«Быть гением нелегко, и находиться рядом с гением нелегко»

Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения великого режиссера Георгия Товстоногова

На самом деле с датой и местом рождения Товстоногова все не так просто. По официальным данным, он родился в Тифлисе (и в анкетах указывал Тифлис), младшая сестра Натела Александровна местом рождения называет Петербург, Фурштатскую улицу. В официальных документах годом рождения иногда указан 1913-й, иногда 1915-й. По словам Нателы Александровны, пару лишних лет Товстоногову приписал отец, чтобы сын смог поступить в ГИТИС в 17-летнем возрасте.

В ГИТИСе учителями Товстоногова были известные театральные режиссеры и педагоги Андрей Лобанов и Алексей Попов. После окончания ГИТИСа, в период с 1938 по 1946 год, работал в качестве режиссера в Тбилисском русском драматическом театре имени А. С. Грибоедова.

В 1949 году Товстоногов переехал в Ленинград и стал режиссером, а в 1950 году — главным режиссером Ленинградского театра им. Ленинского комсомола (ныне «Балтийский дом»). Именно в этом театре он обрел имя и признание.

В течение тридцати трех лет (1956 — 1989) Товстоногов возглавлял БДТ, сделав его первой сценой страны. В истории театра эту эпоху называли золотой. Первый большой успех принес спектакль «Эзоп» (1957), а на рубеже 1950 — 1960-х театральный Ленинград увидел шедевры «Идиот», «Пять вечеров», «Варвары», «Горе от ума».

О Товстоногове говорят Эдуард Кочергин, который был сценографом тридцати его спектаклей, и режиссеры Дмитрий Астрахан и Александр Сокуров.

Народный художник РСФСР Эдуард Кочергин, главный художник БДТ (с 1972 года): 

Философия крошки Цахес

— Эдуард Степанович, Товстоногов до встречи с вами сам иногда оформлял свои спектакли («Эзоп», «Мещане»). Значит ли это, что он всегда имел четкое представление о работе сценографа и был достаточно авторитарен? Или же он был гибок в отношениях с художником?

— Товстоногов был очень мудрым человеком. О его отношениях с художником можно судить исходя из того, как он понимал режиссуру. Я как-то спросил Георгия Александровича, в чем заключается философия режиссуры. И знаете, что он ответил? «Все очень просто. Философия режиссуры — это философия крошки Цахес». То есть когда все хорошее, что творится в моем присутствии, — все мое. Кто еще из режиссеров мог бы ответить так умно, бесстрашно и остроумно? (Причем остроумие Георгия Александровича — от природы, оно не было искусственным, сочиненным, а это не так часто встречается в режиссуре.) Товстоногов был открыт предложениям художника, но и театральный художник не должен был капризничать (если сценограф капризничает, он кто угодно, только не сценограф). Отношения режиссера и художника — это всегда игра в поддавки.   

— Вам приходилось идти с Георгием Александровичем на какие-то творческие хитрости?
— А в нашей профессии во всем хитрости. Ведь художник и режиссер мыслят совершенно по-разному, и в самой ситуации, когда я должен был объяснить Товстоногову свой замысел, заключалась хитрость.

Вторая редакция спектакля «Идиот» (1966). Настасья Филипповна — Татьяна Доронина, Рогожин — Евгений Лебедев, Мышкин — Иннокентий Смоктуновский.

Заслуженный деятель искусств России режиссер Дмитрий Астрахан:

Поставить в БДТ при Товстоногове — как защитить докторскую диссертацию

— Дмитрий Хананович, как получилось, что вы, будучи молодым 30-летним режиссером, поставили спектакль в БДТ при Товстоногове? Это же было огромной привилегией!
— История моего знакомства с Георгием Александровичем очень забавная. В 1980-е я несколько лет был режиссером Свердловского ТЮЗа и поставил там «Доходное место». Спектакль пригласили на фестиваль в Кострому, где разразился скандал. Хотя зал аплодировал стоя, критикам мое «Доходное место» не понравилось, и только молодой театровед Таня Москвина (писатель, критик, специалист по Островскому. — Прим. авт.) назвала его лучшим спектаклем, возмутив старших коллег.

Вскоре я ушел в армию. И там узнал от мамы, что Товстоногов в книге «Зеркало сцены» ругает мое «Доходное место» (хотя и не называя моей фамилии). Я сказал маме: «Но ведь он не видел спектакля, а написал, получается, с чужих слов. Мама, у меня прекрасный повод прийти к Товстоногову». Вернувшись из армии, я поехал в Ленинград и записался к Георгию Александровичу на прием. 

Я пришел к Товстоногову с кипой рецензий на свои спектакли: «Хочу пройти у вас стажировку». «Стажировки у меня расписаны на пять лет вперед», — ответил уставший человек, давая понять, что ему явно не до меня. «Думаю, постановка в вашем театре заменит стажировку», — заявил я, и Товстоногов посмотрел на меня уже более внимательно: наглость моя стала приобретать масштаб. Читать рецензии Георгий Александрович отказался (дескать, мало ли что пишут критики) и хотел было поставить точку на том, что он дает постановку только тем режиссерам, чьи спектакли видел. Тогда я и открыл козырную карту: «Но вы же видели мой спектакль и даже писали о нем!.. Другой вопрос, что вас не слишком точно информировали о том, что было на сцене». Тут он совсем проснулся. И я стал рассказывать Георгию Александровичу о своем видении «Доходного места», как хотел показать путь Жадова, благополучного мальчика, совсем не знающего жизни, который оказался поломан бытом… Я стал объяснять Товстоногову, зачем в той сцене понадобился топор. Он слушал внимательно: «Знаете, если бы я этот спектакль увидел, может, он мне бы и понравился». И вызвал свою помощницу Иру Шимбаревич: «Ирочка, нам надо парня пригласить на стажировку». Это было сопряжено с какими-то формальными трудностями, и Товстоногов велел даже звонить в министерство, чтобы их решить.

Встал вопрос выбора пьесы. От первой предложенной мне пьесы я отказался: или соглашаться на то, в чем я уверен, или не соглашаться вообще. Отказался и от второго предложения: «Георгий Александрович, я не понимаю, как эту пьесу ставить, не могу гарантировать по ней успех». — «Вам не нужно ничего гарантировать, тут гарантирую я. А какую пьесу предложили бы вы?» Я назвал «Женитьбу Бальзаминова»: актерский состав, который я мог занять, хорошо на нее раскладывался, и Георгий Александрович утвердил ее. Получилось так, что я выпустил спектакль уже после его смерти, и это была первая премьера осиротевшего БДТ. Бальзаминова играл Андрей Толубеев, Белотелову — Светлана Крючкова, а потом Нина Усатова, сваху — Ольга Волкова.

Жизнь свела меня с Георгием Александровичем незадолго до его ухода: он был тяжело болен и ставил свой последний, как оказалось, спектакль — «На дне». Мы общались мало, но встречи с ним, его высказывания и советы остались в моей памяти навсегда. Когда у меня вышел конфликт со сценографом «Женитьбы Бальзаминова», Товстоногов выслушал обоих и встал на мою сторону, распорядившись создать молодому режиссеру необходимые технические условия. Когда мне понадобился балетмейстер, чтобы поставить танец для спектакля, он сказал: «Найдите лучшего». То есть не экономьте, не товарища приводите, но выберите лучшего, а директор расплатится. Эти, казалось бы, мелочи «проговаривали» максимализм Георгия Александровича, его неизменное стремление к самой высокой планке.

При всем колоссальном масштабе личности Товстоногов был необычайно доверчив, и некоторые этим пользовались. Вот и я, когда во время репетиций «Бальзаминова» нужно было съездить в Болгарию — поставить «Утиную охоту», решил не отпрашиваться, а сделать вид, что мы уже обсудили этот вопрос. Пришел к нему в кабинет: «Георгий Александрович, как мы договаривались, я еду в Болгарию. Хотел бы вашего совета: как лучше работать с иностранными артистами?» Товстоногов увлекся и очень интересно рассказывал мне о своем зарубежном опыте.

Конечно, попадание в БДТ стало моим счастьем. Спектакль, поставленный там, сыграл в моей судьбе решающее значение, определив и мой кинодебют, и всю дальнейшую мою жизнь в театре и кино. Для режиссера заявить, что он ставил в БДТ при Товстоногове, — равнялось, скажем, документу о защите докторской: таким незыблемым авторитетом был Георгий Александрович. Во многом влияя на театральную жизнь Ленинграда (ведь даже назначение худруков в театры согласовывалось с ним), он всегда держал очень высокую планку. И город обязан ему за это.

Музей БДТ хранит память о великой эпохе.

Народный артист России, заслуженный деятель искусств России режиссер Александр Сокуров:

Я был сокрушен

— Спектакли Георгия Товстоногова — наряду со спектаклями Анатолия Эфроса и Юрия Любимова — особо памятны для меня. «История лошади» с Евгением Лебедевым стала принципиальным для меня театральным впечатлением: я был сокрушен, и оно изменило мое отношение к театру. «Мещане», конечно… Теперь я на все смотрю сквозь призму того мастерства, которое увидел в этих спектаклях. Отсюда, думаю, у меня такая требовательность к театру.

***

Одна из книг Эдуарда Кочергина, выпущенных издательством «Вита Нова», — «Записки планшетной крысы», куда включен «Медный Гога», «воспоминание декоратора» о Товстоногове. С разрешения издательства мы публикуем выдержки из «Медного Гоги».

В наших театральных сказках всегда — долго ли... коротко ли? А ты вдруг быстро и совершенно неожиданно предложил мне делать костюмы к «Генриху IV» Шекспира для БДТ. Я никогда в своей практике не рисовал костюмы отдельно от декораций и был удивлен таким предложением.<…> Костюмы я сочинил, но, признаюсь честно, подвиг сей дался мне потом и кровью. Пришлось не спать три ночи подряд, я превратился в рисующий автомат. Почти сто двадцать эскизов, а рисунков вокруг видимо-невидимо. Кисть правой руки побелела от напряга, пальцы стало сводить. Но Боженька помиловал, и ты принял все мои эскизы, а главное — «фартуки»-кольчуги, плетенные из пеньковой веревки. Прием в ту пору просто хулиганский. <…>

Тяжело мне далась первая работа в твоем театре, но после нее ты предложил мне перейти из Комиссаржевки к тебе в штат главным художником.

***

Гога, посмотрел я вчера фильм про тебя с дурацким названием «Император». Какой ты император, художник не может быть императором, если он не из дурдома. Смотрел его в первый раз и не знал, что меня в нем тоже задействовали, — говорю про тебя разные разности, в частности, про нашего потрясователя Григория Васильевича Романова, ГВ — твоего преследователя. Фильм двояковыпуклый, с одной стороны, хорошо, что его сняли, люди-свидетели ведь уходят, с другой — несколько поспешный. Замечательно про тебя рассказывает Алиса Фрейндлих — абсолютно свободно, без придыханий, восторгов, с достоинством — умная тетенька и великая актриса. Хорош твой Олег Басилашвили — он вроде ведущего. Говорит о тебе спокойно, тепло, с любовью. Прекрасно, с юмором вспоминает тебя уже старенькая Зина Шарко. Смотрел я эти кадры, это путешествие в славное твое и великое бэдэтэшное прошлое, и очень грустно мне стало. Грустно, что все это ушло и более не вернется. Твоего БДТ теперь нет, он разорен. Из актерского цеха с тех пор остались два-три гиганта, знакомых зрителю, и еще несколько ставших известными по дешевым сериалам, которые печет телевидение, остальные исчезли с глаз долой. Зрители твоего театра выветрились, да и театра самого не стало.

***

«На дне» — последний спектакль, поставленный тобой в БДТ, и моя последняя, тридцатая, работа, выполненная для тебя. Ты попросил построить не московскую ночлежку, а петербургскую, некое обиталище в одном из домов-колодцев, окружающих Сенную площадь. Я построил сдвинутую с центра коробку-колодец с типичной для Питера стеной-брандмауэром. Передние две стены дома поднимались, открывая ночлежку со всей соответствующей атрибутикой и высокой лестницей, уходящей наверх, к единственной двери, ведущей на улицу. Пространство дома-колодца, скомпонованное по вертикали, — некий колодезный храм бедноты, в котором живут, копошатся персонажи. В этом храме брошенных людишек ощущается предчувствие трагедии.

***

Подле Троицкого моста через Неву, у козловского памятника Суворову в виде бога войны Марса, ты остановил свой «мерседес» на красный свет светофора, рухнул на руль, и тебя вдруг не стало.

Ты мечтал умереть, как мужик с характером, по-мужски. Ты осуществил свою мечту. Это была твоя финальная талантливая режиссура на потрясающем пространстве нашего города — панораме Большой Невы, Петропавловской крепости и Троицкого моста. Слева от тебя — классический памятник великому военачальнику России, за тобой — знаменитое Марсово поле.

Через несколько лет ты сам превратился в памятник и встал на другой стороне Невы, подле домика Петра Великого, почти против Суворовской площади, в небольшом теперешнем сквере, названном в твою честь. Справа от собственного дома, который питерский народ в советские времена именовал «дворянским гнездом».

Быть гением нелегко, и находиться рядом с гением нелегко. Ты сам мучился от самого себя и напрягал ближайших своих сподвижников как хозяин, как пахан дела, во имя процветания его. И в этом тяжесть твоя, твой эгоцентризм и миссия твоя!