Дорога-1944. К 73-летию начала Великой Отечественной войны

Как корреспондент «Вечёрки» искал могилу своего двоюродного деда — солдата

Дорога эта была со мной рядом уже несколько месяцев, с тех пор как я нашел дядю Васю. И вот сейчас пришло окончательное: надо ехать. Заветная точка быстро нашлась на карте — деревня Авинище, Невельский район, Псковская область. 500 километров от Петербурга. Если ехать — нужно успеть за день туда и обратно, остановиться там негде. Я изучил расписание электричек. Нужный поезд отправлялся в 6.48. Доеду до Гатчины, а там выйду на шоссе — и на попутках дальше.

В компактный рюкзак я упаковал тяжелые ботинки, чтобы идти по лесу и, если надо, по болоту. Дождевик. Термос чая с лимоном и медом. Хотел что-то взять из Успенки (дядя Вася — из села Успенка Рыбинского района Красноярского края, откуда и он, и бабушка, которой уже нет, и мама, и почти я). Но ничего не было в моей петербургской квартире из Успенки. Только «привет из Успенки».

Утром следующего дня еду на попутках. Один из водителей — узбек Дильшод — подбрасывает до Пскова. «Куда едешь?» — спрашивает. — «В гости». Несколько часов дороги проносятся в дружеском разговоре. «Скажи свой номер сотового, я тебя дождусь и довезу обратно до Питера», — говорит Дильшод уже в Пскове. «Ты что, — смеюсь, — откуда я знаю, сколько там пробуду!» Но номерами обмениваемся. Спустя еще несколько часов пути останавливаюсь у указателя: «Деревня Авинище, 3 километра».

Прибыл.

Трасса Невель — Псков.

***

Вообще-то дядю Васю мне правильнее называть дедом. Хотя на самом деле он младше меня. Ему 24 года. Было, когда он погиб.

Про него мы ничего не знали — где погиб, где похоронен. «Родился в 1919-м. Погиб в 1944-м, 1 января». Так значится в документах, которые я отыскал в базе Министерства обороны «Мемориал». «Захоронен в братской могиле в 1 км южнее деревни Авинище Невельского района», — говорилось в архивах. И вот я у своротка на Авинище. Где-то тут совсем рядом лежит Вася Болкин — мой двоюродный дед, брат бабушки.

Я осмысливал, конечно, происходящее. Вот жил человек в сибирской деревне. Видел, должно быть, только соседнее село Громадск  да райцентр Заозёрный. И вот — война, и через всю страну на запад. Кажется, он только однажды побывал в отпуске у родителей — моих прабабки и прадеда. Кажется, опоздал потом в часть на одни сутки, и его отправили в штрафной батальон.

Монумент на месте братской могилы в деревеньке Авинище.

По себе знаю, — когда ты в 17 лет отрываешься от дома, а потом первый (да и второй, и третий) раз едешь к родителям, домой... Представляю, как часто он вспоминал свою деревню — она для него была всем миром. Как спешил туда, когда дали отпуск. Как открылась ему она — дома, знакомые запахи, звуки. И как входил — старший сын — в избу. И как зашумело, закричало, засмеялось и заплакало все, когда он появился. И с каким благоговением ложился в первую ночь на кровать или на печку, глядя в темноту открытыми глазами, не в силах заснуть. И с какой бережностью проводил в этом доме каждый час и каждую минуту, гоня мысли о войне, не вспоминая о ней, — скоро придет сама. И как прощался, не веря, что пронеслись, как поезд, эти несколько драгоценных дней. И мать складывала ему в мешок поесть — вареной картошки, яиц, хлеба. И плакала, обнимая и целуя, не веря, что может больше не увидеть. И как он растерянно смотрел на них — родителей и младших сестер и братьев, стоя у порога в своей солдатской одежде, и сдерживал эмоции, и уже был одной ногой там, далеко на западе. И как отец шел вместе с ним дорогой, а остальные остались в опустевшем разом доме. Была, возможно, у него и подруга, с которой он встретился во время короткой побывки в деревне и на которой  женился  бы по возвращении, с которой тоже простился, но раньше. И уезжал — сразу собравшийся, жесткий — длинными поездами на другой конец страны. И верил, что вернется. Но не вернулся. И осталось от него только воспоминание — большое, серое и скомканное, как солдатский бушлат. Не осталось у него ни жены, ни детей. Никто из родных никогда не бывал здесь, на месте его гибели. И никто не знал ничего, кроме отца и матери, которым пришла похоронка. И никто никогда не пришел бы к нему. Никто. И никогда.

И вдруг встреча. Спустя 70 лет.

«Привет из Успенки».

***

Дорога к деревне Авинище вела лесная — травяная, продавленная автомобильными шинами. Лес был диким — пахнущий неприветливо, остро — землей, хвоей, гнилым деревом. Шаг в бок — а там трава в человеческий рост. А дальше бурелом. Человека не чувствовалось. В одном месте я увидел на дороге что-то серое, мохнатое. Мертвая мышь. Дальше, прямо под ногами, дернулась в сторону, извиваясь, змея. А где человек? В деревне? Сколько же там людей осталось, если здесь, на дороге к жилью, так пусто? Редко, должно быть, пользуются этой дорогой. Но ведь другой нет…

Я шел вперед, петляя вместе с дорожкой. Обходя неожиданные взгорки и овраги, поросшие елью, березой, сосной, густым кустарником, заваленные мертвыми стволами. За ветками блеснуло на солнце стекло. Поперек дороги стояла машина — «Жигули»! Одна дверца открыта, наружу выглядывают обутые ноги. Меня не видели, не слышали, и я пошел громко — мне не хотелось пугать этих незнакомцев.

В траве лежал мужчина — спал. В салоне, обмахиваясь веткой, сидела женщина. «Здравствуйте!» — сказал я. «Здравствуйте», — отвечала глухим голосом женщина: она не ожидала увидеть меня. «Вы в деревню?» — спросил я. «Нет», — сказала женщина. И добавила: «А девочки туда поехали…» Я кивнул и пошел дальше. Мужчина даже не дрогнул — спал, вероятно, после долгой дороги, заехали передохнуть в лес. Что за девочки поехали к деревне, я уточнять не стал. По интонации женщины понял, что девочки им самим не знакомые. «Тем лучше, — подумал я. — Если деревня окажется нежилой, спрошу у девочек, где могила».

Я вышел на развилку. Одна дорожка вела налево — я увидел там, вдали за деревьями, трансформаторную будку. Другая вела прямо. Третья направо. Колея, что вела вперед, была наиболее укатанная, как будто по ней только что проехало авто, и я решил проверить для начала ее. Я пошел прямо и почти сразу уткнулся в поваленные тяжелые стволы. Пути дальше не было. Куда тогда ведет эта дорога? И отчего такие свежие шины? Я вернулся на развилку. Пошел налево. И вот показалось первое долгожданное строение — старая трансформаторная будка. Дальше громоздились на пригорках домики.

Домики находились на порядочном удалении друг от друга. На четко очерченную улицу не было и намека. Дома утопали в некошеной траве, в молодых стволах деревьев. Мимо проплыла одна избушка — окна заколочены. Вторая с металлическими решетками внутри… Брошенная деревня?! А как же могила? Братская могила! Где она? У кого спросить? Я пошел скорее. Остановился посреди огромного поля. Тихо. Людей не слышно. Ну неужели никого нет? Направился к двум большим избам. Остановился у гнилого забора. В окне одного из домов виднелись перина и дужки от металлической кровати. Значит, живут! Из окон другого дома, выстроившись в ряд,  выглядывали игрушечные мохнатые чертики. Я постучал в окно к чертикам. Тихо. Подошел к дому, где виднелась белоснежная перина, постучал туда. Снова нет ответа. Покинутые дома…

Дорога вела дальше — туда, куда уходили, пропадая в густом лесу, покосившиеся столбы электропередачи. А где же девочки? Я все еще возлагал на них большие надежды. Поехали туда, вслед за столбами? Пошел по этой дорожке в глубь леса. Ноги скользили по вымоинам, кочкам. Казалось, тут может проехать разве что внедорожник. Я уходил все дальше. Деревня осталась позади. Следы колес были видны еще четко, но дорога временами терялась, испарялась, появлялась вновь. В разные стороны от нее отходили дорожки поменьше, тропинки. Я допустил мысль — каково это здесь потеряться? Можно долго кружить по этой паутине. День клонится к концу, а я целый час брожу нехожеными тропами!

Я торопился вперед. Хотелось затормозить бег, сесть на траву, выпить чаю, перекусить. Но я бежал не останавливаясь. Поняв, что дорога уходит в никуда, повернул обратно. Вернулся к двум уже знакомым большим домам, в которые стучал. На этот раз я отворил калитку во двор одного — надо проверить. У крыльца валялась старая прялка. Я отворил дверь в сени. Старые сапоги на полу, таз с золой, пожелтевшие газеты. Я постоял у порога и повернул обратно. Зашел в другой дом: там мне представлялась умирающая старушка на белой перине. В сенях на полу был рассыпан горох, раскидана трава. Внутрь заходить не стал — жутковато, да и не для того я здесь.

Приметив дом в низине, куда  еще не ходил, я повернул в его сторону. Вдоль одного из заборов синела развесистая слива. Я остановился, сорвал один плод, бросил в рот, раскусил его, сладко-кислый. И пошел куда-то через большое, поросшее бурьяном поле. Может, могила где-то здесь? В документах говорится: «1 километр южнее». Это как раз южное направление. Но, поплутав еще какое-то время, остановился — не найти! Где? Куда? В какую сторону? Под каким деревом? В каком овраге? Не повидались мы, дед Вася, с тобой. Как горько. Ведь и не повидаемся никогда больше! Не вернусь я уже. Горечь клокотала внутри. Съездил, но не нашел. Это я скажу родным. Это я говорю себе. До чего беспомощные слова.

***

На часах было начало  шестого. Вечер уже, а впереди предстояла долгая дорога. Где же девочки? Куда пропали? Я шел обратно, к шоссе, оглядываясь по сторонам (пара на «Жигулях» уехала). Здесь, где-то здесь лежит  Вася! Сто метров вправо, сто влево, не имеет значения. Он похоронен в этом лесу. Я пришел к нему. И он здесь, и больше нигде. Этого достаточно. Я огляделся по сторонам — где остановиться. Где присесть на траву. Где поговорить с ним. Свернул туда, где торчали в разные стороны пушистыми иголками две молодые сосенки, и опустился в глубокую траву. Достал маленькую церковную свечку. Зажег. Поговорил вслух. Помолчал. Тушить свечу не стал — она так и осталась блестеть огоньком в траве. И пошел на трассу. Прощай…

Шагая по травяной колее, я услышал близкий гул. Неожиданно со стороны трассы на меня выехал огромный внедорожник: ехали молодые ребята. Они глянули на меня и, не сбавляя скорости, прогудели в сторону брошенной деревни. Куда? Зачем? Что там делать? Полный недоумения, я вышел на шоссе. Редкие автомобили катили со стороны Невеля в сторону Пскова. Тут же появилась сотовая связь, и сразу пришло сообщение от Дильшода — он звонил. Я не стал перезванивать. Начал тормозить машины. Они проносились мимо, обдавая ветром и не думая сбавлять скорость. Снова завибрировал телефон. Звонил Дильшод: «Где ты? Едешь?» — «Да, да, еду, но не жди, не дождешься, далеко еще!» Я подивился: на часах шесть, и Дильшод, верно, давно разгрузился, но надо же — ждет.

Время шло. Я пинал острые камни. За спиной неожиданно загудела машина — знакомый уже внедорожник выкатывал из леса. Я махнул рукой. Водитель нехотя притормозил, опустил стекло. «Из деревни?» — спросил я. «Да».—  «Не подскажете, братская могила здесь есть?» — «Есть», — удивленно ответил водитель. И кто-то невидимый подхватил в салоне: «Есть, есть!» Отворилась задняя дверца. «Вы солдатскую могилу ищете?» — на меня смотрела женщина лет шестидесяти, должно быть, мать водителя. «Да! Вы знаете, где она?!» — «Знаем, знаем. Идешь по дороге, — объясняла она, — доходишь до развилки, три дорожки…» Я закивал головой. «И — направо! Не прямо, не налево, а направо. Но, — она посмотрела на небо и на меня, — долго тебе идти-то. До развилки три километра. И оттуда еще метров шестьсот. Но выйдешь прямо на кладбище». — «Спасибо!» — благодарил я. «А вы к кому там?» — задержалась она. «Родственники». — «Да? — удивилась она. — Тут недавно тоже приезжали издалека, родственников искали…»

Я стоял потрясенный. А если бы я уехал! Удивительно, что никто не остановился. Ведь не вернулся бы никогда сюда больше. И вдруг — эти люди… Нашлась могила. У меня все клокотало внутри. Нашлась!..

Я стоял на трассе и понимал, что не вернусь сейчас в лес. Вернусь потом. Главное — нашлась. Узнал дорогу. А сейчас не поспеть. Слишком поздно…

Я радостно голосовал проезжающим машинам. И вдруг пришла эта мысль: а куда это я спешу? Как часто, набрав скорость, трудно замедлить шаг. Остановиться. Оглядеться. Я здесь. Приехал. Узнал, где могила! Отчего же я стою здесь? Мысль оформилась четко: сейчас мне только один путь — обратно в лес. Как легко поддаться привычной суете. Я повернул обратно.

***

Взял в руки лямки рюкзака и поскакал по пересеченной местности. Замелькали уже знакомые повороты, опушки, буреломы. Пробегая мимо двух сосенок, растущих вдали, я затормозил: там свеча, там я поминал деда. Я повернул к соснам снова. Заглянул в траву. Свеча горела! Последний огарок — через мгновение погаснет, но огонь теплился. Я вынул из земли короткий восковой остаток — он тут же погас у меня в руках, — зажал в кулаке и побежал, дивясь на все происходящее, дальше.

И вдруг из-за поворота навстречу выехали… девочки. Те самые, которых я искал. Молодая женщина и ее дочь лет семнадцати — ехали со стороны деревни на велосипедах. Увидев меня бегущего, они завиляли рулями от неожиданности. Я замедлил шаг. Нужно было перекинуться словами — не проходить же немо. «Не подскажете?..» — спросил я про захоронение. Девочки остановились на безопасном расстоянии. «Да, вы правильно идете, — сказала старшая. — Мы туда маленькие бегали…» Они, верно, приехали из Невеля проведать деревню, где выросла эта женщина…

Вечерний лес был уже не так уютен, как дневной. Но уже был знакомый мне, свой. Я не чувствовал себя здесь гостем. Добежав до развилки, я повернул направо. И где-то бегом, где-то скорым шагом преодолел оставшееся расстояние.

Могила открылась под сенью деревьев, в тени. Огороженная металлической оградкой, украшенная со всех сторон неувядающими цветами. Кладбище, о котором говорила женщина в машине, было одной братской могилой. Но сколько людей лежало здесь: на бронзовых табличках горели десятки и десятки фамилий красноармейцев!

Я смотрел, потрясенный, на могилу, двигался по периметру вдоль ограды. Наконец  нашел калитку, вошел внутрь. Деревянный крест. Посеребренный монумент с красной звездой. И имена, имена…

Я пробежался по спискам. «Болкин». Фамилии располагались в алфавитном порядке. Болкина не находилось. Я задержал дыхание, просмотрел уже спокойно. Болкина не было!

Освобождение Псковщины. Сколько еще не найденных солдат осталось в этой земле...

Что такое? Забыли? Возможно. Сколько их было там, бойцов, погибших в том бою. Документы далекого 1944‑го. А памятник установили позже, может, в 60-е, может, в 70-е. Упустили. Забыли. Но погиб он здесь, это факт, это главное. Вот у меня в кармане и распечатка с базы «Мемориал», военного времени. Старший сержант, помощник командира взвода Болкин Василий Яковлевич, уроженец села Успенка Рыбинского района, и так далее. Я пробежал список имен на памятнике — не по фамилиям, по званиям. Рядовой, рядовой, рядовой, лейтенант… И вот — старший сержант. Смотрю — Волкин! И инициалы — В. Я. Вот же он!  Василий Яковлевич. Видимо, при гравировке исказили фамилию. Вместо Болкин — Волкин.

Я сел на траву. Воткнул огарок свечи рядом. Зажег. Сфотографировал захоронение. Скомканная встреча, спешная (встретились мы с ним по-настоящему там, у двух сосен). Встал, закинул рюкзак на плечи. Вышел наружу. И пошел скоро, но спокойно обратно, ни о чем не беспокоясь.

***

На шоссе я стоял долго. Снова звонил Дильшод — он дожидался. «Езжай!» — который раз повторил я. «Хорошо», — сказал он. Я поднимал безнадежно руку горящим в сумерках фарам. Вдруг одна из машин, идущая в сторону Невеля, заскрипела тормозами возле меня, развернулась посреди дороги. «Садись! — закричал мне мой ровесник из салона. — Я сначала проехал тебя, а потом вернулся! Самому приходилось так попадать». Парень ехал до Пскова…

И снова позвонил Дильшод, сказал, что он только что развернулся посреди дороги на Питер и дожидается меня. В Пскове я был около полуночи. В Петербурге мы были ближе к четырем утра. Дильшод довез меня до дома. Выяснилось, что в огромном пятимиллионном городе мы живем на одной улице —  на проспекте Королева,  в пяти домах друг от друга…