Александр Кабаков: Мужчине необходим восхищенный зритель

22 октября известному писателю исполнилось 65 лет

Александр Кабаков - не только известный прозаик, но и автор еще советского слова «невозвращенец», а также удивительно точного неологизма «выживленец». Первый - из одноименной повести, сделавшей его знаменитым на излете перестройки, второй - из весьма популярного в последние годы романа «Все поправимо». Главный редактор журналов «Саквояж» и «Саквояж-купе», лауреат многих литературных премий, в том числе набирающей обороты «Большой книги», считает себя романтическим постмодернистом, живет в подмосковной деревне, опекая трех собак и восемь кошек, и накануне своего 65-летия продолжает исследовать состояния
и современного общества, и современного человека.

Для каждого москвича Петербург - это бегство в свободу

- Александр Абрамович, как вы, закоренелый москвич, чувствуете себя в Петербурге?

- Замечательно чувствую! И дело не в том, что архитектура хороша. Есть города в архитектурном отношении не слабее. В частности, старая часть Киева - будь здоров! Нет, не поэтому, а потому, что это единственный в стране город, где нынешняя насильственная европеизация - по крайней мере вторая после Петра Великого - проходит органично. Он изначально европейский, и для него нынешняя прививка европеизма практически безболезненна. Это ведь не компактный Амстердам - это большой европейский город. И маленькая вертикальная вывесочка «Hotel», где я остановился, смотрится абсолютно органично. Жить в нем эстетически гораздо менее раздражающе, чем в Москве. Я ведь безумно люблю Москву, но это любовь - болезненная. Москва меня дико раздражает - как и вообще наша жизнь - своей некрасивостью. Я ведь не пурист: не течет, не гниет, не проваливается - и слава богу! При Лужкове хотя бы перестали гнить подвалы. Все эти «карандаши», уродства - плевать на них! Но просто все какое-то крайне некрасивое. Это претензия не к Москве, а ко всей стране. Всем вокруг безумно не хватает свободы слова, конкурентной экономики, политических свобод и гражданских прав! А мне не хватает бытовой красоты. Страна чудовищно некрасивая в этом смысле: всюду ржавое железо, грязь, помойка... У нас даже бомжи неживописные, а в Париже - живописные! В Питере всего этого меньше. Он все-таки приличный, все здесь как-то более по-человечески. Вот эта европейскость Петербурга чрезвычайно привлекательна. Благотворно действует на психику - нет напряжения противоречия между амбициями и тем, что есть. Здесь амбиции ровно по возможностям. По сравнению с Москвой - нормальные человеческие амбиции.

- А что еще для вас Петербург?

- Для каждого москвича Петербург - это бегство в свободу. Когда-то я написал такое эссе - «Ночь пути». Вот эта ночь пути освобождает москвича, уезжающего в Питер, от обязательств. Все кончается, приехал - и гуляй! Поэтому москвичи здесь насмерть запивали, и, думаю, по той же причине петербуржцы так же чувствуют себя в Москве. Оторваться! Это очень точное современное слово. Именно - «оторваться от».

Каждый человек воображает себе какой-то идеальный образ. Я в ранней литературной молодости мечтал быть московским автором ленинградских театров, как есть огромное количество ленинградских авторов московских театров. И проводить время в «Красной стреле» с черными полковниками из Адмиралтейства, с кинозвездами, едущими со съемки на спектакль и наоборот. Все сбылось. Все это было и все оказалось не таким уж хорошим на вкус. Жизнь вообще не очень похожа на то, что о ней думаешь. Но только входишь в Николаевский вокзал в Москве - я его так всегда называл, еще при советской власти, - и уже пахнет свободой. У вас лучше, у вас на вокзале Петра поставили, а у нас Владимир Ильич до сих пор стоит. И все равно: шикарные поезда, отправляющиеся с интервалом в 5 минут. Сейчас 10 поездов отправляются между 11 и 12 ночи! Шикарная публика, которая в мире называется «jetset» - публика международных авиалиний: это звезды, звезды и звезды.

Романтика «Красной стрелы» непреходяща

- Да, знаменитая «Красная стрела»...

- В первую очередь! У меня был знакомый, который преподавал и в Ленинградской, и в Московской консерватории, он вообще жизнь прожил в «Красной стреле». Романтика «Красной стрелы» непреходяща, это одна из самых главных романтик великой империи.

И вообще столицу Российской империи я бы основал в «Красной стреле», что вполне реально. Вот эти 10 поездов между 11 и 12: один жилой, другой офисный, правительство, администрация президента - почему нет? Прекрасная идея! Вообще мне наша страна в этом смысле представляется так: огромная, гигантская карта, а в ее левом верхнем уголке небольшая такая гантелька - перемычечка в 600 км и 2 жирные точки - она единая по отношению ко всей остальной карте, и ей сам бог велел быть столицей России. Москва - Петербург - столица России, 23.55. По-моему, очень хорошее название.

- А почему до сих пор нет хотя бы журнала «Красная стрела»?

- Потому что меня никто не слушает. Эту идею ношу в себе по крайней мере 15 лет. Потому что идиоты ничего не чувствуют: ни простого кайфа, ни стиля, ничего не понимают. Я с этой идеей, можно сказать, живу. Питер - это же российский миф о загробной жизни!

- А легко ли нам, теням, в этом загробном царстве?

- Да нормально! Я ведь глубоко убежден, что жить в Петербурге можно точно так же, как в Москве. Сам он сейчас не препятствует ни карьере, ни обогащению, ничему, потому что перестала препятствовать областная судьба. Она и Самаре не препятствует. Сейчас быть областным не менее выгодно, чем столичным. Нет, эта гантелька Москва-Петербург - нечто абсолютно единое.

- И тем не менее любимое присловье петербургского писателя Валерия Попова: «Москвичи копейку за рубль продают, а у нас рубль за копейку покупают»...

- Это нормальная гордыня.

Русский язык удивителен и парадоксален

- Вас еще продолжает удивлять русский язык?

- А как же! Русский язык удивителен и парадоксален. В нем, скажем, слова совершенно противоположного изначального смысла обозначают одно и то же. Например, «неистово» и «истово». А? Или - «так мы далеко зайдем!» и «так мы недалеко зайдем!». О чем это говорит? О том, что язык наш очень близок Богу. Он создан с большим допуском на наш идиотизм. К нам были весьма снисходительны. Язык наш избыточен, рассчитан на наш идиотизм, поэтому - абсолютно божественен. И тут я, как русский патриот, шовинист, националист, глубоко убежден, что наш язык - всем языкам язык, несравнимый и несравненный. Богоизбранный.

- А что сейчас, на ваш взгляд, происходит с прозой?

- Да все нормально! Все как всегда. Я не верю, что в зависимости от социальной структуры, или ситуации, или правительственной политики может увеличиваться или уменьшаться число людей, одаренных словом и фантазией.

- В таком случае - коллег-писателей читать интересно?

- Во-первых, в силу многих общественных обязательств - просто должен. Иногда - интересно, иногда - нет. Интересно с профессиональной точки зрения: чтобы не повториться и т. д. Это профессиональное чтение. А для непрофессионального чтения выбираешь других коллег - в основном покойных. Вот Ивана Алексеевича Бунина возьмешь - и все. И тут же становишься читателем. И от писательства ничего не остается. Потому что - какое писательство? Ты че, мужик, ты чем занимаешься? Ты охолони, отойди в сторону, найди себе достойное занятие. Вот где писательство - у Бунина! Ну так что ж поделаешь-то - болезнь!

- А вы считаете правомерным разделение прозы на «мужскую» и «женскую»?

- Да, считаю, потому что мужчины и женщины вообще очень разные существа. Естественно, они пишут и разную литературу. Я не говорю, что одна лучше, а другая хуже. Просто разную, причем внутри каждой из этих литератур существуют свои литературы. И даже когда женщина пишет похоже на мужчину, эта похожесть не делает ее мужской. Смотрите, женщина может писать непохоже на мужчину, может писать похоже на мужчину. А вот мужчина не может писать похоже на женщину - и непохоже на женщину писать не может. Он вообще вне этой координации. Это физиология, такими нас Бог создал.

- А какие черты в женщине цените?

- Прелестные. Поскольку прожита очень долгая, бестолковая, беспорядочная жизнь.

- Последняя фраза в вашем популярном романе «Все поправимо» - «Хорошая была жизнь!»...

- Именно! Это она и есть - долгая, беспорядочная, бестолковая. И в ней было всякое. И одни женщины были совершенно не похожи на других. Честно сказать, и в мужчине, и в женщине очень ценю доброту. Всех жалко. Но в мужчине ценю кураж. Иначе - все, конец. Самое огорчительное в старости то, что она исчерпывает кураж. И здесь надо держаться из последних сил. А в женщине должна быть легкость. Как будто у нее, в отличие от меня, трагедий нет. Как будто она никогда не умрет. Если два человека живут вместе, то, по моему глубокому убеждению, один из них должен воображать себя бессмертным. Он не должен беспокоиться о своей смерти. Он должен только сочувствовать другому, что он умрет. Жалеть его. Ну как же, вот он жив - и его не станет, жалко его, ему же страшно исчезать. Как будто с нею самой этого не произойдет. Это позиция восхищенного зрителя. Мужчине необходим восхищенный зритель. Когда что ни скажи, все хорошо. И, надо сказать, такие женщины не так уж редко встречаются.

Беседовала Елена ЕЛАГИНА