«Воспоминание» Михаила Рощина

превратилось в «Черный ход» Станислава Митина

- Я слышал, что «Черный ход» - это рабочее название фильма. Как он будет называться в прокате?

- Когда повесть вышла в 1977 году, она называлась «Воспоминание». Сейчас, в новой редакции, Рощин назвал ее «Черный ход». Я говорил с ним, и он хотел бы, чтобы фигурировало одно из названий. У меня есть еще вариант - «С черного хода», то есть запретные отношения и чувства. Действие повести происходит в 49-м, в пик сталинских репрессий, нагнетания страха. И среди этого - молодые люди, почти ровесники, только она - учительница младших классов, а он - ученик. Они позволили себе «выйти из строя», быть свободней, чем все остальные. Внутренняя свобода, которую мы можем себе позволить, право на эту свободу - это тоже одна из тем фильма.

- А как вы хотите показать время действия?

- Время будет просачиваться звуками. Радио и другие приметы времени. Конечно, это будет не назойливо, а очень осторожно. Для меня все-таки важнее история взаимоотношений этих двух красивых молодых людей.

- Но ощущение «ретро» вам нужно передать?

- Да, мы сразу договорились с оператором и с художником, что должно быть похоже на фотографии старых времен - по цвету, по ощущению. Но не броские, не лозунговые реалии, как сейчас принято, - а почти незаметные детали в костюмах, в прическах, в стиле поведения, в отношениях, во внутреннем состоянии героев.

Потому что молодые люди того времени, конечно, очень отличаются от нынешних. Другое отношение к жизни, другая энергетика. Это ребята, которые прошли через войну. Они знают ее тяготы, хоть сами и не воевали. И в то же время они сохранили в себе какую-то наивность, веру - лучшие качества. У Рощина в самом начале повести есть красивая фраза: «Мы были, как девушки, и ждали любви». Повесть ведь почти автобиографическая.

И главный герой отличается от своих одноклассников. Он много читал, любит поэзию. Актер у меня даже похож на Есенина - такой блондин, с чубом. Красивый, чистый мальчишка, мечтатель. В фильме несколько сцен - это фантазии главного героя.

- Актеру удалось это выдержать?

- Мне кажется, да. У него есть замечательное качество: он не умеет притворяться. В нем на самом деле есть это желание ощутить красоту. Если сегодня какие-то молодые люди лишают себя этого желания - они себя обедняют. Не все решают деньги и карьера. Если кто-то это осознал - он только выиграл от этого.

- К кому вы скорее обращаетесь в этом фильме? К тем, кто помнит эти времена?

- Я понимаю ваш вопрос. Тоже долго думал над этим. Я обращаюсь к своей душе. К своей потребности говорить об этом. И мне кажется, что на этом фильме могут сомкнуться интересы юношей и пожилых людей. Одни вспомнят себя, а другие посмотрят, какими чувствами жили их родители, бабушки и дедушки.

- Чувства были высокими, но и время было страшным. Это оправданная цена для таких чувств?

- У поэта Глазкова есть такие строчки:

Я на мир взираю
из-под столика.
Век двадцатый -
век необычайный:
Чем столетье интересней
для историка,
Тем для современника
печальней.

Это трюизм - время, когда живешь, не бывает легким. Все зависит от того, что ты про себя думаешь и чего в этом времени хочешь. Марк Аврелий говорил: человек стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет.

Сейчас тоже время сложное. Нет дефицита продуктов - есть дефицит доброты и любви. Мне хотелось сделать в первую очередь добрый фильм. Хотя, конечно, он довольно грустный. Финал этой любви достаточно драматичен. Это обреченные отношения. Но большое спасибо этим героям, этому 16-летнему мальчику и учительнице, что они бросились в эти отношения, что они позволили себе быть другими. Это прекрасно.

- То, что история переместилась из Москвы в Ленинград, что-то меняет?

- Я говорил по этому поводу с Рощиным. Он немного расстроился, когда прочитал сценарий. Его-то история происходила на Таганке. Но сейчас нет уже той Таганки - «билдинги» и шоссе, снимать там нечего. Не осталось и пыли от снесенных зданий. А в Питере еще сохранилась поэзия. Улочки, местечки и прекрасная школа, которую мы обнаружили в центре города. На будущий год ее уже отремонтируют, и той натуры, которую мы успели снять, не останется. Мы словно бы успели вскочить в последний вагон, и возможно это было только в Петербурге.

- Осталось ли что-нибудь неизменным с того времени?

- Я думаю, школа до сих пор не изменилась. Когда мы вошли в современную школу и услышали окрики педагогов, какие-то их командные сигналы - мне показалось, что время с тех пор не сдвинулось. Мы как раз и пытались показать эпоху через обстановку в школе. Вся эта организованность, выстроенность по линеечке, хождение парами под руководством педагога, почти казарменная несвобода. Директор школы, военный человек, изъясняется окриками «стоять!» и «к стенке!», завуч - мужчина, который, наверное, был на фронте в смерше, ходит в почти сталинском френче. Так интересней. Вот это создает атмосферу, а не черные воронки и прочие атрибуты. Специальной музыки для фильма тоже написано не будет - мы используем мелодии 30 - 40-х годов.

Ужас нынешнего кинематографа в том, что сейчас нет таких фильмов. Раньше мы с родителями ходили в кино, и для меня это был праздник - посещение буфета, выступление какой-нибудь артистки перед сеансом. Это был именно момент семейного единения. Мы разговаривали опосредованно, через экран, и возникала связь, которая сейчас прервана. Мне бы очень хотелось, чтобы мой фильм восстановил эту связь - и можно было бы вернуть семью в кинотеатр. Конечно, это фантазия наподобие тех, что возникают у моего юного героя. Но мечта все равно остается.

Беседовал Федор ДУБШАН

Фото Натальи ЧАЙКИ