Александр Олигеров: Штрихкод из мертвой вещи делает живую
В Музее нонконформистского искусства на Пушкинской, 10, открылась выставка новгородского художника Александра Олигерова «Штрихкод»
Просто разные коды
Миновав все дворики и закоулки Пушкинской, 10, захожу в подъезд и лезу на четвертый этаж, а на каждом лестничном пролете, за каждой дверью еще что-нибудь происходит. Люди стучат молотками, играют на саксофонах и читают что-то вроде перезрелых футуристических стихов.
Откуда-то доносится гортанное пение народных ансамблей.
На четвертом этаже захожу в дверь и оказываюсь на выставке. Кругом — название не врет — действительно штрихкоды, на коричневых картонках. На других картинах — птицы пастельных тонов. Похожи на голубых пингвинов.
Еще одна картина называется «Дресс-код», и там что-то вроде черно-белого символа «Инь-Ян». Некоторые полотна покрыты неразборчивыми письменами вроде арабских... нет, все-таки латинских...
Четкие пятна всего нескольких цветов, надписи — похоже на японские гравюры. Это не живопись, а графика в цвете.
Сам художник, бородатый человек с косичкой и грустными глазами, выслушивает комплименты — дескать, вот оно, настоящее новгородское современное искусство, а то у вас в Новгороде за современное искусство мнят что-то совсем другое...
Я вспоминаю строчку из Земфиры: «Твои глаза — мои глаза, в них просто разные коды».
Тут вдруг включается пронзительная музыка — что-то вроде свиридовского «Время, вперед!» в стиле техно — и все расступаются.
Оказывается, студенты Университета сервиса и экономики с кафедры дизайна костюма подготовили специально к выставке показ мод.
Нужна жизнь
Заговариваю с художником подле очередного штрихкода.
— Вы родом из Новгорода?
— Нет, я родился в Казахстане. Потом учился на Украине, в Петербурге — в Университете Герцена, на художественно-графическом факультете. Но полжизни проводить в питерской коммуналке мне не захотелось. Поэтому — Новгород. Тихий, спокойный. Там хорошо растить детей — у меня три дочки. Есть свой домик.
— Выставка называется «Штрихкод». Почему выбрана такая тема?
— Мне всегда интересно искать точки соприкосновения несовместимых вещей. Штрих — это же линия, проведенная карандашом художника. А код — это что-то машинное, неживое. «Штрихкод» — моя попытка совместить несоединимое.
Или, например, мне бывает интересно совместить понятия экономические с эстетическими. Не в смысле «покупайте мои картины», нет. Я о том, что наше восприятие мира изменилось. Все сейчас проходит через цифру. Многие художники сейчас не отходят от компьютера — делают там эскизы, переписываются с галереями. Живописцы, писавшие со свечками на шляпах, остались далеко в прошлом.
Но главным все равно остается человеческая душа. Обычный штрихкод определяет цену вещи и ее «биографию». А мой штрихкод — это тот код, который из мертвой вещи делает живую и придает ей эстетическую ценность. Это волшебство.
Все работы из серии «Штрихкод» делались специально к выставке. Они тут, по-моему, более уместны, чем мои традиционные холст-масло. И знаете, никогда я раньше не брал акрил, и уж тем более никогда не работал на картонках от коробок, в которые собирался паковать свои картины. Спасибо Пушкинской, 10.
— Я вижу на ваших картинах какие-то строчки... На каком они языке?
— Это направление, в котором я работаю последние три года. Называется «летризм». Поначалу это было течение в поэзии. Стихи располагались так, чтоб образовать какой-нибудь символ: звезду, крест... Сравнительно недавно это перешло в графическое искусство. Смысл — в использовании текста как графического элемента. Этот текст — нечитаем.
— Ну а почему кроме кодов у вас — птицы?
— Это картины из проекта «Мир моих птиц». Знаете, когда держишь в руке маленького птенчика — ощущение хрупкости, эфемерности этой живой души и стремления к свободе просто захватывает. Наверное, птицы — это образ нашей души.
— Это какие-то определенные птицы?
— Нет, это просто мои птицы. Знаете, перерисовывать природу, не уродуя ее, — очень сложно. Даже фотограф может изуродовать...
— Я чувствую, реализм вам как-то не очень...
— Реализм очень сложен. Я уважаю художников-реалистов, которые умеют покорять красотой. Но они очень редки — настоящего искусства везде не много. Гораздо чаще это иллюзия, муляж — или продолжение учебных институтских работ, только более широким мазком.
А нужна не иллюзия, нужна — жизнь. Нужно рождать вещь, делать ее живой. В этом я согласен с Павлом Филоновым, который говорил: не надо срисовывать мир, нужно его выстраивать на картине заново.
