Алексей Герман: Все хорошее кино связано с болью за свою страну

На международном кинофестивале Берлинале лента Алексея Германа-младшего «Под электрическими облаками» была награждена специальным «Серебряным медведем» за операторскую работу (операторы Евгений Привин и Сергей Михальчук)

Жюри во главе с Дарреном Аронофски решило отметить историю о жизненных коллизиях разных людей — архитектора, рабочего, брата с сестрой, приехавших посмотреть Россию. Все происходит на постсоветском пространстве в недалеком будущем — в 2017 году, иногда действие перетекает в прошлое. Способ подачи этих историй, снятых по семи новеллам Германа, режиссер называет поэтическим высказыванием. Вызовет ли фильм интерес у широкого зрителя — покажет прокат. Премьера картины в России намечена на 14 мая. А пока мы побеседовали с Алексеем Германом-младшим.

Мы — неформатные

— Алексей, поделитесь своими впечатлениями о фестивале, о качестве состязания, о зрительских приоритетах.
— Берлинале — один из трех основных фестивалей мира, вместе с Венецией и Канном. В Венеции, где я побывал в разных программах раз шесть, более живая атмосфера. Берлин — он более что ли индустриальный по духу, технически просчитанный и более предсказуемый, чем два других фестиваля. Изначально примерно было понятно, каков будет расклад и то, что призы возьмет картина о священниках и их проблемах: сегодня это актуальная тема (речь о картине чилийского режиссера Пабло Ларрани «Клуб». — Ред.). Вполне ожидаемо присуждение Гран-при фильму «Такси» Джафара Панахи, он известный во всем мире режиссер, которому запрещено снимать в Иране. Мы со своей картиной не очень вписывались в формат фестиваля изначально. Мы — неформатные. Это всегда вопрос выбора: либо ты специально адаптируешь фильм для фестивалей, либо нет. Россия для них страна слишком сложная. Мы давно решили, что идем своим путем. Были удивлены, когда попали на фестиваль.

— И тем не менее ваш фильм «Под электрическими облаками» был единственным от России, который вошел в конкурсную программу.
— Мы вообще были первыми отобраны на фестиваль, еще до завершения монтажа. Но наш случай совсем не типичный. Мы пытаемся существовать в мировом пространстве, при этом не уходя в экспортный кинематограф. Это очень непростая задача. Пытаемся говорить о каких-то корневых проблемах, которые для иностранного зрителя не совсем понятны. Ну что для иностранцев 1991 год в России? Торжество демократии? А ведь еще были и разрушенные судьбы, бандиты, наезды, рэкет, убийства. И еще это друзья, которые куда-то пропали, уехали за границу. У нас в конце фильма звучит «ДДТ», потому что Юра Шевчук — это невероятный пласт культуры, времени, большая эмоциональная составляющая огромного периода нашей жизни. Для нас история нереализованных в России интеллигентов — это целая драма. Для того же американского зрителя это скорее обстоятельство жизни, когда человек теряет работу, — другую найдет, если нет, то сам виноват. Для тех же, кто родился в Советском Союзе и воспитывался на мессианских вещах — неважно, хороших или плохих, — это абсолютно другое наполнение. В своей картине мы не могли разъяснять всего этого. Это наше. Кто поймет, тот поймет. Мы сделали поэтическое кино, которое погружено в русские реалии.

— А все-таки что такое фестивальный формат в вашем представлении?
— Ну что это сейчас? Люди стоят — долго разговаривают, все происходит медленно. Фестивальные рамки подразумевают обобщение, упрощение. Мы делали кино более плотное и по динамике, и по смыслам, изначально учитывая кинематограф 60 — 70-х годов — он более наглый, сильный, спрессованный во времени. Как объяснить, почему девочка встает на голову Ленина? По разумению западного зрителя бывшие советские люди должны либо Ленина ненавидеть, либо молиться на него. Но мир устроен немного сложнее — комплекснее. Прямые истории мне делать неинтересно. Восточная Европа нас, кстати, больше понимает, чем Западная. У нас больше точек соприкосновения.

Либо кино существует как живая субстанция, либо нет

— Судя по вашим работам, вы любите обращаться к прошлому. И в сюжетах, и в стилистике кино. Взять ваш «Гарпастум» или «Бумажный солдат». Этот стиль — черно-белого кино, ностальгического — влияние вашего отца?
— Не знаю. Я куда-то двигаюсь. Мне кажется, что вроде бы в одну сторону, но выходит, что в разные. Мне просто кажется, что кино прежде всего про человеческие вещи должно быть. В «Гарпастуме» мы попытались переложить истории моих друзей, отнеся их на сто лет назад. И я обнаружил, что можно благодаря ретроспективе сказать какие-то правильные вещи, важные для сегодняшнего дня. Я не люблю кино — газету. Не люблю кино — поучение, кино, которое знает ответы на все вопросы. Кинематограф — это познание себя, мира, это попытка посмотреть на себя с разных сторон. И это история твоя личная, опосредованно переданная через судьбу других людей.

— Такой срез, как социальное кино, вы признаете, воспринимаете, как-то выделяете особо?
— Мне вообще все равно, какое кино — патриотическое, социальное или еще какое-то. Кино — оно либо есть, либо его нет. Либо оно существует как живая субстанция, либо нет. Вот картина «Полеты во сне и наяву» — какая она? Социальная? Бытовая? Философская? Для меня нет деления на какие-то группы. Я просто люблю хорошее кино.

Любовь — это не только восхваления и восторги

— Тема патриотизма сегодня особенно обострилась. Что для вас патриотизм?
— Для меня все очень просто. Патриотизм — это же про любовь к своей стране. А любовь — это не только восхваления и восторги. Это и сомнения по поводу своей страны, куда она идет, зачем, куда ее ведут, это стремление, чтобы в твоей стране было хорошо, это поиск ответов, которые не всегда простые, а в России очень часто неоднозначные, это желание, чтобы люди были какие-то живые, чтобы их становилось больше, чтобы они разговаривали, слушали, слышали друг друга, чтобы не было умирания, а был какой-то ренессанс. Это попытка нащупать важные вещи не только для себя, а для кого-то еще. Все хорошее кино в России так или иначе связано с болью за свою страну, начиная с «Андрея Рублева» Тарковского и заканчивая, условно говоря, «Проверками на дорогах» Германа-старшего. Я считаю, фильм папы очень патриотичный, он про преодоление, про подвиг, про служение. Но коммунисты почему-то его запретили и на много лет положили на полку.

— Для меня и ваш «Бумажный солдат» — кино патриотическое.
— В «Бумажном солдате» человек очень хочет, чтобы произошло чудо и все кругом стало лучше. Но этому мешает раздвоенность русской интеллигенции, которая при всем своем невероятном гуманизме может становиться очень кровожадной, и мешает время, мешает само устройство жизни.

Когда случился майдан, я сказал: «Ребята, будет война»

— Почему русского интеллигента у вас играет грузинский актер Мераб Нинидзе?
— Мераб — выдающийся актер. А у нас не так много хороших актеров. Я часто приглашаю в свои фильмы любимых и очень талантливых актеров, среди которых и Чулпан Хаматова. Мераб и Чулпан снялись в той же картине «Под электрическими облаками». А возвращаясь к вопросу национальности, скажу, что для меня русская и грузинская интеллигенция — это во многом очень близкие понятия. Наши страны соседствуют, в них похожие религии, культуры. А кем считать режиссеров Романа Балаяна, Киру Муратову? По своим традициям явно русскими. Пуповина у нас одна. У меня, кстати сказать, вся родня с Украины, мама родилась в Киеве, и бабушка тоже, и она прекрасно говорит по-украински. При этом бабушка всегда считала себя человеком русской культуры. Поэтому я считаю, что у нас, людей, сегодня живущих в постсоветском пространстве, — общая культура. Для меня нету разницы — украинец, грузин, белорус. Правда, сейчас, к сожалению, мы начали расходиться.

— Треть фильма «Под электрическими облаками» вы снимали на территории Украины. Если бы застали войну, нагрузили бы еще чем-то вашу картину?
— Наверное. У нас на картине работало много украинцев. И когда майдан случился, я сказал: «Ребята, будет война». Мы тогда уже заканчивали съемки. У нас в картине как раз есть это предчувствие: мир готовится к глобальной войне. Изначально у нас даже были военные новеллы, но мы их убрали. Еще в 2012 году. По разным причинам. И хорошо, что убрали. Мне бы не хотелось, чтобы фильм превращался в политическое высказывание. А вот сейчас, в условиях войны, поехали бы мы снимать? Не знаю…

— Фильм «Трудно быть богом» Алексея Германа-старшего год назад, когда состоялась его премьера, воспринимался далеким от нас: глухое средневековье, жуткая грязь, дикие нравы. И вот сегодня мы видим, что на Украине резня, люди по 7 — 8 месяцев живут в темных подвалах без воды и электричества…
— Я понимаю, о чем вы. Для меня картина папы — абсолютно пророческая. И это самое конкретное его высказывание. Ответов он не дал, но поставил вопросы. И это очень важно — отталкиваясь от этих вопросов, спрашивать себя каждый день: как ты живешь, куда движешься?

— Куда вы движетесь сегодня?
— Хочу снять картину о Сергее Довлатове, взяв кусочек его биографии. Этим сейчас и живу.