Читаешь стихи — и умирать не хочется!

27 июля актеру Театра имени В. Ф. Комиссаржевской, народному артисту России Ефиму Каменецкому исполнилось 80 лет

Корреспонденту «ВП» артист рассказал, как из «озорного и хулиганистого» Театра имени Ленсовета он оказался в МДТ — театре с трагическими устремлениями; с чего началась служба в театре, где он работает по сей день. Рассказал о великих партнерах; о «производственных пьесах» советского времени — и современной драме… и о том, почему жизнь нужно благодарить даже за огорчения.

— Ефим Александрович, я еще не видел недавнюю премьеру спектакля «Бесконечный апрель», но слышал, что он исповедален для вас, что там особо ощущается ваше присутствие как человека — со своим жизненным опытом, памятью…
— В любой роли важны личные воспоминания, ассоциации, ощущения. Актер всегда работает на собственных нервах, как же иначе?.. Проницательные критики пишут, что в этой моей роли много личностного, но я льщу себя надеждой, что это касается не только меня, но и многих зрителей, не только мужчин, но и женщин. Потому что это притчевый и поэтичный спектакль, с условным решением… Представьте: мне нужно быть и 12-летним мальчиком, и 50-летним мужчиной, и глубоким стариком перед самым уходом ТУДА.

— А какие воспоминания вам пригодились в этом спектакле?
— Я помню себя шестилетним пацаном, который сидит на подводе, видит, как тяжело лошади, тянущей эту телегу, как напрягаются все ее мышцы. Это была эвакуация 1941 года, мы переезжали из нынешней Брянской области в Пензенскую. Помню запах парного молока, текущего по ногам коров, которых некому доить. А их гонят вместе с беженцами. Я знаю, что такое голод, и память об этом осталась на всю жизнь. Нет, я не жалуюсь, просто это все имеет отношение к вашему вопросу.

Меня часто спрашивают, как у меня проявился интерес к театру, и я сам себе пытаюсь на это ответить. В детстве, когда я жил в Пензенской области, в чудном месте на реке Суре, я бегал в клубы смотреть фильмы (в то время кинопроекционный аппарат еще стоял в зале), например, «Петра Первого» с Симоновым. И я отрезал у себя клок волос и приклеивал его канцелярским клеем как усы. Я бредил актерством как таковым, мне нравилось преображение.

— До того как переехать в Ленинград, вы около 10 лет играли в провинции. Ваш партнер по Театру имени Ленсовета Анатолий Равикович вспоминал, как, приехав в Ленинград после работы на периферии, тушевался: боялся, что она наложила отпечаток. У вас было нечто подобное?
— Я очень рад, что вы вспомнили Анатолия Юрьевича, человека с редким чувством юмора. Но по поводу провинции у меня другие ощущения. Там, может, были не слишком хорошие спектакли, но я с самого начала видел таких самородков, каких дай бог обеим столицам. Мне посчастливилось работать в очень интеллигентном рижском театре, правда, всего сезон. К нам приезжал Игорь Владимиров из Ленинграда. Раз приехал, два приехал, и так в 1969 году я попал в Театр имени Ленсовета, где проработал 17 лет.

Был веселый, озорной период

— Этот театр славился своей труппой. Кто из партнеров вам больше всего запомнился?
— Мы уже говорили про Равиковича. Не могу не сказать об Алисе Бруновне; я благодарен судьбе за возможность «партнировать» ей даже в далеко не лучших пьесах. Или о Леониде Дьячкове, печально закончившем жизнь. И один из самых выдающихся артистов, с которым мне довелось играть, — Алексей Петренко, который, кстати, тоже из провинции. Природа такое в него вложила…

В Театре имени Ленсовета лет семь был веселый, озорной, хулиганистый период…

— А потом?
— Потом стало хуже. Так бывает. Театр штука жестокая. И когда мне предложили перейти в МДТ (1986 год. — Авт.), я так и сделал. Увидев «Братьев и сестер», был потрясен. Первое время я репетировал с Додиным взахлеб, но постепенно понял, что пришел в МДТ слишком поздно. Я Льву Абрамовичу так и сказал, когда спустя год увольнялся. Ну нельзя в 50 с лишним лет начинать… Скажу откровенно, после репетиций с Додиным меня долго не устраивал ни один режиссер, и я не знал даже, как с этим быть. Эта школа, эти методы очень близки мне. Вот сейчас на мою радость я снова к этому прикоснулся — благодаря Ване Латышеву (режиссер «Бесконечного апреля». — Авт.). Ведь он учился у Аркадия Кацмана, сыгравшего в судьбе Додина важную роль.

— А в Театре имени Комиссаржевской, где служите больше четверти века, вы сразу почувствовали себя «своим»?
— В принципе да. Рубен Агамирзян, руководивший театром, сразу отнесся ко мне хорошо. На этой сцене я дебютировал в пьесе Игнатия Дворецкого «Колыма» (я был с автором и играл в нескольких его пьесах). Роль невыигрышная, но на репетициях мы с Рубеном Сергеевичем понимали друг друга с полуслова.

Позже он с одной репетиции ввел меня в «Дни Турбиных» на роль Тальберга. И пришел на спектакль со своей семьей — видимо, смотреть мой ввод, поскольку сел не на свое место в партере, а в ложу (думаю, чтобы посмотреть меня в начале и уйти). Я выхожу на сцену, говорю две реплики и слышу из зрительного зала тревожный голос: «Есть врач? Есть в зале врач? Человеку плохо». Приехала «скорая» — оказалось, плохо стало Агамирзяну, — и он умер в машине. Вот так театр и жизнь переплетены…

Время непоправимо ушло

— Вот вы сказали про Дворецкого. Вам часто приходилось играть в советских пьесах, к которым сегодня скептичное отношение… А как вы смотрите на них из наших дней? 
— Понимаете, тогда мы иначе к этому относились. В то время мы, актеры, были граждански и социально нацелены, я уж не говорю о режиссерах. Совсем молоденький, я с таким энтузиазмом относился к пьесам Розова, так верил тому, о чем там говорилось. Можно ли сейчас их играть? Думаю, да, хотя время непоправимо ушло. А вот в Театре имени Ленсовета шел спектакль «Ковалева из провинции» по Дворецкому. По сюжету гражданин продал с рук счастливый лотерейный билет, и его судили. Алиса Бруновна была судьей, я — прокурором. Можно ли играть эту пьесу сейчас, как думаете?..

Или драма Гельмана «Наедине со всеми» (из разряда так называемых производственных пьес), в которой я очень любил играть. Там два персонажа, муж и жена. Там показывается, как стремление мужа — он начальник строительства — выполнить нормы производства стало причиной семейного несчастья. Однажды ко мне на улице подошел мужчина и сказал, что на днях видел меня в этом спектакле. Вид у него был мрачный. «И что?» — спросил я. — «Понимаете, я сам прораб. Жена уговорила пойти в театр, отдохнуть. Я пришел, а на сцене такое началось, будто я на работе».

Ефим Каменецкий в новом спектакле Ивана Латышева «Бесконечный апрель»

— А репетируя сегодняшнюю драматургию («Бесконечный апрель» Ярославы Пулинович), ощущали ли вы созвучие с ней?
— Да, прежде всего благодаря Ване Латышеву. Он так скромно начал репетицию: мол, я вообще не режиссер, но давайте попробуем. А оказалось, он очень хитрый и мудрый режиссер, знающий дипломатию в отношениях с актерами. Он помог мне привнести в роль что-то глубоко личное. В пьесе есть момент, когда мой герой, больной старик, лежит и стонет, а дочь говорит: «Папа, не вой!». Мне было неловко стонать: казалось, это слишком буквально, патологично. И я рассказал Ване, что когда года три назад лежал в реанимации среди незнакомых стонущих людей, то спасался стихами. Лежал и читал Пушкина, Пастернака, Бродского. И на репетиции он предложил не стонать, а так же лежать и бормотать стихи. И когда в ответ на ЭТО дочь сказала: «Папа, не вой!» — все окрасилось другим смыслом. И в финале спектакля, когда действие переносится в прошлое, мой герой — мальчик блокадного Ленинграда — тоже читает стихи, потому что не хочет умирать. Такой смысл у нас получился. Читаешь стихи — и умирать не хочется!

Мы заканчиваем интервью, да? Я хотел бы в заключение сказать, что подошел к серьезной дате с благодарностью жизни, даже за огорчения. Спасибо, что мне выпало дошагать до этого дня. Спасибо Театру вообще — и каждой сцене, на которой играл, в частности. (Сколько мест мира я посетил благодаря театру!) Театру имени Комиссаржевской — отдельная благодарность. И его руководителю Виктору Абрамовичу Новикову — за то, что сохраняет атмосферу человечности, в то время как в жизни это исчезает. И я благодарен двум дочерям, одарившим меня внуками. Когда тебе улыбается маленький человек — это не передать словами.