Эдуард БОЯКОВ: Наша задача — поиск нового героя

Основатель «золотой маски» и еще нескольких фестивалей рассказал корреспонденту «ВП», откуда у него революционные настроения

Основатель «золотой маски» и еще нескольких фестивалей рассказал корреспонденту «ВП», откуда у него революционные настроения

Недавно к нам приезжал московский Театр «Практика» — играть программу «Человек.doc». Это цикл из десяти спектаклей, посвященных «культурным героям современности» — советскому драматургу Александру Гельману, художнику Кулику, известному тем, что когда-то он изображал собаку, модельеру Петлюре, музыканту Гермесу Зайготту и другим, не менее удивительным персонажам.

Принцип отбора таких героев, конечно, может быть неясен, может показаться предвзятым, претенциозным; компенсируется это тем, что в основном героев играют сами герои. Выходят на сцену и исполняют свои же монологи — но пропущенные через сознание драматурга и режиссера.  

Видимо, такого рода пляски шамана в маске и тому подобные карнавальные колядки особенно интересуют художественного руководителя Театра «Практика» Эдуарда Боякова. Во всяком случае  говорят, что он коллекционирует африканские маски. А еще — он основал фестиваль «Золотая маска» (а также фестиваль современной пьесы «Новая драма», киностудию «Praktika Pictures», детский фестиваль «Большая перемена» и еще много чего). 

Да и само название проекта — «Человек.doc» — это что-то усредненное, тоже своего рода обезличивающая маска. Но если есть маски — значит, их можно сорвать и посмотреть, что под ними. 

Не романтизм, а реализм

— Эдуард Владиславович, вот этот «doc» в названии — он сразу вызывает ассоциации не с подлинностью, а с виртуальностью, недостоверностью... Парадокс. 

— Можно считать, что здесь присутствует игра. Этот «doc» ведь сразу переворачивается и противопоставляется всякой виртуальности — своей документальностью. Главное тут все-таки — фиксация, оцифровка реальности. Конечно, что-то теряется. Но лучше иметь цифровой снимок, чем ничего не иметь. 

На первый взгляд кажется, что драматург, создающий пьесу из чьих-то реально произнесенных слов, а не из головы ее выдумывающий, — серьезно ограничен в возможностях. На самом деле тут есть фантастически плодотворное художественное поле, тем более что наши драматурги, осваивающие его в этом проекте, — на мой взгляд, лучшие в России. 

Вообще для нас темой является именно поиск нового героя. Сама «Новая драма» начиналась 10 — 15 лет назад со слогана, который мы писали на футболках: «Ищу героя». Весь двадцатый век был посвящен смерти героя. Процветал человек без свойств. А теперь, мне кажется, мы опять героя нашли... 

— Это новый романтизм? 

— Это новый реализм. Речь о людях, которые очень серьезно выражают сегодняшнее время, которые верят во что-то: в Бога, в силу искусства, в нематериальные ценности. И такие разные люди — они создают удивительный контекст настоящего.  

Зрители это чувствуют. Сначала молодые приходят на рэпера Смоки Мо ради него самого. А потом начинают ходить и на другие спектакли, следить за самим проектом. Все поколения перемешиваются. И кстати, что интересно: зритель неподготовленный, но возбужденный, в духовном поиске, которого «колбасит», — он тут находит что-то свое. А зритель, привыкший к высокоэстетичному, «актуальному» театру, где все так медленно и многозначительно, — испытывает трудности. Очень не люблю я такой высокомерный театр. 

Но «Человек.doc» — ни в коем случае не просто творческий вечер: это именно спектакли, построенные по драматургическим законам. Мы максимально старались отделить персонажа от реального человека. Вначале будущий герой знакомился с драматургом. В результате глубинных интервью, долгого общения, которое иногда длилось даже по нескольку месяцев, драматург узнавал о своем герое очень многое, в том числе и то, что не всегда хочется о себе рассказывать. И тогда драматург начинал писать пьесу. Во всех случаях реакцией было большое удивление. Когда люди читали пьесу о себе — почти всегда они говорили: «Да, действительно, это я говорил. Но пьеса получилась какая-то другая...» В этом весь смысл — в том, что и героям было интересно работать с нами. 

Чехов — это и есть «новая драма»

— Российский, и особенно петербургский театр действительно, как вы говорили, совсем потерял связь с реальностью?

— Понятно, что после перестройки время было бурное и было сложно придумать актуальный театр, когда на улицах происходило такое... Но все закончилось, стабилизировалось. А театр так и не пришел. Не стал тем искусством, которое создает героя. Не научился фиксировать язык, как умели фиксировать его Грибоедов, Островский, Чехов. Чехов — это чистейшая «Новая драма», та самая чуткость к музыке настоящей речи! 

И как только пропадает документальный компонент — сразу же другой, традиционный театр оказывается неполноценным. Как мужчина неполноценен без женщины. Театр превращается в пародию. При этом Додин, скажем, — замечательный, живой мэтр. Но его язык сложился двадцать лет назад. И проблема в том, что нет никого, кто мог бы с ним конфликтовать, кто проталкивался бы вперед.

Если говорить про Петербург, это касается не только театра. Здесь вообще безумно завышенные амбиции, которые не соответствуют самой жизни. И так со всеми искусствами: с музыкой, с художниками. В Петербурге был грандиозный кризис, и об этом я говорил пять-шесть лет назад. Но кризис — это характеристика живого. Сейчас это уже другая стадия: наступила смерть. В городе уже много лет нет ничего похожего на культурную политику. 

— Вы это говорите, несмотря на ваш приезд, несмотря на недавние гастроли пермских театров...

— Да это же раскрашивание фасадов. Ну, Пермь приезжала, и я тоже привозил свой театр «Сцена-Молот». Ну и что? Этого недостаточно. Для того чтобы город был местом для людей, нужны, банально говоря, финансы. 

Нужно тратиться на создание институций, которые работают с современной реальностью, с виртуальным миром, с цифровыми искусствами. Ничего этого в Петербурге нет — ну, кроме «Этажей», дай бог которым и дальше быть. И здесь не может не появиться других живых мест, живых художников — тут же безумно плодородный слой. Но ничего не всходит пока. 

Нужно расшатывать то, что застоялось 

— Только в Петербурге дело обстоит так ужасно? 

— Нет, это, конечно, касается всей России. В Москве, в Перми ситуация не многим лучше — но все-таки лучше. Пермь по сравнению с Петербургом, безусловно, является культурной столицей. Там в тысячу раз интересней, содержательней, глубже и выставки, и театр, и все остальное. Есть Екатеринбург, где пять-шесть театральных трупп — почти европейского уровня. Даже в Москве, где все тоже не слишком хорошо, есть «Винзавод», есть «Красный Октябрь», есть «Гараж»... Это уже целые культурные кластеры. При них существуют гостиницы, клубы, издательства. Огромное пространство, где очень много всего. И это все частные инициативы, бизнес-проекты. 

— А как же пресловутые нематериальные ценности?

— Если что-то продается — это не значит, что оно сделано на продажу. Икона может продаваться — но она остается иконой. Можно на нее молиться — а можно отнестись к ней как к инвестиции. Сегодня все продается. Но это не значит, что люди должны становиться продажными. А продавать свою неподкупность я вполне могу. Люди приходят в мой театр и покупают билеты. Тем самым они за меня голосуют. А я им говорю: ребята, мне очень важно, что вы меня поддерживаете, но я это делаю не ради обогащения. Мы занимаемся благотворительными проектами: Олег Кулик и многие другие помогают мне с художественной студией для детского дома в Алексине, в Калужской области. И для этого проекта нам обязательно надо кого-то раскрутить, что-то продать. 

— Вы считаете, нужна революция? 

— Конечно. Причем ее не обязательно понимать в политическом аспекте. Художники должны взять дело в свои руки. Когда я делал в ельцинское постперестроечное время «Золотую маску» — важно было собрать то, что распадалось. Я горжусь «Маской», но она мне сейчас неинтересна. Сейчас, наоборот, нужно расшатывать то, что застоялось. Создать энергетические точки, которые фактом своего существования будут показывать: по-старому жить невозможно.