«Бесы» нас мучают, радуют, спасают

В воскресенье, 20 ноября, в МДТ — Театре Европы отметят 20-летие спектакля «Бесы» Льва Додина по одному из самых острых, жестоких и страстных романов Ф. М. Достоевского. Спектакль репетировался три года и идет девять часов. На премьере его многие не приняли — после «дышащих почвой и судьбой» «Братьев и сестер» «Бесы» показались слишком рациональными, холодными. Но очень скоро за внешней тишиной расслышали бури глубоких, мучительных страстей, за словами встали страшные образы с сегодняшнего телеэкрана. И спектакль стал одним из самых популярных и любимых зрителем — что характерно, и молодым зрителем тоже.

«Вечерка» задала пяти неизменным участникам спектакля по три одинаковых вопроса:

1. Чем интересен сегодня ваш персонаж?
2. В чем, по-вашему, секрет успеха и долгожительства совершенно не коммерческого по сути спектакля «Бесы»?
3. Связана ли у вас с «Бесами» какая-нибудь смешная история?

Петр СЕМАК (Николай Ставрогин)
1. Ставрогин — это герой, который всегда будет интересен. Это очень красивый человек, не устоявший против множества страшных
соблазнов. Не падший ангел, конечно. Но герой, попавший в сети несчастья. Ему многое было дано, но и с семьей не повезло, и обстоятельства сложились против. При этом у него есть шанс пробуждения совести, зачатки присутствия Бога. Такое и еще 20 лет играть будешь — и не вычерпаешь.
2. Гениален сам Достоевский. Мы ничего сверхъестественного не придумали — просто стараемся ему соответствовать, быть на его уровне. На сцене — всё без фальши, по гамбургскому счету.
3. В спектакле есть момент, где Федька Каторжный предлагает Ставрогину убить его тайную жену, сумасшедшую Хромоножку. По мизансцене Федька в этом эпизоде располагается гораздо выше Ставрогина, и, когда тот его бутузить начинает, должен сесть. А Игорь Скляр, который Федьку играл, забыл сесть. И тогда я подпрыгнул, схватил его за грудки и рванул не себя. А я же тяжелее его, так что получился эффект рычага. В следующий момент я увидел, что Игорь летит в зрительный зал. В долю секунды успев сообразить, что  наделал, я как-то успел впрыгнуть под него и смягчить  падение. Мои знакомые, которые были на спектакле, потом с восторгом мне сказали: «Ну и трюки делаются в вашем театре, мы такого никогда не видели». Я уж не стал их разочаровывать.

Игорь ИВАНОВ (капитан Лебядкин)
1. Для меня эта роль — реализация той части меня, которая подвержена метаниям, сумасшествию. Это чувствующая, неуравновешенная душа, существующая в пьяном бреду, но так желающая реализоваться, быть счастливой, любимой. Это во многом комичный персонаж, но для меня очень серьезная роль.
2. Спектакль живет 20 лет, потому что мы не перестаем его создавать, расширять наш круг размышлений о нем — каждый раз, когда мы с Петей Семаком встречаемся на сцене, возникают новые смыслы, хотя мы ни о чем не договариваемся заранее. Еще в «Бесах» есть реваншизм, поиски возможностей захвата власти над умами и страной, которые и сегодня привлекательны чрезвычайно.
3. В театре есть несколько анекдотов, связанных с оговорками на сцене покойного уже актера Николая Лаврова, который играл Верховенского-старшего. В такие моменты другие артисты, что называется, «раскалывались», начинали смеяться на сцене. А я никогда не смеялся, потому что видел, как Коля из этого выкарабкивается, и мне было очень больно на него смотреть, и сегодня мне над этим тем более смеяться не хочется.

Наталья ФОМЕНКО (Марья Шатова)
1. В «Бесах» я сначала репетировала Виргинскую, потом перешла на губернаторшу, а за полгода до премьеры покойный Сережа Бехтерев, который играл Петрушу Верховенского и работал ассистентом режиссера, мне сказал: «Хочу, чтобы ты попробовала Марью Шатову». Я подготовила роль, показала Додину, и вдруг он, сверив то, что увидел, с текстом романа, сказал: «А это ведь вы, Наташа, удивительно, но это — вы». Героиня эта дорога мне тем, что в ней происходит резкая перемена совершенно женского свойства — она приходит к мужу, которого оставила на второй день после свадьбы, рожает чужого ребенка, а он — счастлив. И вот эти чувства другого человека дают Марье возможность среди всего этого бесовства пережить чисто женские, человеческие радости — прежде всего радость быть нужной.
2. Спектакль интересен и жив, потому что сделан по-честному. Артисты отдаются работе на сцене так, как теперь уже не умеют, — как настоящие мученики в самом достоевском понимании этого слова.
3. Все же знают, что Лев Абрамович Додин мог одну сцену репетировать месяц, а с нашим эпизодом получилось наоборот. Мы готовились, наконец дело доходило до реплик: «Тук-тук!» — «Кто там?» — «Это я, Марья Шатова». И тут Додин говорил: «Достаточно» и начинал репетировать что-то другое. И так несколько месяцев.  

Татьяна РАССКАЗОВА (социалистка Виргинская)
1. Жуткая она, конечно, баба. Образец того, как отсутствие рядом достойного мужчины и сексуальная неудовлетворенность вводят женщину в бесовство, когда она одной рукой дает жизнь новому человеческому существу (принимает роды), а другой — готова бомбы бросать в толпу и в прямом смысле, и в фигуральном, крушить все вокруг. А ведь и воля есть, и ум, и сила. Про таких говорят: ее бы энергию — да в мирных целях…
2. Спектакль интересен сегодня потому, что во времена Достоевского, мне кажется, было то же, что сейчас, только гораздо страшнее. Как это у Гегеля сказано: «История повторяется дважды: первый раз как трагедия, второй — как фарс». Вот сейчас мы и видим жуткий, нелепый фарс, а тогда была настоящая трагедия.
3. Премьеру «Бесов» мы играли в немецком городе Брауншвейге. Приехали туда дней за 10 и репетировали по многу часов в сутки, а когда расходились по номерам гостиницы, продолжали говорить о «Бесах». И вот однажды мы стояли у окна с моим партнером Колей Павловым, умершим несколько лет спустя, я посмотрела вниз — с и ужасом ему сказала: «Коля, нам нельзя больше репетировать «Бесов», посмотри, там земля шевелится». На что Коля мне ответил: «Да, Таня, тебе действительно больше нельзя репетировать «Бесов». Это кролики». Окна отеля выходили в парк, по которому и в самом деле свободно и в большом количестве бегали кролики.

Сергей ВЛАСОВ (Иван Шатов)
1,2,3. Могу предположить, что герой Иван Шатов в тысячу крат интересней, глубже, искренней, современней тех сладенько-пошленьких героев, даже с фактурами «мачо», которыми пичкают с экранов и театральных площадок зрителей всех возрастов. Я сейчас говорю не про себя-Шатова, а про Шатова из романа Достоевского: мучающегося, думающего, страстно любящего, умеющего жертвовать собой, человека мыслящего и заблуждающегося  в своих поисках смысла жизни. Шатов — человек, страстно желающий возлюбить и обожествить русский народ, но при этом понимающий, что ведь «сука — народ», как говорится в другом легендарном спектакле нашего театра. И вдруг все его философствования, все устои его надуманной веры — все его бесы — летят к чертовой матери, и причины этому две: к нему возвращается его любимая жена, бросившая его три года назад, и в эту же ночь рожает сына, которого Шатов принимает и воспринимает как своего ребенка. Смешно, да? Но и трагично, и так понятно. И играть это, проживать весь день бывает и упоительно, и безумно мучительно. Возможно, это и садомазохизм, в котором принимаем участие и мы, и зрители. Но за 20 лет спектакля ни разу не было такого, чтобы зрители не смеялись. То, что Достоевский занудный писатель, — миф, в его романах, как в жизни, туго переплетаются живые человеческие страсти. И в спектакле, который 20 лет назад сделал Лев Додин, мысли и чувства клокочут и бурлят, неизменно затягивая зрителя и ведя его через десять часов напряженного действия к неожиданным финалам.