Ариф Сапаров: И все-таки мы выжили, устояли

И мы опять читаем дневники военного журналиста и писателя

8 сентября 2013 года. 72 года прошло с этой страшной даты. В 42-м он вспоминал 41-й. Мы даже не будем оформлять это в статью. В записи уже есть заголовок, есть информация, есть завершенный сюжет. Поэтому наша аннотация — курсивом, а прямая речь — рубленым кеглем.

21 июня 1942 г.

Итак, годовщина войны. Кто бы мог подумать в кровавой сумятице прошлогоднего июля, когда по обочинам дорог бежали ошалевшие от страха люди в военной форме и города падали как частый дождь, что война эта может протянуться целый год. Казалось, ничем не остановить лавину и все будет снято, опрокинуто. Гибли дивизии, корпуса и целые армии. Горели огромные костры подожженных деревень. В воздухе стоял бензиновый чад.

Помню, как мы встретили на Варшавском шоссе бегущих красноармейцев. Без оружия, без сапог, взлохмаченные, они, не останавливаясь, бежали на восток к Ленинграду. От Гатчины до Сиверской километров тридцать. Все это расстояние мы ехали по сплошному коридору бегущих людей. Марк Ланской (Ланской Марк Зосимович (1909 — 1990), ленинградский журналист и писатель, военный корреспондент газеты «Ленинградская правда». — Прим. ред.), впечатлительный и нервный парень, сидел в машине с бледным лицом. Саша Садовский (Садовский Александр Львович (1902 — 1969), ленинградский журналист и писатель, военный корреспондент газеты «Боевая тревога». — Прим. ред.) саркастически улыбался. Мне почему-то безостановочно лезли в голову великолепные картины прошлых парадов.

Помню суматоху в Луге после первой бомбежки. Пустой, покинутый жителями город, пустой дом, в котором остался только Колька Мельников с тоскливым взглядом алкоголика, которому все равно.

В райкоме, ероша непокорную гриву волос, сидел Ваня Дмитриев (Дмитриев Иван Дмитриевич (1908 — 1968), первый секретарь Лужского райкома ВКП(б), руководитель Лужского штаба партизанского движения. — Прим. ред.), чудесный парень, веселый бабник и выпивоха, преобразился на глазах. Судьба-волшебница из рядового райкомовца сделала его вершителем судеб многих тысяч перепуганных и паникующих душ. Ваня обрадовался моему приезду и даже не спросил, почему я так поздно. Немцы стояли уже на границах района. Их самолеты беспрерывно атаковали железнодорожные узлы, деревни, совхозы, обочины шоссейных дорог. Секретарь райкома вывозил женщин и детей, скот, эвакуировал промышленное оборудование, нещадно «порол» трусов, распределял противотанковые гранаты и даже организовывал собственную разведку.

Казалось бы, здесь, под Лугой, на маленьком клочке земли дрался целый корпус, огромная махина людей и машин. И тем не менее Дмитриев, дотошно знающий окрестности Луги, посчитал нужным на свой страх и риск наладить собственную разведывательную сеть. Я наблюдал, как Иван детально и терпеливо инструктировал высокого парнишку в железнодорожной форме, разъясняя, как ему пробраться в совхоз и что там выяснить. Жизнь подтвердила, как прав был небольшой штатский чин из райкома, перестраховываясь за счет собственной разведки. Когда немцы внезапно двинули колонну танков в обход укрепленного лужского рубежа на Югостицы и Наволок, первым узнал об этом райком, а не военная разведка.

Помню ноябрьские ночи в Ленинграде, глухое сотрясение земли, металлический завывающий гул «юнкерсов» над головой. Мы бежали в подвал, захватив домино, играли, прислушиваясь к взрывам бомб. Шестого ноября выступал Сталин (имеется в виду доклад И. В. Сталина на торжественном заседании Московского совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями г. Москвы 6 ноября 1941 г. — Прим. ред.). Его речь мы слушали, сгрудившись в коридоре редакции, налегая друг на друга и стараясь понять каждое слово. Эфир сотрясался от какофонии звуков, в нем хозяйничали фашисты, и сквозь рев глухо доносилась гортанная восточная скороговорка окончаний фраз. Вдруг мы замерли, ожидая, предчувствуя это, передача оборвалась и как-то отчаянно завопила сирена. Через час пришло известие о бомбе в равелине Петропавловской крепости и тринадцати размозженных трупах. Да, невеселой была осень!

Помню декабрьскую стужу, блестящий на холодном солнце лед Ладожского озера, вереницы автомобилей с хлебом, усталых, замученных красноармейцев 115 дивизии, переходивших озеро пешком для участия в атаках Федюнинского. Начав с замечательного успеха, опрокинув немцев и навалив горы фашистских трупов, наступление захлебнулось.

Никогда не забыть страшного путешествия по берегу Волхова, по следам отступавшей немчуры. Сожженные дотла деревни и только желтые с черным немецкие надписи на дороге. Навстречу погорельцы. Усталые, голодные, озлобленные люди с землистыми лицами. Весь скарб в детских саночках.

Помню голодный, вымирающий Ленинград, трупы на улицах, ледяную стужу в редакции, ужасный хлеб, пустой суп, одичавших женщин в штанах и с безумными глазами. Выходя на улицу, возвращался с ожесточенным сердцем.

Помню мрачную, черную весну, эпидемию цинги, грузовики трупов, небрежно прикрытых одеялами.

Сколько раз пришлось отчаиваться и содрогаться сердцем. Сколько раз казалось, что все кончено и бесполезно. И все-таки мы выжили, устояли. Фронт затвердел, ощетинился огнем, наступило затишье позиционной войны, когда на командном пункте устраивают танцы и люди забывают о пережитом.

Позиционная война — это огромный выигрыш для нас и фактически это ужасно для Гитлера. Две недели длятся страшные атаки Севастополя. Поди попробуй прошиби!

Второй год войны должен принести решительные перемены. Повернется же к нам счастье своим сияющим лицом, вздохнут же люди полной грудью и отплатят фашистам полной русской мерой за все.

Все наши личные невзгоды, дрязги служебных отношений и суетные амбиции журналистских карьер, даже сама жизнь наша — ничто по сравнению с этой вселенской перспективой. Не раздумывая ни одной минуты, положу свою душу, чтобы помочь вздохнуть народу. И немного найдется среди нас подлецов, которые задумаются, если потребовать такую жертву от каждого.