто-то запевает нарочито фальшиво современное: «Осенью в дождливый серый день проскакал по городу олень...» Все подхватывают.

Из темноты за антиутопией следит пока еще единственный зритель и тоже в своем роде дрессировщик — режиссер Андрей Корионов. Во время перерыва в репетиции я подхожу к нему.

Обитатели Степанчикова — будто коверные клоуны со стокгольмским синдромом.

Нам так проще жить

— Вы ведь уже работали с театром «Суббота»?
— «Чайку Джонатан Ливингстон» я здесь ставил сразу после окончания СПбГАТИ, в 2008-м. После этого был большой перерыв — и вот сейчас я вернулся в «Субботу».

— И давно идут репетиции?
— Мы начали в конце прошлого сезона, весной. В общей сложности получилось три месяца.

— А почему именно «Село Степанчиково»?
— Я давно собирался его поставить — еще не зная, что это получится сделать именно в «Субботе». Вообще я не то что бы много ставлю, скажем, про любовь... Меня привлекают социальные вопросы. Нет, любовь тоже — но и она все-таки в контексте социальном. И «Село Степанчиково» — вполне логичное продолжение всего, что я делаю.

— Вы можете объяснить, кто здесь у вас Фома Опискин, что это за тип? Тиран?
— Он, прежде всего, идеолог того, что происходит в Степанчикове. Носитель идей и создатель вот этого мира, в котором живут почти все остальные персонажи.

— Можно сказать, что, как и в «Драконе» Шварца, которого вы ставили в Театре Ленсовета, тут вы продолжаете исследовать проблематику власти?
— Наверняка этого избежать не удастся. Но Дракон был уставший идеолог, искавший себе преемника. А Фома Опискин — свеж и полон сил. Лишаясь поддержки Фомы Фомича, все остальные теряют и свой жизненный стержень...

— Вообще, по-вашему, это естественное для людей состояние — быть зависимыми от чужой воли, чужих идей?
— Для нашей страны это вопрос самый актуальный. И, видимо, да, русскому обществу нужен авторитарный руководитель. Нам же так проще жить — есть кого хвалить и есть кого ругать, на кого можно свалить свою беспомощность. Россия, мне кажется, пока и не имела опыта жизни в демократии. Даже то, что сейчас у нас, — это ведь перемена искусственная. Что же, раз — и все перестроились, теперь у нас демократия? Ну сколько ей лет — двадцать? Для истории это не период.

Нет, конечно, у нас сознание совсем не демократическое.

— Вы верите в то, что есть некий «русский дух», которому это недемократическое сознание в целом свойственно?
— Конечно, есть русский менталитет, есть особые свои идеи, живущие в уме у русских людей. Тут еще — и это один из центральных мотивов в пьесе — очень важен момент прощения. Мы способны прощать и терпеть все, что угодно. И это не обязательно прекрасное качество. Сейчас же в Прибалтике, в Польше про нас, русских, очень плохо говорят. А мы же про них плохо не говорим. Нет такого: «Ах вы, негодяи, мы вам все построили, а вы ушли от нас».

— Тут не могу согласиться с вами. Именно так вот и говорят многие. Без образа врага мы никуда... Но это другая половинка сознания, а первая — именно, как вы сказали, вот это всепрощение.

В мире абсурда икону вполне может заменить расписное блюдо.

У нас тут перепостмодернизм

— Скажите, а яркие, клоунские практически, костюмы — это тоже ваша идея? Вон кто-то в рыжем парике...
— Мы пока еще в процессе работы над костюмами. Я этот парик сегодня впервые увидел вместе с вами. Его в конечном варианте может не оказаться. Но в целом эта пестрота задумана нами. Мы с художником Марией Смирновой-Несвицкой хотим противопоставить красно-черные костюмы картине Шишкина, этому классическому пониманию природы, естественности. Хотя на сцене промелькнут и современные люди, современные вещи, например сегодняшняя армейская шинель с российским флагом на рукаве. Но в основном люди в Степанчикове — неестественны. Их загоняют в искусственную среду. По сути, идет социальный эксперимент, который Фома Фомич проводит... Главное, что он отрицает эту природу, отрицает Бога.

— Поэтому вместо иконы полковнику с Настенькой поднесли поцеловать хохломской поднос?
— Это случайно получилось, но, кстати, вышло интересно.

— Вы заявляете: «Опискин отрицает Бога». Притом сами бесконечно о нем говорите…
— Это же ему нужно для того, чтоб манипулировать полковником Ростаневым.

— Выходит, полковник с Фомой в этом сходятся: один берет на себя роль пророка, другой готов ему в этом верить...
— Разница в том, что полковник не понимает, что такое идеология. Он не отделяет себя от нее. Ему дали идеологию — он в ней и живет. А Фома Фомич действует не только рефлекторно, он понимает, что делает.

— То есть пьеса получилась еще и о политическом пиаре... Андрей, для вас важна злободневность, актуальность? Или вам интересней то, что называют вечными вопросами?
— Смотря что такое злободневность. Если вот сейчас кого-нибудь уволили, меня не интересует такая злободневность, я об этом спектакль ставить не буду. Новости я уже давно не смотрел. Не могу сказать, что меня из недавних событий что-то особенно зацепило. Но с другой стороны, я же все равно нахожусь в этом времени. Очень важно, что возникают совпадения — и прямые, и непрямые — с тем, какие процессы идут сейчас. Без этого, мне кажется, вообще бессмысленно работать в театре. Такое случается с любым режиссером — он ищет свою причастность ко времени.

— Вы смотрели другие постановки «Степанчикова» по сценарию Эрдмана?
— Да, я пересмотрел старый мхатовский спектакль, еще — постановку Моссовета, где Фому Фомича играет Сергей Юрский. И кино, где Фому играет Лев Дуров. В Петербурге в Театре Комедии «Степанчиково» ставил Вадим Голиков и не так давно — Виктор Крамер в «Балтдоме».

— Эти впечатления не мешают делать свой спектакль?
— Как оказалось, нет. Я сначала подумал, что не буду их смотреть. А потом все-таки изучил — мне в какой-то момент показалось это важным. Мы же живем во время постмодернизма — или, как сейчас говорят, перепостмодернизма. Мне показалось важным опираться на то, уже сделано. Иметь в виду, что Фома Фомич уже прошел какие-то стадии до моего спектакля.

— А о ком вы думаете еще кроме Достоевского?
— О Чехове. Раньше я просто думал о нем как о данности. Сейчас он внутри меня очень конкретизировался. Стали появляться сцены. Я понял, как браться за него руками.