85-летняя Любовь Лисица: Блокада до сих пор выходит из меня...

Сколько бы мы ни слышали историй от тех, кто пережил блокаду Ленинграда, а они почти похожи: голод, холод, бомбежки, очереди за умещавшимся на ладони кусочком хлеба, смерть близких, — привыкнуть к этому невозможно. И всегда думаешь: а каково же тем, кто пережил все это и несет трагические воспоминания всю жизнь?

Блокадницу Любовь Ивановну Лисицу, тринадцатилетней девочкой встретившую войну, до сих пор не оставляют страшные воспоминания: как из шести членов ее семьи она осталась одна, родители, сестра, два братика умерли от голода в 42-м, а ее саму приютила крестная.

Александра Симоновича и Любовь Ивановну воспоминания о войне не оставляют до сих пор.

«Первое, что помню, когда объявили войну, так это то, что мы, тогда еще глупые дети, не понимали, что на нас и на всю страну свалилось что-то ужасное, страшное, —  ведь теперь не надо было идти в школу, учить уроки, делать домашние задания», — вспоминает Любовь Ивановна.

Блокадница листает семейный альбом, показывает дореволюционные фотографии молодых родителей, рассказывает, как они оказались в Ленинграде.

Отец, Иван Григорьевич Левальд-Езерский, происходил из польского рода, был помещиком и имел дом с прислугой в деревне Светиловичи Гомельской области. А мама, красавица Александра, из простого сословия, работала у него. Молодые люди полюбили друг друга, но никто не верил, что они будут вместе. Однако они поженились. Спасаясь от коллективизации, Левальд решил уехать в Ленинград, оставив на время жену с детьми в Светиловичах, куда присылал и письма, и подарки. А в 1930-е выписал их к себе. Им дали комнату на Благодатной улице, там и застала война.

Спустя некоторое время семья перебралась в другой район, на Васильевский остров, где было относительно безопасно и где жил друг отца. Он выделил им комнату, но потом выселил в коридор — четырехмесячный Илья мешал всем спать по ночам. Родители хотели эвакуировать детей и три раза отправляли их на вокзал, чтобы те могли сесть на поезд. И все три раза он не приходил, вагоны разбомбили по дороге. А потом началось самое страшное...

Супруги живут душа в душу 63 года.

«Вначале умер папа — 14 января 1942 года. Через месяц, в феврале, — братик Иван, а в марте — младший братик Илюсик. Затем мамочка ушла в мае 42-го, потом сестра, а про себя я думала, что умру в апреле, ведь у меня была дистрофия последней стадии, — рассказывает Любовь Ивановна и тихо плачет. — Мама меня очень любила, она часто мне пела: «Малютка дочка осиротела, осталась в мире она одна...», так со мной и произошло, я потеряла всех родных».

Она помнит, как однажды им дали много американской селедки, а дома не было ни куска хлеба, не было даже воды, и пришлось за ней идти на Неву. А когда Люба осталась вдвоем со старшей сестрой Верочкой, которой было 15 лет, то они ходили и на Смоленское кладбище, собирали палочки, пока сестру не свалило воспаление легких — ее отвезли в больницу, но спасти не удалось. И Люба осталась совсем одна.

«А как же вас в детский дом не забрали?» — спрашиваю у блокадницы. «Я как-то видела, как обращаются с детдомовцами, после чего сказала себе: «Никогда не пойду в детский дом», — ответила Любовь Ивановна, а затем продолжила: — Но тут я получила письмо от крестной, Натальи Ивановны Кузнецовой, инвалида I группы, которая жила на 7-й Красноармейской. Туда я и пошла». В ее квартире девочке пришлось убирать, стирать, ходила в магазин за продуктами. У крестной был сарайчик с дровами — ими она и топила печку, поэтому не было страданий от холода. «Крестная была верующая женщина, баптистка, потом оформила на меня опекунство, и я прожила с ней до окончания блокады», — говорит Любовь Ивановна.

Она помнит, как пошла в школу в блокадном Ленин­граде — она находилась на 

1-й Красноармейской улице. «Но как можно было учиться? — горестно вопрошает блокадница. — Мне было ни до чего: пять учеников на моих глазах умерли! Валя Шефф пошла домой навестить свою маму, но когда она вошла в дом, начался обстрел, и через час ее, уже безногую, несли на носилках мимо школы. Мы ее обступили, а она лежит и говорит: «Я знаю, что у меня вырастут ножки!» Да я вообще не хотела ходить в школу — шла туда только из-за похлебки, которую нам выдавали».

Любовь Ивановна и Александр Симонович с дочкой Светланой.

Помнит и то, как с подружкой Викой Волковой, у которой мама была прокурором Ленинского района и доставала им билеты в Кировский театр, умудрялась ходить на спектакли, только в антракте не хотела вставать со своего кресла, стесняясь рваных туфель.

Любовь Ивановна никак не может забыть одну девочку, которую встретила в очереди за хлебом, вернее, ее слова: «Мамочка сегодня умерла, и сегодня же хлеб прибавили — 300 граммов стало». Как видела воздушный бой и как на рынок упала бомба… «Все повалилось на нас, и я, как сейчас, вижу женщину, одетую в белое платье, а оно стало красным от крови, а рядом с ней девочка, которая кричит: «Мамочка, ты горишь!» Меня тоже ранило — осколок попал в ногу, до сих пор он у меня там сидит. Могу дырку показать», — пытается уйти от страшных воспоминаний Любовь Ивановна.

Но они не отпускают ее, и она продолжает рассказывать, как весной 42-го, когда еще были живы мама и сестра, возвращалась домой с полученными по карточке продуктами, но неожиданно начался обстрел. «Я спряталась за куст, росший возле какого-то бревенчатого домика, но тут как бабахнуло, и снаряд попал в дом, меня засыпало бревнами. Сколько я так пролежала, не знаю — потеряла сознание. Но меня откопали, и я пришла домой, но уже без продуктов. Три дня я ничего не слышала и ничего не могла сказать.

«Видимо, контузия! — вступает в разговор супруг Александр Симонович Лисица, с которым Любовь Ивановна живет вместе уже седьмой десяток. — Не представляю, как она домой-то попала — это же были кожа да кости, она же была совсем без сил». — «Да, я была ходячий труп, даже сто метров не могла пройти, ходила с палкой, — подтверждает блокадница и о покатившихся по щекам слезах говорит: — Это блокада выходит из меня».

Супруги живут вместе почти 63 года, у них счастливый брак, замечательные дочь Светлана и сын Валера, три внучки — Ирина, Саша и Юля — и пять правнуков, среди них — двойняшки Ариша и Никитка. Живут ветераны в двухкомнатной квартире на улице Костюшко, где уютно и светло, и любят на праздники собираться всей большой семьей.

Александр Симонович, в свое время матрос Северного флота, тоже застал свою войну. Он показывает свои награды — их несколько десятков. Среди них — и военные ордена, и медали «За долголетний и доблестный труд», орден «Знак Почета», знак «Ударник коммунистического труда» (работал на заводе, имел десятки рацпредложений).

«Я иногда думаю: «Неужели это я? Неужели мне 85?» Все не верится, что смогла дожить до этого дня», — признается Любовь Ивановна и как самое радостное событие вспоминает салют в честь полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады: «Сидим мы с подружкой Викой, топим печку и слышим по радио о снятии блокады. Мы выбежали на Московский проспект и видим, что все идут целуются, кричат «ура!». А тетя Наташа — Викина мама — в честь этого события нас даже чаем с блинами угостила». (Семью подруги спасала от голода жившая в пригороде тетя, которая держала корову.)

После войны Люба вернулась к себе, на Благодатную, правда, в меньшую комнату — та, в которой жили раньше, была уже занята. Люба стала учиться на медсестру, но зарплата в 30 рублей ее не очень устраивала. И она поступила на работу на 3-й хлебозавод, в кондитерский цех.

А затем было знакомство с Александром Симоновичем. «Ты мне с первого взгляда не очень понравился, я хотела тебя отправить к своей подруге», — улыбается Любовь Ивановна. «А я, как тебя увидел, захотел пожалеть», — подхватывает Александр Симонович, а потом, обращаясь к нам: — «Когда мы женились, то у нас была только пол-литровая банка пшенной крупы, а хлеба ни крошки».

Александру Лисице на флоте платили двойное жалованье — 1040 рублей, и, вернувшись после демобилизации в Ленин­град, он почувствовал себя обеспеченным человеком: «Я, когда демобилизовался, привез в город 4,5 тысячи денег, поэтому когда мы поженились с Любушкой, то я купил ей платья и воротник из чернобурки».

У Александра Симоновича тоже была нелегкая жизнь. Он родился в Брянской области в 1927 году, в семье было 11 человек: пять сестер, шесть братьев. «Я восьмой по счету», — улыбается Александр Симонович и тоже вспоминает голод. В 33-м году ему приходилось, надев на ноги лапти, а на плечо — самотканую сумку, позаимствованную у сестры, ходить по пашне и короткой лопаткой срезать ботву. Еще он собирал клевер и дикий щавель. А когда-то, еще до коллективизации, его семья жила в достатке, но в 29-м у деда Афанасия Афанасьевича забрали две лошади, две коровы, тридцать овец, 77 семей пчел...

«В последний военный призыв меня взяли в армию. Это случилось 2 декабря 1944 года, когда мне еще было 17 лет, а 18 исполнялось через месяц, — рассказывает Александр Лисица. — Нас таких было по всему Советскому Союзу аж 100 тысяч. Помню, как мы проходили комиссию и старшина подводил нас к стенке и поднимал голову, чтобы рост был больше...»

Александра призвали в армию и отправили в Тамбовскую область, на станцию Хоботово. Там призывники пробыли месяцев пять, потом их отправили в Пензу на три месяца, а затем в эшелонах привезли в Ленинград. «Вышли мы на Московском вокзале, идем по Невскому и удивляемся, впервые такой большой город видели, — говорит Александр Симонович. — Нас отправили в Кронштадт, где я проучился 9 месяцев. После этого три года служил на Севере, на сторожевике «Туча», минном траулере. Наш дивизион называли «Дивизион хреновой погоды», потому что туда входили сторожевики «Вихрь», «Туча», «Снег», «Пурга». Мы искали мины, попадались даже мины Первой мировой войны». После Александра Симоновича перевели на крейсер «Анатолий Железняков», на котором он еще три года прослужил, затем — полгода в пехоте, потом опять в Кронштадте...

Вернувшись в Ленинград, хотел устроиться на военный завод, но не получилось — пять лет сидел без работы, а потом пришел в ремонтно-механический комбинат и проработал там 34 года. «А всего у меня стаж 51 год», — с гордостью уточняет Александр Симонович, а Любовь Ивановна добавляет, что именно там он и внедрял свои многочисленные рацпредложения.

«Обнимитесь, я вас сфотографирую», — просит наш фотокор. «Я ее 63 года обнимаю», — трогательно говорит Александр Симонович и нежно смотрит на Любовь Ивановну. «Он меня называет Солнышко», — добавляет Любовь Ивановна.