Эта жизнь — настоящее приключение, с самого начала
Накануне католического праздника пятидесятницы наш корреспондент встретился с отцом Юрием, который служит в храме святой Екатерины
В католическом приходе, который я посещаю, начал служить новый священник-доминиканец: отец Юрий Дорогин. Прихожане как будто уже и хорошо его знают, а на самом деле — не все представляют себе, как обычный бывший советский парень взял и сделался священником. Да еще — католическим. Да еще — монахом-доминиканцем.
Потому я и побеседовал с отцом Юрием, подумал: ведь про такого человека интересно будет узнать и читателям «Вечёрки».
Чтобы молиться, язык учить не надо
— Вопрос банальный: как это с вами случилось? Как вы стали католиком?
— Это был довольно долгий путь. Вся моя родня — из Питера или из Подмосковья, а вот бабушка — родом из Литвы. В Петербург она приехала молодой девчонкой и всю свою жизнь прожила здесь. И она была католичкой.
Родители мои были неверующие; отец был даже воинствующим атеистом. И когда я родился в 1963 году — крестить меня бабушке не позволил. Но она все-таки крестила — тайно, когда я был еще во младенческом возрасте.
Потом я несколько раз был вместе с бабушкой — как тогда говорили, «в костеле». В храме Божией Матери Лурдской на Ковенском — потому что, как известно, других тогда еще не было. А после все шло как обычно: обычная школа, обычные друзья. И никакой особой религиозности. Ну, ходили с другом на «поле» за нашим Веселым Поселком — печь в костре картошку на Пасху. Но тут тоже глубокого смысла не было.
И все-таки какой-то интерес к католической церкви у меня остался. Наверное, на уровне эстетики. Мне запомнился храм: орган, свечи, торжественное богослужение.Так вот оно внутри и тлело под большим слоем пепла, как та картошка в золе.
Но потом вдруг разгорелось. Мне тогда стукнуло лет 14 — 15, это было в конце 70-х. Я понял, что в Бога все-таки верю. И решил определиться с тем, кто я. После школы я учился в строительном ПТУ на столяра-паркетчика. Там прочел «Словарь атеиста». Оказалось, замечательная книжка. Надо только уметь ее читать, отсеивать всякие глупости, идеологию. Я до сих пор рекомендую знакомым священникам «Словарь» для подготовки лекций.
Но обсудить ситуацию было по-прежнему не с кем. По этому поводу я сильно переживал. И просил у Бога: «Господи, пошли мне хоть одного друга, с которым я мог бы поговорить об этом!» Но в православном храме к священнику подойти ужасно боялся.
Потом вдруг я осознал, что надо идти туда, куда тянет. Я начал регулярно посещать службы в храме в Ковенском переулке, хоть и не понимал ни слова.
Это был, наверное, год 79-й. Я набрался смелости и обратился к какой-то прихожанке. Хороша картинка: темный и пустой переулок, пэтэушник подходит к бабушке…
Подхожу и говорю: научите меня молиться.
Бабушка перепугалась: ничего не умею, не знаю. Идите к ксендзу.
Я спрашиваю: а как хоть к нему обратиться-то?
Теперь я понимаю, что она мне сказала по-польски «Niech bedzie pochwalony Jezus Chrystus» — «Слава Иисусу Христу».
Подхожу к ксендзу. Был это отец Иосиф Павилонис, всем «старым» известный, поскольку был он тогда один-единственный. Но он меня прогнал, потому что на русском у него молитвенника не было, а по-польски я не понимал. Сказал: «Чтоб молиться — язык учить не надо».
Наверное, он чего-то опасался. Времена ведь те еще были.
Я продолжал ходить. И уперся, что называется, рогом. Молился, как умел. Бывал на службах, даже если ничего не понимал. Выучил постепенно польский язык. Попросил у одной бабушки, пани Зоси, молитвенник на польском — там была катехитическая часть, и это были «мои первые католические книжки». Никакого Евангелия я в то время еще не читал.
Случай с товарищем майором
Тем временем в ПТУ меня и двух моих друзей уже, как говорится, «вступили в комсомол» — для выполнения плана. Мне этот комсомол, конечно, был совершенно по барабану.
А в армию я ушел уже католиком. И на втором году моей службы случилась такая история. Замполит роты обнаружил у меня крестик. Увидел цепочку, потянул и вытащил его. Велел снять. Я отказался. Он понял, что я верующий, раскипятился. Вызвали меня на комсомольскую ячейку в роте. Пропесочили как следует. Проголосовали за исключение из комсомола и говорят: отдавай комсомольский билет. Я говорю: не отдам, потому что потерял. — Как это потерял?! — кричат.
— Это была правда?
— Нет, это была совсем не правда. Потому что к тому времени я уже попал в хозвзвод и отправился работать на свинарник за частью. И служил у нас православный парень. У него был карманный Новый Завет.
В этом свинарнике мы впервые Евангелие и прочитали. А потом устроили торжественное аутодафе, то есть торжественно сожгли свои комсомольские билеты. Поэтому я сдать свой билет никак не мог.
Прошло немного времени. Вызывают меня в наше управление вместе с замполитом роты. Встречает нас майор, замполит управления.
— Что, верующий? — спрашивает.
— Верующий.
— Что, исключили вы его из комсомола?
— Исключили.
Тут происходит что-то невероятное. Потому что майор говорит: — В комсомоле — восстановить, комсомольский билет — вернуть!
Мы были оба в шоке: и я, и замполит. Потом уговорились с ним — будем всем говорить, что билет он мне якобы вернул. И к теме той больше не возвращались.
— Что же это было с товарищем майором?
— Сам не могу понять. Андроповские все-таки времена. Армия. Советская власть! А тут — такое.
В один из моих отпусков отец Иосиф меня условно покрестил, ни в какие книги не записывая, конечно. Было это в одиночестве, в ризнице, тайно и подпольно. Тогда же он принял мою исповедь и в первый раз причастил.
Призвание перевесило
— А монахом сразу решили стать?
— После армии я поступил в 8-е Ленинградское медучилище, на фельдшера Скорой помощи. Я продолжил регулярно ходить в храм и постепенно в это дело встревал. Стал министрантом — совершенно случайно, когда больного отца Иосифа Павилониса заменял отец Анатолий Иванюк, приехавший из Риги. Прислуживал на Пасху, и, пожалуй, это была моя первая по-настоящему прочувствованная Пасха.
Году в 85-м мы познакомились с Надей и Женей Мартынович. Тут исполнилась моя молитва о друзьях, с которыми можно поговорить о вере — на их «пятничных встречах» я прошел настоящую христианскую формацию.
И тут ко мне вернулась мысль, что я хочу быть монахом. Идея эта меня посетила еще в армии.
Про то, что бывают разные ордена, я знал. Но у иезуитов репутация была подмочена, у доминиканцев, в общем, тоже — все-таки инквизиция. А кроме того, я вычитал в атеистической литературе, что доминиканцы мяса не едят. Я такого, конечно, вынести не мог.
Остаются францисканцы. Даже в атеистической литературе о них писали довольно неплохо — то есть меньше гадостей, чем про других. И если в наступающую эпоху горбачевской оттепели, думал я, кто-то и появится у нас — это будут францисканцы.
Я искал их — ездил во Львов, в Вильнюс… Но с теми, кого нашел, как-то ничего не складывалось. Особого интереса не проявляли.
Когда я понял, что происходит «литовский праздник «обломайтис» — в смысле, ничего не получается, — готов был уже куда угодно, лишь бы в монастырь.
— Почему же так вяло реагировали?
— Вероятно, у Господа на меня были другие планы. И вот на встречах у Нади и Жени появился священник. Не кто иной, как отец Евгений Гейнрихс. Как-то он мне говорит: я слышал, что ты ищешь какие-то контакты с орденами? А я доминиканец. Если хочешь, могу дать тебе для ознакомления устав терциариев.
Я с ним ознакомился, а потом попросил устав Первого ордена.
И когда я это прочитал — все. Забыл о францисканцах… обо всех забыл. Сказал: ничего больше не хочу.
После устава он дал мне прочитать «Жизнь святого Доминика» Лакордера — старое, дореволюционное издание. Тут уж точка была поставлена окончательно.
— Не было ли в какой-то момент мысли бросить все это, создать семью?
— Ну, я же был фельдшером, на «скорой» все-таки ведь работаешь с девчонками вместе, порой задумаешься: а может быть, семья, дети? Но — нет. Я четко понимал, что отработаю эти три года и буду пытаться уйти в монастырь к доминиканцам.
Так что призвание перевесило, и в 91-м я отправился в новициат. Отучился. Рукополагал меня епископ Кондрусевич уже здесь, в Святой Екатерине, в 98-м году. Потом я отслужил десять лет на Украине, в Ялте. И вот теперь — вернулся на родные просторы.
Мы потомки адама
— Когда шли в новициат — уже вполне представляли себе, что вас будет ждать? Какие порядки в монастыре?
— Ну, в 89-м и 90-м годах я уже бывал в монастырях. И потом, я читал устав ордена. Поэтому вполне представлял, на что будет похоже. Правда, во мне оставалось огромное количество романтических представлений о монашеской жизни: посты, молитвы, облачения… На практике, пожалуй, все более прозаично. Конечно, уже за первый год в новициате я многое переосмыслил.
Но не разочаровался. И несмотря на все проблемы, что существуют в католической церкви и в нашем благословенном ордене в частности, — до сих пор считаю, что лучше доминиканцев на свете ничего нету. Не говоря уж о заслуженной истории ордена — в интеллектуальном и душепастырском плане.
И еще хабит наш — самый красивый!
— Бывает ведь, что Пасхи переживаются по-разному?
— Конечно. Вот один раз в Кракове на Пасху я должен был отвечать за радиофикацию. То есть все время просидел в ризнице при пульте управления звуком. И осталась от праздника очень большая неудовлетворенность. Понимаю, что Пасха, — но самого переживания не случилось.
А сильное переживание — это когда смотришь на нарядных прихожан в Триденствие и радуешься, что люди не боятся приходить в свой храм на праздник. В Польше приходят даже на Темную Утреню — в Великие Пятницу и Субботу.
Есть в этом какая-то нужная жертва: оторвать кусок от своего сна и посвятить это время Богу. Тем более что чтения в эти дни очень помогают проникнуться нужным духом.
Второе Чтение в Субботу — просто великолепное. Это древняя проповедь второго века, как бы от лица Иисуса Христа — обращенная к Адаму:
«Встань, спящий, пробудись, пробудись! Я, Господь, к тебе пришел. Я умер, хотя бессмертен, Я все испытал твое, кроме греха, чтобы быть с тобой рядом и тебя очистить и оживотворить. Вот перед твоими глазами Мой Крест, на котором Я принимаю твои страдания и твои грехи, чтобы ты очистился Моею благодатью».
Конечно, в этом Адаме, к которому обращено воззвание Иисуса, — все мы. Мы потомки Адама, тоже валялись в глубине греха. А потом приходит Христос и вытаскивает нас из ада в это счастье.
Всю свою дорогу я это чувствую. Придумал вот Господь меня поставить в доминиканцы.
— Интересно так жить?
— Конечно. Вот я смотрю на наших доминиканских отцов — на всех, от молодых до самых старых… Для всех эта жизнь — настоящее приключение, с самого начала. И не перестает быть интересно.
Беседовал Федор Дубшан
Фото Натальи ЧАЙКИ
Потому я и побеседовал с отцом Юрием, подумал: ведь про такого человека интересно будет узнать и читателям «Вечёрки».
Чтобы молиться, язык учить не надо
— Вопрос банальный: как это с вами случилось? Как вы стали католиком?
— Это был довольно долгий путь. Вся моя родня — из Питера или из Подмосковья, а вот бабушка — родом из Литвы. В Петербург она приехала молодой девчонкой и всю свою жизнь прожила здесь. И она была католичкой.
Родители мои были неверующие; отец был даже воинствующим атеистом. И когда я родился в 1963 году — крестить меня бабушке не позволил. Но она все-таки крестила — тайно, когда я был еще во младенческом возрасте.
Потом я несколько раз был вместе с бабушкой — как тогда говорили, «в костеле». В храме Божией Матери Лурдской на Ковенском — потому что, как известно, других тогда еще не было. А после все шло как обычно: обычная школа, обычные друзья. И никакой особой религиозности. Ну, ходили с другом на «поле» за нашим Веселым Поселком — печь в костре картошку на Пасху. Но тут тоже глубокого смысла не было.
И все-таки какой-то интерес к католической церкви у меня остался. Наверное, на уровне эстетики. Мне запомнился храм: орган, свечи, торжественное богослужение.Так вот оно внутри и тлело под большим слоем пепла, как та картошка в золе.
Но потом вдруг разгорелось. Мне тогда стукнуло лет 14 — 15, это было в конце 70-х. Я понял, что в Бога все-таки верю. И решил определиться с тем, кто я. После школы я учился в строительном ПТУ на столяра-паркетчика. Там прочел «Словарь атеиста». Оказалось, замечательная книжка. Надо только уметь ее читать, отсеивать всякие глупости, идеологию. Я до сих пор рекомендую знакомым священникам «Словарь» для подготовки лекций.
Но обсудить ситуацию было по-прежнему не с кем. По этому поводу я сильно переживал. И просил у Бога: «Господи, пошли мне хоть одного друга, с которым я мог бы поговорить об этом!» Но в православном храме к священнику подойти ужасно боялся.
Потом вдруг я осознал, что надо идти туда, куда тянет. Я начал регулярно посещать службы в храме в Ковенском переулке, хоть и не понимал ни слова.
Это был, наверное, год 79-й. Я набрался смелости и обратился к какой-то прихожанке. Хороша картинка: темный и пустой переулок, пэтэушник подходит к бабушке…
Подхожу и говорю: научите меня молиться.
Бабушка перепугалась: ничего не умею, не знаю. Идите к ксендзу.
Я спрашиваю: а как хоть к нему обратиться-то?
Теперь я понимаю, что она мне сказала по-польски «Niech bedzie pochwalony Jezus Chrystus» — «Слава Иисусу Христу».
Подхожу к ксендзу. Был это отец Иосиф Павилонис, всем «старым» известный, поскольку был он тогда один-единственный. Но он меня прогнал, потому что на русском у него молитвенника не было, а по-польски я не понимал. Сказал: «Чтоб молиться — язык учить не надо».
Наверное, он чего-то опасался. Времена ведь те еще были.
Я продолжал ходить. И уперся, что называется, рогом. Молился, как умел. Бывал на службах, даже если ничего не понимал. Выучил постепенно польский язык. Попросил у одной бабушки, пани Зоси, молитвенник на польском — там была катехитическая часть, и это были «мои первые католические книжки». Никакого Евангелия я в то время еще не читал.
Случай с товарищем майором
Тем временем в ПТУ меня и двух моих друзей уже, как говорится, «вступили в комсомол» — для выполнения плана. Мне этот комсомол, конечно, был совершенно по барабану.
А в армию я ушел уже католиком. И на втором году моей службы случилась такая история. Замполит роты обнаружил у меня крестик. Увидел цепочку, потянул и вытащил его. Велел снять. Я отказался. Он понял, что я верующий, раскипятился. Вызвали меня на комсомольскую ячейку в роте. Пропесочили как следует. Проголосовали за исключение из комсомола и говорят: отдавай комсомольский билет. Я говорю: не отдам, потому что потерял. — Как это потерял?! — кричат.
— Это была правда?
— Нет, это была совсем не правда. Потому что к тому времени я уже попал в хозвзвод и отправился работать на свинарник за частью. И служил у нас православный парень. У него был карманный Новый Завет.
В этом свинарнике мы впервые Евангелие и прочитали. А потом устроили торжественное аутодафе, то есть торжественно сожгли свои комсомольские билеты. Поэтому я сдать свой билет никак не мог.
Прошло немного времени. Вызывают меня в наше управление вместе с замполитом роты. Встречает нас майор, замполит управления.
— Что, верующий? — спрашивает.
— Верующий.
— Что, исключили вы его из комсомола?
— Исключили.
Тут происходит что-то невероятное. Потому что майор говорит: — В комсомоле — восстановить, комсомольский билет — вернуть!
Мы были оба в шоке: и я, и замполит. Потом уговорились с ним — будем всем говорить, что билет он мне якобы вернул. И к теме той больше не возвращались.
— Что же это было с товарищем майором?
— Сам не могу понять. Андроповские все-таки времена. Армия. Советская власть! А тут — такое.
В один из моих отпусков отец Иосиф меня условно покрестил, ни в какие книги не записывая, конечно. Было это в одиночестве, в ризнице, тайно и подпольно. Тогда же он принял мою исповедь и в первый раз причастил.
Призвание перевесило
— А монахом сразу решили стать?
— После армии я поступил в 8-е Ленинградское медучилище, на фельдшера Скорой помощи. Я продолжил регулярно ходить в храм и постепенно в это дело встревал. Стал министрантом — совершенно случайно, когда больного отца Иосифа Павилониса заменял отец Анатолий Иванюк, приехавший из Риги. Прислуживал на Пасху, и, пожалуй, это была моя первая по-настоящему прочувствованная Пасха.
Году в 85-м мы познакомились с Надей и Женей Мартынович. Тут исполнилась моя молитва о друзьях, с которыми можно поговорить о вере — на их «пятничных встречах» я прошел настоящую христианскую формацию.
И тут ко мне вернулась мысль, что я хочу быть монахом. Идея эта меня посетила еще в армии.
Про то, что бывают разные ордена, я знал. Но у иезуитов репутация была подмочена, у доминиканцев, в общем, тоже — все-таки инквизиция. А кроме того, я вычитал в атеистической литературе, что доминиканцы мяса не едят. Я такого, конечно, вынести не мог.
Остаются францисканцы. Даже в атеистической литературе о них писали довольно неплохо — то есть меньше гадостей, чем про других. И если в наступающую эпоху горбачевской оттепели, думал я, кто-то и появится у нас — это будут францисканцы.
Я искал их — ездил во Львов, в Вильнюс… Но с теми, кого нашел, как-то ничего не складывалось. Особого интереса не проявляли.
Когда я понял, что происходит «литовский праздник «обломайтис» — в смысле, ничего не получается, — готов был уже куда угодно, лишь бы в монастырь.
— Почему же так вяло реагировали?
— Вероятно, у Господа на меня были другие планы. И вот на встречах у Нади и Жени появился священник. Не кто иной, как отец Евгений Гейнрихс. Как-то он мне говорит: я слышал, что ты ищешь какие-то контакты с орденами? А я доминиканец. Если хочешь, могу дать тебе для ознакомления устав терциариев.
Я с ним ознакомился, а потом попросил устав Первого ордена.
И когда я это прочитал — все. Забыл о францисканцах… обо всех забыл. Сказал: ничего больше не хочу.
После устава он дал мне прочитать «Жизнь святого Доминика» Лакордера — старое, дореволюционное издание. Тут уж точка была поставлена окончательно.
— Не было ли в какой-то момент мысли бросить все это, создать семью?
— Ну, я же был фельдшером, на «скорой» все-таки ведь работаешь с девчонками вместе, порой задумаешься: а может быть, семья, дети? Но — нет. Я четко понимал, что отработаю эти три года и буду пытаться уйти в монастырь к доминиканцам.
Так что призвание перевесило, и в 91-м я отправился в новициат. Отучился. Рукополагал меня епископ Кондрусевич уже здесь, в Святой Екатерине, в 98-м году. Потом я отслужил десять лет на Украине, в Ялте. И вот теперь — вернулся на родные просторы.
Мы потомки адама
— Когда шли в новициат — уже вполне представляли себе, что вас будет ждать? Какие порядки в монастыре?
— Ну, в 89-м и 90-м годах я уже бывал в монастырях. И потом, я читал устав ордена. Поэтому вполне представлял, на что будет похоже. Правда, во мне оставалось огромное количество романтических представлений о монашеской жизни: посты, молитвы, облачения… На практике, пожалуй, все более прозаично. Конечно, уже за первый год в новициате я многое переосмыслил.
Но не разочаровался. И несмотря на все проблемы, что существуют в католической церкви и в нашем благословенном ордене в частности, — до сих пор считаю, что лучше доминиканцев на свете ничего нету. Не говоря уж о заслуженной истории ордена — в интеллектуальном и душепастырском плане.
И еще хабит наш — самый красивый!
— Бывает ведь, что Пасхи переживаются по-разному?
— Конечно. Вот один раз в Кракове на Пасху я должен был отвечать за радиофикацию. То есть все время просидел в ризнице при пульте управления звуком. И осталась от праздника очень большая неудовлетворенность. Понимаю, что Пасха, — но самого переживания не случилось.
А сильное переживание — это когда смотришь на нарядных прихожан в Триденствие и радуешься, что люди не боятся приходить в свой храм на праздник. В Польше приходят даже на Темную Утреню — в Великие Пятницу и Субботу.
Есть в этом какая-то нужная жертва: оторвать кусок от своего сна и посвятить это время Богу. Тем более что чтения в эти дни очень помогают проникнуться нужным духом.
Второе Чтение в Субботу — просто великолепное. Это древняя проповедь второго века, как бы от лица Иисуса Христа — обращенная к Адаму:
«Встань, спящий, пробудись, пробудись! Я, Господь, к тебе пришел. Я умер, хотя бессмертен, Я все испытал твое, кроме греха, чтобы быть с тобой рядом и тебя очистить и оживотворить. Вот перед твоими глазами Мой Крест, на котором Я принимаю твои страдания и твои грехи, чтобы ты очистился Моею благодатью».
Конечно, в этом Адаме, к которому обращено воззвание Иисуса, — все мы. Мы потомки Адама, тоже валялись в глубине греха. А потом приходит Христос и вытаскивает нас из ада в это счастье.
Всю свою дорогу я это чувствую. Придумал вот Господь меня поставить в доминиканцы.
— Интересно так жить?
— Конечно. Вот я смотрю на наших доминиканских отцов — на всех, от молодых до самых старых… Для всех эта жизнь — настоящее приключение, с самого начала. И не перестает быть интересно.
Беседовал Федор Дубшан
Фото Натальи ЧАЙКИ
Важно: Правила перепоста материалов
