«Что случилось с душой, с людьми, с миром, со всеми нами?»

В конце прошлого года в музее Анны Ахматовой представили книгу, выпущенную издательской группой «Лениздат» — «Записки оставшейся в живых: блокадные дневники Татьяны Великотной, Веры Берхман, Ирины Зеленской»

Это три петербурженки — ленинградки, из «бывших». Их судьбы оказались зажаты между двумя мировыми войнами. На Первой они служили сестрами милосердия. Вторую войну им пришлось застать в осажденном городе, лицом к лицу со смертью. 

Мы уже читали множество блокадных дневников. Но никогда их не бывает много, никогда мы не скажем, что уже достаточно хорошо поняли и осознали эту трагедию нашего города. Особенно в те моменты, когда стоны умирающих от голода заглушают победные звуки фанфар.

«Где ты, мирный вечерний звон?»

Татьяна Великотная писала в самую страшную зиму блокады: конец 1941-го — начало 1942-го. В январе похоронила мужа. («По лестнице уже не могу ходить… Сегодня я не встала… Да я и пришла в этот отпуск умирать».) Потрясают детали: «Я вчера читала целый день «14-е декабря» Мережковского, предварительно разорвав книгу пополам, т. к. не в состоянии держать в руках такую тяжесть». Она не пережила этих лишений: через два месяца после смерти мужа Татьяна скончалась от истощения. Последняя запись: «Это будет величайшее счастье для меня — исповедоваться и приобщиться Святых Тайн».

Вера Берхман (ее дневник озаглавлен «Записки оставшейся в живых») — родная сестра Татьяны. Как будто какой-то жестокий автор хотел закрутить авантюрный сюжет романа: сестра живая ищет могилу сестры умершей. «Медленно гаснет жизнь. Не представляю, что будет дальше с войной… Где ты, мирный вечерний звон? Где моя Таня?.. И будет ли какая близкая мне цель, или я так и сгибну от этой слабости одна, в пустой квартире? Дров нет. Сердце пульсирует и болит». И ей же, мучительно раздумывающей в пустоте мертвой квартиры, принадлежит это отчаянное, душераздирающее: «Боже мой, Боже мой! Что случилось с душой, с людьми, с миром, со всеми нами? Мы не люди теперь, мы не понимаем, кого мы теряем, кого мы хороним и как хороним, а вот когда проснемся, горе с нами будет, как тяжело будет наше пробуждение, как мы ужасно будем плакать об утерянных днях, о наших преступлениях и об этих людях...»

Ирина Зеленская — совсем другая. Цитата из ее дневника, вынесенная в заглавие: «Когда я буду занята, то буду счаст­лива». Это активный, жесткий человек, не покладающий рук и того же требующий от окружающих: «Есть сорт тонущих людей, которые не только сами уже не могут выплыть, но и с собой любого утопят. Почему-то нет у меня к таким жалости». Исследователь, она вдруг умеет взглянуть на ситуацию извне, как бы сверху, на эту гибельную западню. Тщательно описывает окружающих, состояние города, свое здоровье — будто отдельно от себя. Лишь бы быть занятой чем-то.

Спорит о том, почему умирают: «Он (собеседник) все-таки объясняет все физическими причинами. Я переношу центр тяжести на внутреннюю, волевую установку человека». Но и эта жесткая объективность кажется способом защититься от невыносимого ужаса реальности происходящего здесь и сейчас с тобой.

Эти женщины фиксировали на бумаге свои мучения, свои мысли, свое умирание — тщательно, подробно. Как будто уверены были, что это будет впоследствии важно, это будет прочитано и осознано.

«Не все умрем, но все изменимся»

— Сын Татьяны Великотной Саша в это время был на фронте. И Татьяна пишет записки для него: «Саша, я хочу, чтоб ты знал, как мы тут жили и умирали». Вообще для чего-то это нужно было блокадным людям: чтобы их потомки знали и помнили, что с ними происходило, — рассказывает редактор книги писатель Наталия Соколовская (на фото).

Так и случилось — но как же тяжело и страшно читать эти записи. В предисловии они названы «катастрофой в реальном времени», и это ничуть не преувеличение: мы сами как будто входим в эту катастрофу, улавливаем отблеск того, как людей перемалывали голод, холод, болезни, как вымывалась из них сама человечность. Тем более потрясает, что многие, несмотря ни на что, сумели уберечь в себе этот слабый огонь.

— У апостола Павла в Послании к коринфянам есть слова: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся». О чем эти слова, я поняла, когда стала читать блокадные дневники. Это именно то событие библейского масштаба, которое произошло здесь. Ни один прошедший блокадную голгофу человек не вышел из нее неизменившимся. Литература, кинематограф пока не могут это все передать. Только документалистика, — считает Наталия Евгеньевна.

Но на встрече в Музее Ахматовой рассказали: «Записки» не могли издать целый год. Причина — экономические проблемы издательства. И такие трудности терпят и другие напоминания о блокаде.

— Обязательно надо рассказать не только о нашей книге, — попросила нас Наталия Соколовская. — Геннадий Соболев, историк, издал труд «Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая. Июнь 1941 — май 1942». И это просто базовая книга для петербуржца. В ней собраны документы, касающиеся и жизни внутри кольца, и того, что происходило вокруг города… Масса совершенно необходимых сведений о блокаде. «Книга первая» вышла тиражом — обратите внимание — всего триста экземпляров. Хотя на самом деле она должна быть в каждой школе и уж точно в каждом вузе и библиотеке. По этой книге можно сверяться: а кто я? Меня волнует, что мои бабушки, прабабушки, прадедушки принимали здесь крестные муки. Сейчас Геннадий Леонтьевич заканчивает вторую часть. Вопрос финансирования пока не решен. 

Прямая речь

Директор Музея обороны и блокады Ленинграда: Мы в цейтноте, но время есть

Другая проблема — судьба Музея обороны и блокады Ленинграда в Соляном переулке, о котором особенно много будут говорить в юбилейный год. В 2014-м было решено, что музей частично переедет из Соляного переулка. Мы побеседовали о перспективах музея с его директором Сергеем Курносовым, который также был на встрече.

— Сейчас в Санкт-Петербургском архитектурно-строительном университете прошел конкурс студенческих работ на идею-концепцию и на место музея. Мы прекрасно понимаем, что это не тот конкурс, который решит судьбу и определит образ нового здания. Но сам факт его проведения важен. Это демонстрация идей молодых незашоренных людей, напоминание горожанам о музее. И это шаг в сторону уже профессионального архитектурного конкурса, который позволит говорить, что здание будет возведено. Пока что, конечно, много слов и мало дела. Но сроки определены, и если власти сдержат свое слово, то к концу 2015 года будет определено место для строительства нового здания. Из уст губернатора предложение уже прозвучало: рядом с парком Победы, на углу Бассейной улицы и проспекта Юрия Гагарина. Там город может начать строительство прямо сейчас. Есть, впрочем, много сомнений, так что точка в разговоре еще не поставлена. Губернатор обещал посоветоваться с общественностью, прежде всего — с блокадниками и ветеранами. И все действительно решалось закрытым голосованием, причем участвовали представители тридцати ветеранских организаций. Так что на уровне согласования процесс идет.

— Обещано было, что срок возведения музея — к 2018 году. Возможно ли это осуществить?
— Сейчас есть уже некоторый цейтнот. Но если задаться целью, делать дело, а не обсуждать бесконечно, действительно это вполне реальные сроки. За 2015 год возможно решить все вопросы с конкурсом и подготовкой документации. 2016 — 2017 годы займет строительство. Вполне реально открыть новый музей к 75-летию снятия блокады. Уж точно — к 75-летию Победы. Причем музей блокады будет существовать непрерывно: демонтируют экспозицию в Соляном только после того, как откроется новое основное здание.

— Место у парка Победы вас устраивает?
— Это историческое место рядом с южной линией обороны города. К тому же это компромиссная локация, она никого не может оскорбить, как место в самом мемориальном парке или рядом с Пискаревским кладбищем, которые тоже предлагали выделить. Как музейщика меня оно тоже устраивает. У музея есть свои функции: там должны быть концерты, военно-исторические игры… Если музей будет находиться на кладбище, возникает вопрос: насколько это все этично?

— Какую предполагают выделить вам площадь?
— Пока у нас не было точно определенной площадки, но уже надо было сформулировать свои пользовательские запросы, на основании которых должны работать архитекторы, сложилась странная ситуация. Были названы цифры, перечень помещений, функции их — но они не привязаны были ни к какой локации. Несколько ущербная ситуация, вызывающая вопросы: а где четко сформулированная архитектурная концепция? Одно дело — музей в Московском районе. Около Пискаревки — совершенно другая история. Я понимаю, что у каждого петербуржца — ленинградца своя блокада. Но при этом какие-то общие положения должны быть найдены. Нужны уже практические шаги. Если мы не хотим опростоволоситься и не иметь решения к Дню Победы, нужно профессиональный конкурс начинать уже сейчас, в январе — феврале. Трех месяцев на его проведение вполне достаточно.

— А какова судьба здания музея в Соляном переулке?
— Его у нас никто не отбирает, что подтверждали и губернатор, и вице-губернатор по культуре. В Соляном музей был создан. Там его расформировали, там его возродили. Это уже намоленное место. Наша собственная идея — в том, чтобы сделать в Соляном переулке музей Музея обороны и блокады. История Соляного городка как одного из старейших и крупнейших музейных комплексов в нашем городе. Создание музея, «Ленинградское дело», закрывшее его, и возрождение музея в 1986 году. Губернатор поддержал эту идею. Таким образом, это будут две взаимодополняющие экспозиции.