Простые вещи

Танцы, как мода и музыка, ярче всего отражают нравы эпохи

«Образ жизни» - так мы решили назвать нашу новую рубрику.

О какой именно жизни идет речь? Не о какой-то безумно далекой. Поговорим о той, которую еще застали ныне живущие, которая как в тумане: то выплывает из него, то вновь исчезает.

Ее помнят нерегулярно, упуская одни вещи из виду и вдруг вспоминая другие... Простые вещи, как у Заболоцкого: когда поэта спросили, что его интересует, он начал перечислять: «Стихи. Разные простые вещи - драка, обед, танцы. Мясо и тесто. Водка и пиво...»

Нет, стоп. Остановимся хотя бы на танцах. К которым можно добавить, конечно, и «...шманцы-обжиманцы».

Кавалеры приглашают дамов

Свежеотснятый мюзикл «Стиляги» как раз про музыкально-неформальную культуру 50-х годов. Твист и буги-вуги...

При этом «Стиляги» изображают лишь один фрагмент, одно, так сказать, звено из этой бесконечной цепочки-вереницы танцующих сквозь отечественную историю. А цепочка эта, похоже, не прерывалась никогда. Ее не могли разорвать революции и общественные потрясения. Вот куплет для примера:

Матчиш - прелестный
танец,
Теперь он в моде,
Его привез испанец
На пароходе,
Тай-рати-тати-тати,
В семнадцатом году...

Более того, в следующем куплете делается совершенно очевидно, что танцующие матчиш - очень далеки от революционной борьбы, строительства первого в мире коммунистического общества и экспорта революции:

Его я танцевала
С одним нахалом
В отдельном кабинете
Под одеялом,
Тай-рати-тати-тати...

Маяковский в «Клопе» гвоздит мелкобуржуазные подергивания: «Не шевелите вы нижним бюстом, вы же не вагонетку, а мадмуазель везете. Где рука? Низко рука!»

Но дело, конечно, не в идеологически осознанном противостоянии. Просто танец - почти в любой своей форме - оказывался ритмизованной формой знакомства. Общения. Сексуального, в конце концов, контакта - за что на вальс в начале его карьеры и обрушивались проклятия.

Хотя обходилось и без противоположного пола. Как «Шерочка с Машерочкой» - хрестоматийный образ двух девушек, танцующих друг с другом от «безрыбья», так вальсировали друг с другом и мужчины, военные. Картина получалась совершенно фантасмагорическая, как в «Гвардейской польке»:

Замечтался некстати
Молоденький солдатик:
- Кабы тут имелись дамы,
Сплясали бы тогда мы...
А ефрейтор хохочет:
- Повязывай платочек,
С кавалером чин по чину
Станцуешь за дивчину!

Но это во время войны или просто во время военной службы: понятно, что партнерши для вальса или танго в полку не достать. Советская власть, отдадим ей должное, вносила собственные конструктивные предложения и для мирной жизни. Вот таким приемлемым вариантом сделался падепатинер, или «танец конькобежцев», как его переименовали в процессе борьбы с космополитизмом. Это вариант польки: пары выстраиваются по двое, друг за другом, и большую часть времени партнеры тут находятся в сложном вращении друг вокруг друга, а начинают, как сообщает учебник, и вовсе - «лицом по линии танца». Это, конечно, уже никакие не обжиманцы.

От вальса до рок-н-ролла

Вскоре после войны  «прижали» фокстрот и танго. Но оставались по крайней мере вальсы - как странный, но живущий и долгоиграющий пережиток еще того, дореволюционного времени. Вспомнили и другие бальные танцы: мазурку, полонез... Вероятно, тут срабатывала какая-то преемственность: для царской империи и для империи красной необходим был одинаковый уровень сдержанности, респектабельности, «классичности». И поэтому

Звуки вальса, словно ветер,
То смолкают, то кружат.
Как спокойно руки эти
На плечах моих лежат.

1948 год. Руки на плечах, конечно, - но большего как будто ждать не приходится?

Воспоминания очевидца

Артистка Наталья Кудрявцева рассказывает о своем двоюродном брате Льве Николаевиче, капитане второго ранга:

- Лева и его поколение - это были и бравые военные, и интеллигенты-инженеры. Прекрасные, красивые парни, нахлебавшиеся во время войны.

Для них был настоящим оазисом Мраморный зал в ДК им. Кирова на Васильевском острове. Это было самое модное место и в каком-то смысле злачное, с фривольной репутацией.

Лева учился в Высшем военно-морском инженерном училище имени Дзержинского. И уже была приготовлена для него форма: «второй срок». На широкие, из тонкой фанеры доски  натягивались и сохли огромные его клеша. Прибегал, переодевался и улетал в Мраморный. Там они знакомились с девушками, плясали вальс, танго, и главное - у них была модная, полузапретная «линда». В «линде» уже можно не прилипать к партнеру: это сплошные прыжки и вращения. Как бы предвестник более позднего рок-н-ролла. В этом уже был какой-то дурман свободы.

- И куда-нибудь они потом с девушками шли?

- Не знаю, он меня в такие подробности не посвящал. К нам домой они с девушками точно не приходили. А я в свою очередь не ходила в Мраморный и в другие ДК - Горького, Пятилетки, Промкооперации - Промку... Дом офицеров на Литейном - вот тоже злачное место. Мы с девочками были более интеллигентные, высокодуховные и презирали все это.

По праздникам к нам приглашали мужскую школу. И это, конечно, очень приятные воспоминания. Там мы танцевали только парные танцы: вальсы, танго, фокстроты, чарльстоны.

- А позже, в рок-н-ролльные времена?

- Тогда я уже играла в новом ТЮЗе, и мы танцевали в верхнем стеклянном фойе. Тут уже все были совсем взрослые, но, с другой стороны, - еще молодые.

Перед танцами был банкетик, чуть-чуть выпивали, и тут уже был дым коромыслом: рок-н-ролл, все плясали по отдельности, и, надо сказать, здорово двигались.

Странное дело. Как только танцующим гражданам удалось молчаливо отстоять свое негласное право на парный, интимный танец с партнером, на возможность обнимать друг друга и глядеть глаза в глаза - им это немедленно наскучило. Пары разъединились, стали крутиться и прыгать по отдельности друг от друга, а постепенно и вообще смешались в смутную неопределенную толпу - когда наступила эпоха диско...

Паутинки грез

Но мы в эпоху диско не залезаем, лучше вывернем советскую жизнь 50-х наизнанку - и посмотрим, что было на той изнанке. Подполье, джаз и все те же стиляги, как их назвала пресса. Тут тоже была какая-то идеологическая парадоксальность: встреча на Эльбе, разумеется, забыта не была, трофейные джазовые пластинки с Запада еще были свежими и незаезженными, и вообще сквозь самую что ни на есть холодную войну общество уже двигалось к какому-то недоверчивому сотрудничеству с янки, по крайней мере - к знакомству. Это движение и породило стиляг. И в то же время советская действительность другой, так сказать, рукой расправлялась с ними.

Воспоминания очевидца

Рассказывает отец Георгий, священник в католическом храме Св. Екатерины, в то время - Георгий Фридман, саксофонист в оркестре Вайнштейна:

- Я тут видел анонс «Стиляг» по телевизору. Что-то это все не похоже на то, что было у нас. Во всяком случае таких танцев мы не танцевали и уж точно не разъезжали на красных машинах с открытым верхом.

Но все равно: играли мы криминальный джаз. Все время писали в газетах, что мы - американцы, что нужно нас призвать к ответу... Мы, конечно, пугались. Думали о том, что могут арестовать, выбросить за 101-й километр...

- А как выглядели?

- У нас, у музыкантов,  были узкие брюки, не клеши, конечно. И одинаковые пиджаки. Мы были, что называется, стилягами.

Как-то раз, помню, мы были в темно-зеленых костюмах. Но это была форма оркестрантов, она - не для повседневной жизни. Хотя в сталинское время носить на улице шляпу - это было само по себе рискованно. Я как-то отпустил бородку, и мне на каждом шагу говорили: «У! Фидель Кастро! Шляпа! Дурак!»

Фидель-то имел право на бороду, а мы - нет. Ну и стричься, конечно, полагалось под бокс. Этого мы тоже не делали.

- А где вы играли?

- В ДК им. Первой пятилетки, например.

Один раз пригласили, кажется, в ЛИИЖТ, около Сенной. Когда мы приехали - там собралось такое количество народу, что ни играть, ни танцевать было невозможно. Со стороны Московского собралась такая толпа, что ее разгоняли конной милицией. Мы ведь пользовались успехом.

А к нам пришли начальники института и сказали: ребята, вот вам деньги. И пожалуйста, уходите.

- Как же у вас была устроена вся «конспирация»?

- Нас по телефону приглашали куда-нибудь играть. В Университет или в Политехнический. Мы брали такси, садились с инструментами и ехали до условленного места, где нас уже ждали. Один раз мы попались, когда собирались в одно военно-морское училище. Там нас ждал фининспектор. Он сказал: собирайтесь, идемте в милицию. Ребята стали возмущаться: мол, не пойдем никуда!

Я сказал: тише, тише. Мы пойдем с вами, только у нас дорогостоящие инструменты. Нужно их упаковать, а потом мы - в вашем распоряжении.

Он согласился. Мы пошли на сцену, упаковали инструменты... а потом курсанты выпустили нас через черный ход. Мы тут же схватили два такси и умчались.

- А откуда у вас были инструменты?

- У меня был американский саксофон, баритон. Я купил его в Риге. Когда джаз был полностью запрещен, он был зарыт в землю музыкантом из оркестра Бориса Райского. А другой знал, где он закопан, выкопал и предложил мне купить.

Стоил он не очень дорого, но для меня все равно много. Тогда мама мне посоветовала: торгуйся. Он разозлился и еще надбавил. Еле удалось купить.

- Значит, ваши родители обо всем прекрасно знали? И как относились?

- Мать сочувствовала. А отец - отрицательно относился. Конечно, он боялся за меня. Были ведь обыски, искали самодельные пластинки с джазом - те, что «на костях». Могли увезти на «черном вороне».

- Получается, вы джаз ни на что не променяли. А как вы его вообще полюбили?

- По-моему, это у меня лет с пяти. У нас был патефон и пластинки - «торгсиновские». Тогда их можно было купить. И у меня была любимая - «Плети паутинки грез» Рейнольдса.

Потом был приемник. Но отец очень боялся, что меня как раз за него и арестуют - за то, что слушал джаз из Финляндии, из Стокгольма, из Америки через Танжер... Я тихо слушал ночью, а он ворвался и прямо с мясом выдрал шнур из приемника.

Кружение патефонной пластинки под звуки извлекаемой из нее же музыки... Человек смотрит на это, и ему сладостно от мелодии саксофона или от мерных звуков вальса; и голову кружит, и ему хочется кружиться самому, в одиночку или вместе с кем-то.

Примерно так и рождался танец.

Федор ДУБШАН

Фото Натальи Чайки