Белый + Петербург = мистерия

В Театре Музкомедии при аншлаге прошла премьера музыкальной мистерии по роману Серебряного века

Поразительным образом создателям спектакля «Белый. Петербург» удалось перевести самый знаменитый роман эпохи Серебряного века на язык мюзикла, не выплеснув при этом его философию. А многое, что волновало людей в императорской России времен революции 1905 года, оказалось пугающе современным.

Николенька Аблеухов в красном домино и маске — как зловещий символ революции

Автор романа «Петербург» Андрей Белый присутствует на афише мистерии «Белый. Петербург» только в виде намека в заголовке. К чести автора либретто Константина Рубинского и режиссера-постановщика Геннадия Тростянецкого надо признать, что при всех очевидных вольностях они очень точно сохранили канву и смысл-послание великого русского романа. Спектакль вызывает восхищение и восторг — от постановки, от актерской игры, от хореографии (хореограф — Гали Абайдулов, танцевавший в свое время сенатора Аблеухова в Малеготе в балете «Петербург» на музыку Сергея Баневича). Вероятно, в меньшей степени от музыки: Георгий Фиртич создал великолепные постмодернистские иллюстрации к постановочному решению, мастерский саундтрек экстра-класса, но не более того.

«Пора популярить изыски» — провозглашал в начале 1910-х годов эгофутурист Игорь Северянин. «Белый. Петербург» — превосходный образец плодотворного «опопуляривания» одного из главных литературных изысков русского модерна, совершенного без какого-либо ущерба для оригинала. Вагнер в середине XIX столетия жаловался, что в свое время в Париже в постановке «Тангейзера» его заставили вставить балетную сцену. Спустя полтора века с лишним я думаю: как странно! Ведь хореография позволяет сказать многое из того, что невозможно передать пением и словами! Недаром в античной драме присутствовало явление гипорхема, которое Ницше переводил двойным словом «Tanzlied» — «песняпляска» — прием, столь востребованный сейчас в жанре мюзикла и столь убедительный в мистерии «Белый. Петербург». Сам Андрей Белый говорил, что сочиняет стихи только на ходу, приплясывая, а в 1920-е годы в Берлине в не самом трезвом состоянии любил танцевать под музыку диксилендов.

Безупречный вкус, тончайшие переживания духа и буквы Петербурга и точное чувство эпохи отличают сценографию Олега Головко и костюмы Ирины Долговой. Постановщики позаботились и о том, чтобы каждое слово звучало разборчиво — дикция актеров безупречна, оркестр нигде не заглушает пение и речь.

В роли Софьи Петровны Лихутиной — Екатерина Попова

Финальные параллельные дуэты сенатора с вернувшейся из Испании женой и офицера Лихутина, воссоединившегося со своей супругой, придирчивому критику могут показаться мыльно-пошловатыми, но у кого-то из особо чувствительных зрительниц они вызывают искренние слезы.

Вообще же в спектакле так много «вкусного» — того, что хочется посмаковать, посмотреть и второй, и, может быть, третий раз. Это «каватины» сенатора, его сына и террориста Дудкина, сцена ограбления автомобилиста, утренняя гимнастика сенатора Аблеухова, инструктаж филеров с рефреном «дело ясное — дело темное», монолог сбежавшей из Испании от любовника Софьи Петровны, сам любовник с гондолой, каторжник Достоевский, мечущий топоры, Николай Второй с супругой, идиотически поющие гениальные стихи Блока, Сталин с гитарой, Лениным, Троцким, Верой Засулич и Инессой Арманд… Дорогого стоит появление Гоголя на «птице-тройке» — эта мизансцена должна была быть придумана в самом крутом творческом угаре, который случается только у подлинных талантов.

***

Интервью композитора Георгия Фиртича вы найдете в завтрашнем номере газеты и на нашем сайте vppress.ru