Говорят те, кто помнит блокаду

Людмила Макарова, актриса БДТ: Кругом снаряды, а мы громко читаем стихи Пушкина

- С Ефимом Копеляном мы поженились в мае сорок первого года и поехали в Ашхабад на гастроли. Но тут началась война, и нам пришлось вернуться в Ленинград. Ефим вместе с другими актерами нашего театра сразу же пошел в ополчение, и они могли бы стать просто пушечным мясом, как многие добровольцы, если бы не Николай Константинович Черкасов. Он очень быстро организовал военный театр, благодаря которому наши актеры остались живы, и до сих пор я вспоминаю Черкасова с благодарностью. Большой драматический театр уехал в эвакуацию, а я задержалась в Ленинграде, потому что была больна. Потом началась блокада, уехать стало невозможно, и я поступила служить в Театр Балтийского флота. И хотя мы голодали и холодали, но Копеляна спасла армия, а меня флот. Виделись мы редко, иногда он приезжал к нам с мамой с фронта, помню, вначале у него были такие страшные распухшие ноги и цинга, но потом как-то все наладилось.

И как ни странно это сейчас прозвучит, но тогда было очень творческое время. В Театре Балтийского флота, которым руководил Александр Пергамент, собралась замечательная труппа, и самое главное, что все, кто приезжал с Большой земли, как это тогда называлось, бывали у нас: драматурги Александр Крон, Всеволод Азаров, Константин Симонов, кинорежиссер Сергей Герасимов. У нас был большой кубрик, в котором стоял рояль, и возле этого рояля все вместе ели одинаковую кашу и пели песни, и тут же эти песни рождались. Но, конечно, было и много страшного, я видела мертвых на улице. Страшно было, когда мы с молодежной бригадой плавали на лодочках по фортам с концертами, - плывем, а кругом взрывы. А однажды мы с актрисой Женей Церебилко, женой Пергамента, шли домой во время бомбежки, кругом снаряды летят, а мы хором громко читаем стихи Пушкина. Назло! Подошли к Фонарному переулку, где я тогда жила, а дома нет... Иногда даже не верится, что все это было... И не хочется вспоминать, но ведь это было...

Иван Краско: Мне хотелось убежать на фронт, но я не мог оставить бабушку, я ведь был уже мужчина в доме!

Иван Иванович Краско в войну был еще ребенком. Но воспоминания о пережитом не померкли с течением времени.

- Для мальчишек война совсем не то, что для взрослых, мы же сами играли в «войнушку», и поэтому, когда объявили, что Германия напала на СССР, мы были в недоумении: почему вдруг бабы заревели, почему мужики помрачнели. Я родился в Вартемяках, под Ленинградом, но это тоже была зона блокады. Хотя нам, конечно, было легче, у нас было натуральное хозяйство, картошечку мы сами сажали и первую зиму худо-бедно прожили, а к весне, когда все запасы иссякли и картошка кончилась, стали голодать. И тогда наша баба Поля делала нам щи из крапивы и лебеды. А для меня один из самых страшных дней был, когда я с голодухи наелся отвара из первых грибов - сморчков - до войны мы их, конечно, не ели. И я отравился, мне было так плохо, как будто в желудок воткнули огромную иголку, температура под сорок, я так мучился, что уже и жить не хотелось. До сих пор помню этот день.

- А почему вы жили с бабушкой, где были ваши родители?

- Родители мои умерли рано, и растила нас баба Поля. Старший брат Володя сразу же ушел на фронт, Николая призвали в 43-м году, а Василий сам сбежал в лес к красноармейцам, стал сыном полка и дошел до Кенигсберга. Моя баба Поля была не то что колдунья, но умела заговаривать, могла заговорить многие болезни, и с Богом она разговаривала как с добрым знакомым. У нее была присказка «ну вот день прошел - никто не видел, а кто видел, тот не обидел, спасибо тебе, Господи». У нас у дома стояли три высокие березы, и на средней висел скворечник, однажды осенью вдруг прилетел дятел и стал долбить этот скворечник, гулко так, на всю деревню. Я решил его из рогатки подстрелить, но получил от бабы Поли затрещину и заныл: «За что?» А она говорит: «Нельзя его трогать, этот дятел нам какое-то горе принес, Ванюшка». А потом мы с бабой Полей получили похоронку на брата Володю, которого я очень любил. Он погиб под Сталинградом. Я как узнал, сразу же в рев, а баба Поля снова дала мне подзатыльник и сказала: «Раньше надо было плакать - когда дятел прилетал». Так что она все уже знала... Этот день тоже запомнился как один из самых страшных...

Был еще один такой день - у нас в трех километрах был аэродром, и немцы решили его разбомбить, прилетели четыреста самолетов, все небо было черным от них. Мне в доме было страшно, я побежал на улицу, баба Поля мне кричит: «Ванюшка, не убегай, ложись на пол!» А я выскочил из избы и чувствовал себя как червяк: мне так страшно было, что хотелось спрятаться, зарыться в землю, но в то же время голова сама поворачивалась - посмотреть на немецкие самолеты со свастикой, любопытство было такое же сильное, как и страх.

Вот это осталось в памяти.

- А вам не хотелось вместе с братом убежать на фронт?

- Конечно, хотелось, но я был мальчик послушный и трусливый, к тому же самый младший, и я не мог оставить бабу Полю, я ведь уже был мужчина в доме. Васька сбежал, а мне было поручено вести переговоры с бабой Полей, которой мы очень боялись. Она ищет - «где Васька?», а я ей говорю: «Баба, он в лес к красноармейцам убежал». А через три дня он пришел домой - мятки поесть - так мы толченую картошку с молоком называли. Баба Поля его спрашивает: «Что же твой полк тебя не прокормит?» Он отвечает: «Харч у нас добрый, как наш повар говорит, каша с маслом есть, консервы есть, а вот мятки нет». А через несколько дней пришел к нам командир части, посмотрел, что мы действительно бедно живем, и спросил бабушку: «Ну что, Пелагея Алексеевна, отпустите Васю с нами?»  А она ответила: «Да пусть идет, может, хоть вы от него толка добьетесь, а то такой толстолобый, упрямый парень». И тогда же командир попросил разрешения прислать к нам художника, чтобы он фронтовую газету у нас в избе нарисовал, а то в землянке нет условий. Пришел к нам художник по фамилии Шуляк, нам он сразу же понравился. Он так красиво надписи писал: «За родину! За Сталина!», а потом достал открытку с портретом Сталина, разделенным на квадратики, и перерисовал в газету. Очень красиво у него получилось, мне понравилось. Пришел политрук, тоже все похвалил, сказал, что все отлично, а потом присмотрелся: «А что это у тебя, Шуляк, Сталин в газете похудел?» А тот отвечает: «Так ведь война же, товарищ политрук». Баба Поля аж ахнула: вот, мол, всем тяжело, даже Сталину. Художник свою газету в трубочку свернул и ушел, а через три дня прибежал Васька и, уплетая мятку, сообщил нам новость: Шуляк-то, оказывается, враг народа, он Сталина исказил, и вчера его расстреляли! Вот такое было время...

Записала Виктория АМИНОВА