Александр Кетов: Актеры умирали на сцене

А зрители вставали в очередь за билетами на спектакли Музкомедии

Петербургскому театральному художнику Александру Дмитриевичу Кетову 94 года. Он живет в старом доме под самой крышей, в квартире, переоборудованной в мастерскую, и до сих пор рисует. На стенах его мастерской целая театральная эпоха в лицах - портреты актеров в ролях и в жизни, режиссеров, театральных художников и даже рабочих сцены. Эскизы декораций и костюмов к легендарным спектаклям, которые оформлял Кетов. Его картины выставляются в музее «Музы не молчали» и в архиве Театра Музыкальной комедии.

- Я жил и работал в театре. По ночам рисовал декорации, поправлял, что износилось. Спать мне было некогда. Всю блокаду я спал по 3 - 4 часа. Ложился часов в 4 - 5 утра. Вставал в 7 - 8 часов. По утрам я за хлебом ведь не ходил. Были большие очереди. Ходил, когда успевал. В разное время. Иногда оставался без хлеба.

Спектакли начинались в 17.00. И я на них всегда дежурил, потому что был единственным художником. Мало ли что-то надо было подкрасить или исправить, если испортилось во время спектакля. Однажды бомба попала на сцену, и мне пришлось быстро забивать эту дыру.

После спектакля день не заканчивался. После 7 вечера в театре никто не оставался. Актеры и техсостав скорее расходились по домам. Но чаще всего шли на общественные работы. Занимались обороной или очисткой города. Или дежурили на крышах.

- Как же вы попали в театр?

- В 1935 году я закончил Пермский художественный театральный техникум как художник-постановщик и исполнитель и приехал в Ленинград. До войны я оформлял спектакли в Мариинском театре и в Консерватории, а когда началась война, пошел в военкомат и был призван как писарь. Я сидел в Октябрьском военкомате и занимался призывом, отправлял на фронт. А потом, узнав, что есть место санитара и художника в Мечниковской больнице, сам себя туда и направил.

В Ленинграде было очень много госпиталей, не только во всех больницах, но и в Инженерном замке, в театрах. И был такой санитарный поезд, который ходил вокруг Ленинграда, собирал раненых и вез их на пункты распределения. Вот там было очень страшно!

А в театр я попал после ранения. Я был ранен на углу Литейного и Некрасова во время бомбежки, мы везли раненых на машинах, началась тревога, и нас всех загнали в какую-то арку, тревога закончилась, мы вышли, а немец вдруг опять стал бомбить, и все машины накрыло. У меня было восемь ран в голове, спасибо, хороший хирург смог мне все зашить, и я ожил.

Шел 1942 год, в это время был организован Блокадный театр (ныне Театр им. В.Ф. Комиссаржевской), и туда начали с фронта собирать всех, кого можно: актеров, режиссеров. А художником там был Николай Рудковский, он знал меня по довоенной работе, и он сказал, что хорошо бы к нам Кетова позвать, но никто не знал, где я и жив ли. И вот я вышел из госпиталя на Литейный, иду на костылях, потому что мне еще и ноги поломало, они у меня до сих пор болят, а навстречу мне Рудковский - идет в театр. Увидел меня и говорит: «Саша, неужели это вы? Вы нужны нам в театре». Но я сказал, что как же я могу пойти в театр, раз я уже военный. Он привел меня к директору театра Барскому, они позвонили куда-то по инстанциям, и меня разжаловали: я был интендант первого ранга, а командный состав нельзя было отпускать с фронта. Так что меня разжаловали в рядовые, демобилизовали и увезли в театр.

- В Музкомедию?

- Нет, сначала я работал в Блокадном театре, но вскоре открылся Театр Музкомедии, он открылся не в своем здании, потому что туда попала бомба, а в здании Пушкинского театра. И там тоже не было художника, так что меня туда перевели, решив, что тот театр важнее. И так я с 42-го года двадцать лет и проработал в Музыкальной комедии. Первым спектаклем был «Раскинулось море широкое» - этот спектакль мне наиболее дорог. А так за годы блокады мы многое поставили - «Продавца птиц», «Сильву», «Фиалку Монмартра», «Свадьбу в Малиновке». Зрители к нам ломились, огромные очереди стояли в кассу, всегда были полные залы. Хотя холод был страшный, театр почти не отапливался, а артистам надо было выходить на сцену почти голыми, женщинам - в декольтированных платьях. Так они скидывали шубы в кулисах, шли на сцену, а потом скорее бежали греться.

- Во время бомбежек спектакли прерывались?

- Вначале да, спектакли останавливали и выводили людей в убежища, но потом все привыкли, страх пропал, и никто не хотел уходить. Подумаешь, там бомбят, а мы спектакль играем! Но все, кто был свободен, кому не надо было на сцену - и артисты, и балет, и я, художник, - мы сразу бежали по своим местам на крышу. Брали щипцы и ловили зажигалки, опускали их в бочку с водой, сами все тушили, чтобы театр не сгорел. А однажды во время спектакля бомба упала прямо на сцену, но хорошо, что в самом конце сцены, так что никто не пострадал.

- Что было страшнее бомбежки?

- Все было страшно. Наш паек был 125 грамм, я этот хлеб делил на три части, сушил в сухари и три раза в день ел понемногу. Потому и выжил, что выработал себе режим. Нас спасало только то, что нам давали водку. Потому что когда сил нет, то выпьешь, и она начинает организм будоражить.  Бывало, что актеры во время спектакля падали и умирали на сцене.

- И спектакль прерывали?

- Нет, конечно, все актеры знали несколько ролей, было по два, по три состава, тут же заменяли исполнителя. А того, кто умер или ослаб так, что не мог больше играть, оттаскивали в сторону, вызывали «скорую помощь».

- Но как же так, ваш товарищ умер, а вы продолжали играть?

- Надо было обслуживать зрителей, работать. Мы привыкли к тому, что люди умирают, не будешь же все время плакать, слезы уже закончились. Зрителям тоже часто становилось плохо, их вытаскивали, помогали, некоторых спасли, тогда ведь люди были очень дружные, помогали друг дружке.

- Но вы верили в снятие блокады?

- Конечно, верили! Немцы сбрасывали булочки, а к ним были привязаны листовки, в которых они предлагали людям приходить с этими путевками к ним на Пулковские высоты, писали: зачем вам умирать в Ленинграде, он все равно скоро будет взят. И кто-то верил немцам, люди шли, но там стояла наша охрана, и всех с этими бумажками арестовывали и расстреливали как предателей. А мы слушали сводки по радио и верили, что не может быть, чтобы Россия отдала немцам Ленинград.

- А вы помните день снятия блокады?

- Конечно, это был очень трогательный день. Мы прервали спектакль, и весь народ как побежал на Стрелку Васильевского острова! Там, у Ростральных колонн, был салют, военные запускали залп за залпом. А все ринулись по магазинам, кто-то покупал, а кто-то бил витрины и так себе брал водку, вино, чтобы отметить этот день. Все плакали и радовались.

- А после снятия блокады жизнь изменилась к лучшему?

- Нет, конечно. И люди еще долго продолжали умирать, норму хлеба увеличили всего до 200 граммов, а что это голодному человеку... И бомбежка продолжалась, когда немцы могли прорваться к городу. Намного легче не стало, до самого конца войны все жили в напряжении и страхе.

Беседовала Виктория АМИНОВА

Фото Натальи ЧАЙКИ