Алексей Балабанов

как бомба замедленного действия

Вчерашний студент-медик - ныне доктор Поляков (Леонид Бичевин), робкий юноша в очках, - заступает на место сбежавшего в поисках лучшей жизни коллеги - спасать крестьянские жизни в земской больнице Угличского уезда. Компанию ему составляют нервический фельдшер (Андрей Панин), заполошная служанка (Ирина Ракшина) и две аккуратные, приветливые медсестры (Ингеборга Дапкунайте и Светлана Письмиченко), имеющие привычку совместно принимать ванну.

Доктор с тоской глядит на фотографию бывшей московской возлюбленной, раздражается на бестолковых и темных крестьян, лихо делает операции, тайком сверяясь с учебником, между делом оказывается в объятиях пациентки - скучающей офицерской вдовы и буквально в первые же дни подсаживается на морфий. Формально причиной стала первая инъекция, сделанная профилактически для устранения аллергической реакции на введенную доктору противодифтерийную сыворотку; однако с первых кадров обстановка вокруг доктора такова, что избежать падения - как нравственного, так и физического - невозможно.

После «Груза 200» именем Балабанова разве что детей не пугают, и предпремьерные для «Морфiя» дни были тревожными, ибо ходили слухи, что это, дескать, «еще хуже» и что беременным, да и просто женщинам на все это смотреть нельзя; и даже один немолодой уважаемый критик написал, что, когда ему «посчастливилось» попасть на какой-то закрытый показ, он в иные моменты уводил глаза в пол. Ну, «еще хуже» - это было изначально сомнительно, потому что некоторые вещи у нас пока запрещены законом, к которому если не режиссер Балабанов, то продюсер Сельянов по крайней мере испытывает некоторое уважение. Но нездоровое ожидание, как теперь представляется, сильно навредило фильму, в котором для многих главным раздражителем снова оказались фирменные балабановские «спецэффекты» (в частности, показанная крупным планом ампутация ноги и трахеотомия, сделанная ничуть не более натурально, чем это описано у самого Булгакова; но визуализация литературных образов - штука сильная, конечно). Ожидание сменилось разочарованием, которое собственно к фильму отношения не имеет.

Надо сказать, что «Морфiй» - довольно манерное кино, то есть по форме манерное, стилистически явно передающее привет картине «Про уродов и людей»: здесь с таким же кропотливым интересом воссоздан ушедший быт, за кадром поет про бананово-лимонный Сингапур Вертинский (да-да, это условность - сказал Балабанов в ответ на упрек в том, что песня написана в 1931-м, а в фильме на дворе - 1917-й), каждую главку фильма предваряет затейливо выполненная табличка с надписями «Первый уколъ», «Второй уколъ», «Вьюга» и так далее. Все выверено столь же тщательно, как тщательно отмеряет граммы морфия прилежная медсестра. Но как медсестра лишь усугубляет страдания морфиниста поневоле, так это выверенное пространство и тонкий расчет лишают новый фильм Балабанова свойственного этому режиссеру эмоционального размаха. Оно, может, и к лучшему, потому что зрителям не так больно. Но к чему тогда вообще вся тусовка?

Между тем история доктора Полякова полна ужаса - как морального, так и физического, и она рассказана подробно, но без сочувствия. Мир, в котором он живет, попросту не оставляет ему никакого выхода - вокруг темнота в прямом и переносном смысле и вырваться из нее нет возможности, потому что вся страна катится в тартарары: сейчас придут большевики - грязные, неотесанные, подстрекаемые карикатурным евреем и членом РСДРП фельдшером Горенбургом, и станет еще хуже. Поэтому интеллигентный юноша, подчинившись обстоятельствам, занимается саморазрушением и гибнет, пустив себе пулю в лоб прямо в синематографе, среди ржущих пьяных мужиков. В мире мутной предопределенности другого исхода нет. Для пущей убедительности этого приговора авторы подкорректировали Булгакова: если у него погибель находит только Поляков, то здесь и ангел-хранитель его, Анна Николаевна (феерическая роль Дапкунайте), начинает колоться и к финалу становится таким же потерянным существом с отсутствующим взглядом.

После того как Балабанов признался, что снимает про себя, нет нужды больше прикрываться метафорами: хотя и он, и Сельянов говорят все больше про Россию, которую мы потеряли, все отчетливей проступает история не страны, а больной души конкретного человека.

И приходится признать, что режиссер Балабанов - это такая бомба замедленного действия: никогда не знаешь, из какого угла его души полезут бесы и в каком они явятся обличье.

Инга Бергман