Ах ты, доля моя, доля — дальняя дорога…
Тюремная история с камер-лакеями Чернышевыми закончилась далеко не сразу
Тайный арест трех братьев, служивших выездными при государевом дворе и отправленных якобы на офицерские должности в полки под Оренбургом, за тысячи верст от имперской столицы, произвел на Фике неизгладимое впечатление. Этот инцидент перекрывал, пожалуй, своей звонкой значимостью все вельможные шепоты по поводу смерти Катиного отца. Тогда речь шла о мелком монархе, умершем за пределами России и даже не общавшемся со своей царственной дочерью. Теперь дело напрямую касалось ее великосветской репутации — и как женщины, и как супруги престолонаследника. Было о чем тревожиться.
«Да, выходит, пели мы задаром…» Руины Пинежского Красногорского монастыря, где в апреле 1714 года был погребен князь Василий Голицын.
Сижу за решеткой в темнице сырой...
Грустная повесть Тимофея Евреинова об уютном домике в Рыбачьей слободе получила чуть погодя (как, впрочем, и следовало ожидать) весьма насыщенное продолжение. В покоях Фике работала молодая горничная — расторопная и чистоплотная финка, подметавшая комнаты и стелившая постели. К ней посватался родственник Тимофея, которому она дала согласие. Но для бракосочетания требовался, в соответствии с законами, отказ девушки от лютеранской веры и переход в православие. Сию процедуру совершили быстро, без проволочек, причем крестной матерью довелось стать великой княгине. Фике с удовольствием приняла на себя столь приятную обязанность, и ее духовную дочь нарекли на новый, русский лад Катериной Петровной.
Жених Катерины числился при генерал-аншефе Якове Брюсе, племяннике двух видных петровских сподвижников, и проживал в доме своего патрона — напротив Зимнего дворца. Посвященный в мрачные секреты загородной виллы, он проникся искренним сочувствием к судьбе горемычных обитателей этого «странноприимного заведения» и установил с ними негласную связь. Приближалась знатная церковная дата — День святого Андрея, и теплая компания задумала отметить знаменательный праздник знаменательными же мероприятиями. Вся «акция» готовилась осторожно-осмотрительно, в течение нескольких суток.
Утром 30 ноября — и это в разгар строгого Рождественского поста! — именинник Андрей Чернышев всласть напоил и накормил своих донельзя набожных и сверхбдительных стражников, как когда-то в дворцовых апартаментах — на пару с цесаревичем Петром Феодоровичем — угощал и подпаивал падкую на зелье камер-фрау Марию Крузе. Дождавшись отхода хмельных караульных ко сну, удалец незаметно выскользнул за ворота, взял пролетку и направил извозчика к суженому веселой и отзывчивой горничной.
Гостя ждала сама Катерина Петровна. Ей-то и вручил Андрюшенька длинное — в своем привычном репертуаре! — письмецо к великой княгине. На многих страницах арестант живописал все злоключения чуть не двухлетней безвинной отсидки, прося любезную «матушку», из-за которой страдал в неволе, прислать по возможности кое-какие бытовые вещи. Затем он покинул радушных хозяев и буквально галопом помчался в дачное узилище, где от зари до зари его терзали по поводу мифических поцелуев и объятий.
«Где вы, соколы белые?» Унтер-офицеры Конного полка. Середина XVIII века. К военному ведомству приписали и камер-лакеев Чернышевых.
И слезы горькие моей родни…
Исполнительная служанка оперативно доставила листки по назначению, и Фике, опасаясь вездесущих придворных соглядатаев, спрятала «жгучую» депешу в чулке — за подвязкой. Перед тем как лечь спать, красавица засунула компрометирующую бумагу в рукав: в кармане, рассуждала она, могут порыться и найти что-то очень интересное. Прочитав (и тотчас уничтожив) душещипательную записку, хозяйственная немочка вспомнила свое скромное детство под родительской крышей в Штеттине и собрала для милого друга аккуратную упаковку — от ниток с иголкой до мыла со щеткой. К этому были приложены краткое приветствие и мешочек с наличностью. Впоследствии Андрей Гаврилович неоднократно шествовал по тому же скользкому маршруту — не без помощи, разумеется, бойкой финской горничной.
Но когда-то все кончается. Миновали два года, — если не пролетев, то во всяком случае промелькнув, — и в 1748-м всю братскую троицу выпустили на свободу: факт адюльтера не удалось доказать даже докучливым парням из Тайной канцелярии. Счастливые камер-лакеи устремились туда, куда их снаряжали еще при увольнении из дворца, — в полки под Оренбургом. Господами поручиками! Карьера каждого, как водится, складывалась по-разному. Главный герой — Андрей Чернышев — постепенно расправил могучие плечи: около полутора десятков лет обитал он в глухой провинции, а в 1762‑м, по смерти Елизаветы Петровны, вновь взлетел к подножию гордого трона.
Молодой император Петр III вызвал бравого майора на берега Невы и произвел в генерал-адъютанты. На пике июньского переворота благодарный Андрей сохранил верность своему августейшему приятелю, но — чудо из чудес! — сумел не рассориться и с победившей Екатериной. Со временем милостивица назначила его столичным комендантом, а следующий властелин, Павел Петрович, в 1796 году, за несколько месяцев до кончины почти 80-летнего служаки, пожаловал ему генерал-аншефские погоны. Двоюродный брат Андрея, Алексей Матвеевич, на офицерском поприще не отличился и умер в полной безвестности.
Зато другого кузена, Петра, жизнь провела через все круги ада — не литературного, Дантова, а земного, подлинного. Будучи на Урале, он показал себя с лучшей стороны и, получив звание полковника, был переброшен на Волгу, комендантом легендарного Симбирска. Здесь-то и ждал его суровый, безжалостный жребий. Поздней осенью 1773 года, на гребне разгоревшейся крестьянской войны, он попытался сбить ее лютое пламя.
Выйдя из города с горсткой солдат, ударил по одному из мятежных отрядов. Но потерпел скорую неудачу. Свирепые пугачевские повстанцы соорудили виселицу, и в ее грубой веревочной петле, под свист и гогот полупьяного мужичья, оборвался бренный путь Петра Матвеевича Чернышева. Оборвался спустя четверть века после освобождения трех камер-лакеев из каземата в Рыбачьей слободе…
«Дорогой длинною да ночкой лунною…» Знаменитый тракт, по которому многие уходили в небытие. «Владимирка». Художник Исаак Левитан. 1892 год.
Вспомнишь и лица, давно позабытые…
Знать об этом наперед Екатерина, конечно, не могла. Она наблюдала лишь, как исчезают в тумане близкие ей люди. Наблюдала, но была не в силах помешать сему исходу. Думалось, правда, что и «дедушка» Петр Алексеевич испытывал порою, в ранние годы, трудности с защитой ближних и наказанием дальних.
…Триумф Петра над сестрой Софьей не только расставил точки над «i» в политической сфере, но и породил множество кадровых вопросов. Хворый повелитель Иван V в дела не вмешивался, и можно было назначать каких угодно «министров», прислушиваясь лишь к голосам Нарышкиных и Лопухиных. Над правительством встал глава Посольского приказа — не зело грамотный и частенько подшофе боярин Лев Кириллович, младший брат царицы-матери Натальи.
Боярину Петру Лопухину достались казна и дворцовое имущество. Князь Иван Троекуров (тот, кто остановил регентшу в 10 верстах от Троицы) возвысился над войсками, обретя Стрелецкий приказ. Судебная расправа (Разрядок) пала на плечи боярина Тихона Стрешнева, кто молодецки пытал на дыбе самого Федю Шакловитого…
Все это чинопроизводство осуществлял не юный Петр: его еще не спрашивали, с ним еще не советовались. Но одно — мужественное! — решение принял он сам. Принял вопреки чужому нажиму и материнским всхлипам. По тихой просьбе «дядьки-наставника» Бориса Голицына он помиловал его опального кузена — князя Василия Васильевича, любимого фаворита царевны Софьи. Она, говорили, успела передать «сердешному» напоследок письмо и деньги.
Блестящего государственного мужа навечно сослали с семейством на север — в Каргополь и Яренск, а затем в Пинежский волок, что на дороге из Холмогор в Архангельск. Тут весною 1714 года, на пороге грозной морской победы при Гангуте, и ушел в приюты небесные человек, мечтавший отменить русское крепостничество. Отменить, пока оно не стало еще подобием античного рабства. Слава богу, мелькнуло в голове у Кати, ушел своей стезей, без секиры палача…
