Алиса Прудникова: Я негодовала на современное искусство, а потом пришла в него

В разгаре XIII фестиваль «Современное искусство в традиционном музее»

20 художников из России, Германии и Великобритании, сосредоточившись на семи площадках Васильевского острова, представляют свои проекты на довольно немыслимую тему: «Гиперлокал: большие открытия». Приглашенный куратор фестиваля — Алиса Прудникова, с которой мы оказались знакомы по университетским временам. Алисе можно только позавидовать: несмотря на свою молодость, она директор Уральского филиала Государственного центра современного искусства, комиссар и художественный руководитель Уральской индустриальной биеннале современного искусства. Мы побеседовали с Алисой о провокационном искусстве, о бабушках-смотрительницах и о том, что же такое все-таки «гиперлокал».

«У меня есть исследовательский пафос»

— Большинства авторов на фестивале, как я понял, не будет. Кто-то появился еще до начала — смонтировать свою инсталляцию, — и сразу же уехал. Это досадно, что авторов большинства работ не будет? Или они и не требуются? «Смерть автора» и все такое, главное — сам объект?
— Конечно, всем хочется на открытии прикоснуться к авторам. Международные звезды не приехали — но это не большая беда, что их не будет, это не вызывает у меня отчаяния. Они все так или иначе поучаствовали, прошли этот путь исследования, прикоснулись к традиционному музею.

— Мне кажется, тут могут расходиться твои ожидания и ожидания публики. Тебе кажется, что это не важно — но у среднего человека все равно есть какой-то культ художника, автора…
— Я рассчитывала на то, что фестиваль — это не только открытие. Это еще месяц работы. Для меня был важен не праздник в начале, а то, что люди смогут видеть дальше каждый день. Основная масса народу придет именно в будни.

— Тут еще важно понять, как именно считать посетителей. Есть ведь те, кто просто пришел в музей.
— Как раз для этого мы поместили в музей социологов, которые будут фильтровать тех, кто пришел именно на фестиваль. Это очень важная вещь, которая не была, например, сделана на «Манифесте»: там считали, что все посетители Эрмитажа увидели и объекты «Манифесты».

Для нашей статистики мы призвали Высшую школу экономики. Вообще у меня есть такой исследовательский пафос. После фестиваля мы устроим круглый стол, чтобы обсудить, что мы получили на выходе. Проанализируем социологические результаты, итоги детской программы, отрефлексируем «женскую тему», которая представлена в Академии художеств проектом Маши Годованной. Должно получиться интересно.

«Оглядываться на Энтео не надо»

— Мы давно не общались. Напомни, пожалуйста, какие у тебя были проекты на Урале...
— Самая крупная история, которую я делаю, — это Уральская индустриальная биеннале. Она родилась из банальной истории: отсутствие нормального помещения для Центра современного искусства. И этот поиск помещения перерос в поиск смыслов и вообще попытку определения, что такое «уральское». Каким образом мы включены в глобальную систему искусства? Чем то, что мы делаем, может быть интересно Берлину, Токио, другим мировым культурным столицам? И вот эта смена парадигмы — с региональной, самосозерцательной, на внешне направленную — повлекло за собой формат биеннале — большого международного проекта, амбициозного в плане бюджета, сотрудничающего с властями города, области, с бизнесом. Именно то, что биеннале — индустриальная, что мы все время взаимодействуем и с действующими промышленными предприятиями, и с заброшенными пространствами — это, пожалуй, моя визитная карточка. Если опять говорить про образовательную стратегию — биеннале не просто выставка, а большая исследовательская платформа, изучающий эту самую индустриальность в режиме нон-стоп. В последний раз, например, за год до биеннале, в 2013-м, мы придумали тему «мобилизация». И постепенно она приобрела такой провидчески-милитаристский оттенок. Мы устроили большой семинар на тему «визуализация идеология». Говорили о том, как в современных медиа используются приемы советской и нацистской пропаганды времен Второй мировой войны. Невероятно интересная история! Мы пригласили настоящих гуру от культурологии, которые этим вопросом занимаются.

— Когда работаешь с госструктурами, навязывается какой-то определенный идеологический взгляд?
— Для меня эта тема стала идеальным маркером. Каждый видит в ней то, что хочет. Мы остались в рамках тех идей, которые были интересны нам, не пошли на отработку каких-то программ. На всех пресс-конференциях я декларировала простую вещь: именно так я и понимаю мобилизацию. Для меня было важно сделать проект о способности людей консолидироваться для каких-то изменений. Мы очень взгрустнули, когда планировали тему, думали, что в 2015-м будет столетие со дня создания «Черного квадрата» Малевича. Где же этот радикальный жест, сопоставимый с «Квадратом» по силе высказывания? Не вспомнили ни одного такого жеста и решили мобилизацию направить на поиск возможности авангардного мышления сегодня.

— Современное искусство возможно без провокаций?
— Ну почему нет? Всякое возможно. Вот вспомним «Антарктическую миссию» Андрея Рудьева, когда он в 2005-м на фасаде Музея Арктики и Антарктики установил сорок пенопластовых пингвинов в человеческий рост. Музей был на реконструкции, затянут белым полиэтиленом — и казалось, что эти роскошные пингвины расположились на глыбе льда. Для меня это один из самых прекрасных проектов.

— Ну да, только учитывая, что здание музея изначально было церковью… Кто сказал, что не может прийти какой-нибудь Энтео и устроить уже свою акцию?
— Сейчас — да. Все фрустрированы тем, что нужно оглядываться на мнение Энтео, мнение еще кого-нибудь… Мне кажется, что ситуация болезненная именно потому, что профессиональное сообщество теперь не чувствует себя защищенным от такого вот мародерства. Я для себя решила, что на это оглядываться не надо. Перед открытием биеннале самый частый вопрос, который мне задавали, — про то, какие у нас системы охраны и что мы будем делать, если к нам придут с погромом. А я просто пропускала эти вещи мимо ушей. Я считаю, что если начать это замечать — значит, признаешь такое положение вещей как систему. Я отказываюсь признавать это как систему, и пока еще никто меня громить не пришел.

— А что-то специфическое из твоей уральской практики тебе тут пригодилось?
— Моя практика не то чтобы определена уральским регионом. Есть просто подход, который мне близок и который сложился в результате плотного взаимодействия с Екатеринбургским университетом. Мне вообще очень близок пафос соединения образовательного процесса и современного искусства, я его пропагандирую. Поэтому, наверное, такой формат получился и у питерского фестиваля.

«Мне нравится, когда людей что-то раздражает»

— «Гиперлокал», вынесенный в название, — что это за термин такой? Честно говоря, я с ходу не очень понимаю, что это вообще значит...
— Это вообще экономический термин. Я услышала это слово на какой-то дискуссии про дворовый активизм, про инициативы снизу. Изначально «гиперлокал» означает «увеличенное маленькое пространство». По теории малых дел, за локальными событиями мы видим какую-то большую гиперсистему. Вот это то же самое.

— Но вообще надо признать, что слово непонятное и звучит как вызов. Нет ли тут слегка элитарного подхода — «наш фестиваль для тех, кто знает про гиперлокал»? Уже понятие «современное искусство» само по себе может оттолкнуть людей, а тут еще и это…
— Про гиперлокал: я даже не думала, что он вызовет такую реакцию. Можно было задать тему фестиваля как «Малые дела», или «Детали». Но я всегда за то, чтоб идти впереди массового запроса. Нужно формировать вкус публики. И пусть придираются, пусть ломают голову, что такое гиперлокал, пусть ищут его в Интернете. Это хорошо.

По-моему, неинтересно делать выставки про стопроцентно понятные вещи. В них нет нерва. Я люблю, когда людей что-то раздражает. Я знаю по самой себе, как это работает — сама пришла в современное искусство через адское отрицание и негодование по поводу того, как извращают прекрасное. Вообще я всегда была поклонницей — ну Брюллова, например. В школе, в старших классах я задалась вопросом: что эти идиоты вообще видят в этом дебильном «Черном квадрате»? И этот вопрос привел меня к тому, что я стала заниматься именно авангардом. Я дала себе разрешение об этом размышлять. И вообще все искусство — оно об этом. Насколько ты себе дашь волю думать по-другому, принять другую точку зрения?

Как раз об этом параллельная программа, которую делает художник Владимир Селезнев. У него практически альтернативный фестиваль получился на нашей площадке, в кластере «Артмуза». «Современный музей с точки зрения бабушки-смотрительницы». Это очень классная штука: Вова собрал смотрителей музеев, 12 замечательных женщин и мужчин, поработал с ними и создал «идеальную выставку», которая бы отвечала их представлениям об искусстве.

— Тут нет какой-то тайной насмешки над пожилыми консервативными людьми, ты уверена?
— Нет, потому что вся эта история — про разговор, про контакт. Художник пошел к этим тетенькам и не стал их фотографировать иронично, как объекты искусства. Нет, мы приходим к ним и говорим: «Здравствуйте, вы нам интересны, нам важно ваше мнение. А что вы думаете про современное искусство?» В этом безумно важная роль арт-медиации, когда ты не ведешь экскурсию для человека — а вместе с ним испытываешь отвращение, или задаешься каким-то вопросом. Или он говорит: «Мне не нравится». Ты говоришь: «Мне тоже не нравится. А почему?» Оказывается, многие из них к искусству относятся критически. Многие говорят: «Мне очень интересно слушать экскурсии, но я никогда не могу дослушать до конца, потому что группа с экскурсоводом уходит в другой зал!» А три из них оказались художницами. Это же круто! У нас будут их работы. Они очень стесняются, они долго думали — показывать или нет. Тут еще важно, что Вова — очень располагающий к себе человек, он умеет общаться с пожилыми людьми.

Я эти вещи поняла, пообщавшись с рабочими с завода, когда готовила биеннале. Когда говоришь «человек, ты мне интересен» — навстречу идет энергия и благодарность. Эти люди привыкли быть незаметными. А тут они становятся героями этой истории.