Елена КАЛЬНИЦКАЯ: Всего важнее дом, друзья и память

Директор музея-заповедника «Петергоф» — о судьбе, новых планах и вечных ценностях

Елена Яковлевна Кальницкая возглавляет Государственный музей-заповедник «Петергоф» уже более трех лет. А ГМЗ «Петергоф» — легендарная столица фонтанов — это сорок музеев, 1500 сотрудников, около 5 миллионов гостей со всего мира в год! 2011 год был для музея-заповедника необычайно напряженным — отмечали 300-летие другой жемчужины дворцового и садово-паркового искусства — Ораниенбаума, который вот уже несколько лет тоже входит в состав «Петергофа». Юбилей Ораниенбаума — это реставрация Китайского и Большого Меншиковского дворцов, создание новых экспозиций, возрождение старинного парка, открытие памятного знака Меншикову — первому генерал-губернатору Санкт-Петербурга. Ораниенбаум — это колоссальный труд. Но за три первые недели работы по сути нового музея — 150 тысяч посетителей, очереди, чтобы увидеть Большой Меншиковский, восхищение отреставрированными интерьерами Китайского дворца. 2011 год — это год триумфа «Петергофа»: музей-заповедник получил высшую премию музейного сообщества, придуманную и учрежденную в Санкт-Петербурге, — «Музейный Олимп». Это значит, что в соответствии с традицией в 2012 году церемония награждения новых лауреатов премии, которая с этого года обещает быть всероссийской, пройдет в Государственном музее-заповеднике «Петергоф».

Но сегодня мы говорим с Еленой Яковлевной не только и не столько о Петергофе, мы говорим о жизни вообще — о карьере, о семье, о том, что такое самые важные ценности…

— У меня получилась разноплановая и необычная жизнь, хотя теперь мне кажется, что ничего случайного не бывает… В свое время я не поступила в Ленинград­ский университет, в юности стремилась быть филологом, заниматься русской литературой. Но, не поставив где-то запятую, недобрала балла, а тогда можно было поступить только при всех пятерках. А поскольку я была девочкой из ленинградской семьи с традициями, то родители решили, что не может так быть, чтобы дочка со всеми литературными дипломами не поступила в институт. И всем миром меня все-таки уговорили поступить в Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, который окончила по специальности «автоматика и телемеханика на железной дороге». Могу с гордостью сказать, что мой замечательный дядя Леонид Александрович Кальницкий заведовал там всю жизнь кафедрой математики. Так что не просто так меня туда отправили. Но тем не менее, уже где-то на третьем курсе, а то и раньше я поняла, что все это — и железная дорога, и автоматика, и телемеханика — абсолютно не мое дело, но, будучи человеком обязательным, я все-таки институт окончила. Я даже помню, как пришла к своему папе и сказала: «Все, я больше не могу». Папа на меня посмотрел и ответил: «Можешь быть свободна, я не люблю непродуманных решений». Вот так я институт все-таки «вымучила»… Однако уже на втором курсе стала пионервожатой в лагере «Зеркальный», и каждое лето, когда мои сокурсники ездили на практику на железную дорогу, я по разнарядке обкома комсомола отправлялась в «Зеркальный» и там развлекала себя как могла — писала сценарии, стихи, работала с ребятами. Пока я училась в институте, параллельно окончила Университет рабочих корреспондентов, были тогда такие. Училась на факультете телевидения, у меня есть диплом, что я — тележурналист. И когда после ЛИИЖТа я все-таки пришла на работу в институт «Ленгипротрансмост», вскоре окончательно поняла: надо что-то с собой делать.

— И что вы решили сделать?
— Мне удалось получить от руководства рекомендацию, что институту нужен «специалист-историк широкого профиля для написания истории отечественного мостоcтроения и создания музея мостов». Тогда в Ленинграде не было специализированного музея мостов — он появился много позже. И я имела к нему косвенное отношение: он создавался в организации, где работал мой муж, в поныне существующем «Мостоотряде-19».

Вот так я поступила на вечернее отделение исторического факультета Ленинградского университета. Уже точно понимая, что история искусства влечет меня больше, чем литературоведение.

На втором курсе я стала мамой. Как положено, как все студентки — с конспектами в коляске я гуляла в Таврическом саду. Папа сделал огромную корзинку под коляской, потому что надо было таскать с собой тома — «Историю русского искусства» Виппера. Как вспомню сейчас, как писались курсовые, сколько времени уходило на переписывание документов в архивах… Но я считаю, что это было правильно — мы получали базовые знания, сами искали факты, вчитывались в тексты. А сейчас мои студенты скачивают цитаты из Интернета, иногда даже не сделают тексты единообразными, не приведут в порядок шрифты… Я тут же узнаю, откуда что содрано! 

Управлять такой жемчужиной зодчества и культуры, как Петергоф, нелегко — но Елена Яковлевна справляется

Но продолжим. После ЛГУ я пришла в Эрмитаж, сначала в техническую службу, потом перешла в экскурсоводы Меншиковского дворца на Васильевском острове. Проработав там семь лет, несколько устав от экскурсоводческой деятельности, пришла в Гатчинский дворец, теперь уже старшим научным сотрудником. И довольно быстро меня из Гатчины пригласили в Михайловский замок. Так я от Петра Великого пришла к пониманию личности и судьбы Павла I. И почти 20 лет он был моим героем. За эти годы написала о Павле, о Михайловском замке немало работ. И сама, и в соавторстве с коллегами. И сам Михайловский замок дал мне важнейший всеобъемлющий опыт понимания «души» памятника. Ощущение его «гения места».

Важно, что я начинала с нуля в создании собственно музея в Михайловском замке, потом там формировался свой коллектив. Человек за человеком подбирался. И мы как-то очень мощно и сплоченно эти годы прожили. Первые десять лет были необыкновенно счастливыми — это был период всеобщего увлечения, взрыва. Да, у Русского музея была своя концепция развития новых дворцов. С чем-то спорила, с чем-то соглашалась. А вот что касается человеческого опыта, работы нашего коллектива — все было по-моему. Когда я пришла туда, мне не было сорока, для тех времен достаточно молодой руководитель. Мне хотелось формировать свои законы: вот к нам приходили люди, спрашивали: «Покажите то место, где убили Павла I». А Михайловский замок был тогда закрытой организацией, музей занимал несколько комнат. И жилую часть дворца, где была спальня императора, было очень сложно увидеть. Но я говорила своим коллегам: «Что бы ты ни делал — встань, пойди с людьми, кем бы они ни были, покажи. Если это важно людям — это важно для тебя». Потом поток интересующихся судьбой Павла I усилился, мы начали водить экскурсии. У нас были даже ночные экскурсии, прогулки вокруг замка. Потом прошли годы, я стала чувствовать, что замок знаю, как свой собственный дом. И у меня в душе появилось чувство полной завершенности процесса…

— Вы работали в драматичные для Михайловского замка времена, он освобождался от многочисленных населяющих его организаций, чтобы стать музеем. И «расселить» Михайловский замок было очень непросто…
— Да. Но расселили. И мне сейчас очень жаль, что есть многие вещи, которые я помню одна. И больше их никто не знает. Как ходили по судам — ведь надо было распутывать переплетения сложных имущественных отношений. Мне пришлось все постигать — и в КУГИ, и в КГИОПе. Еще в пятидесятые годы замок был разделен, часть помещений принадлежала Минобороны, часть — другим ведомствам. Мы хотели, чтобы дворец Павла I стал полноправным объектом Русского музея, а у самого музея в те годы даже юриста в штате еще не было...

Вот я и читала законы, ходила на слушания арбитражного суда… Центр научно-технической информации, который размещался в основной части замка, сопротивлялся отчаянно — никому не хотелось уезжать из центра. Но тут еще само время работало на нас, ведь в конечном итоге научно-техническая информация на гигантских бобинах уже перестала быть востребованной — появились компьютеры, другими стали носители информации. И в результате кончилось тем, что сначала мне десять лет рассказывали, как важно и актуально хранить все это в замке, а потом бобины с пленками оказались на помойке…

А как закончил свое существование Институт технической эстетики, который тоже размещался в замке? Мы подбирали всякие их макеты — каких-то знаков, вещей, упаковок. Но постепенно выбрасывали сами — все на свете в музей превратить невозможно.

Когда «расселение» закончилось и Михайловский замок стал подразделением Русского музея, я старалась, чтобы он обрел павловскую ауру, стал мемориалом, чтобы музей не использовал его дополнительные экспозиционные площади. Каждый год мы делали выставку, посвященную замку. На одну выставку собрали по всей России архитектурную графику, связанную с замком, другая называлась «Семья и двор Павла I», была выставка по истории Инженерного училища в замке. И вот настал момент, когда стало казаться, что практически все исчерпано, что все аспекты памятника мы охватили — и историю, и архитектуру, и бытование. Надо было идти дальше. Но я понимала, что Михайловский замок для меня, как и для Павла I, все равно «любимое детище», и, работая там, будем искать новые тенденции его развития.

Кроме того, вместе с единомышленниками мы создали студию «Время Петербурга». Стали делать фильмы и образовательные программы по истории города, многие из них до сих пор можно найти в Интернете. Особенно много души вложили в проект «Утраченный Петербург». В его основе лежали виртуальные 3D-модели. Мы «воссоздавали» проекты зодчих, которые были утрачены или перестроены. Некоторые вообще не были воплощены, а остались лишь в замыслах и чертежах.

Так «построили» модели утраченных и невоплощенных дворцов Петра I, церковь Спаса на Сенной, «воссоздали» Летний сад эпохи Петра — то, что сейчас во многом воплощается в действительности, сделали модель Исаакиевской церкви Ринальди, которой давно нет, она стояла на месте Исаакиевского собора Монферрана. Вышло десять таких фильмов для школьников, целый образовательный проект.

Кстати, я балуюсь стишками понемножку, мне всегда хотелось делать смешные фильмы о разных людях, на юбилеи. Мы попробовали: есть в моем архиве, например, фильм к юбилею Бориса Эйфмана, созданный по заказу его творческого коллектива, есть и другие…

Этот Самсон еще совсем молодой — ему всего 65 лет

— А когда в жизни случился Петергоф?
— В то самое время, когда я работала в Михайловском замке, снимала фильмы, совершенно неожиданно получила приглашение министра культуры Авдеева прийти на работу в Петергоф. Я подумала тогда, что при всем моем опыте его будет недостаточно, меня очень пугала проблема содержания садов и парков, огромного хозяйства. Я прекрасно понимала, что иду на смену человеку, который работал здесь 35 лет, а у меня этих лет впереди не будет… Но все же я согласилась. И сейчас, по прошествии трех лет, могу сказать, что многое можно постичь, если очень хочешь и пытаешься разобраться…

— Что же остается помимо работы?
— Прихожу домой после семи часов, часто еще позже. Обязательно готовлю обед. Мне во многом помогает взрослый сын, взяв на себя хозяйственные заботы. Но сегодня вообще вести хозяйство гораздо легче, чем 20 лет назад. Ну а дома… Дома работа не отпускает. Вот мы задумали выставку про придворную медицину, я сижу дома в воскресенье и читаю самые разные источники. Просто потому, что мне это интересно.  Хотя сейчас у нас сложилась команда, я все больше разделяю ответственность с заместителями по направлениям, они — каждый — профессионалы в своем деле.

— Делегирование полномочий — это, наверное, одно из самых сложных в управлении, кажется, что легче все сделать самому.
— Это правда. Вообще самое сложное, что есть в работе, — это то, что называют «человеческий фактор». Но здесь, в Петергофе, работают люди любящие и знающие. Меня, повторюсь, поддерживает «на плаву» пытливый нрав — мне все интересно. Жаль, что в сутках всего 24 часа, я стараюсь в час, в половину второго все же лечь спать, а в семь уже встаю, высыпаюсь только в выходные.

— Елена Яковлевна, вы — коренная ленинградка, петербурженка. Какую роль сыграли город, семья?
— Моя бабушка, когда заплетала мне косы, говорила: «Ты у нас будешь как Татьяна Ларина!» Вот это, наверное, и есть ленинградское воспитание. Я вспоминаю, когда мне было совсем немного лет, в 1957 году, отмечалось 250-летие со дня основания Петербурга. В 1953-м юбилей не отмечали, потому что умер Сталин. А вот тогда та же бабушка, получавшая пенсию 34 рубля, выделила десять рублей, взяла такси, чтобы показать мне и сестре, как украшен город. Для нее это были колоссальные деньги, но для нас та поездка осталась настоящим ярким воспоминанием на всю жизнь…

В те времена, когда я была маленькая, в Ленинграде в воскресенье все магазины, кроме книжных, были закрыты. И вот мой папа брал меня за руку, и мы шли по книжным магазинам. Папу везде знали, потому что он был страстный книжник, у меня осталась его библиотека и книги деда, на них стоят подписи… Мы с сестрой получили истинно семейное воспитание. Мама говорила: «Вы можете идти куда угодно, но только после обеда». У нас каждый день был семейный обед, причем довольно короткий, все ели быстро — эта привычка у меня на всю жизнь сохранилась. Но садились за общий стол, каждый рассказывал про свои новости, про свои проблемы. Нас никогда не кормили на кухне — всегда в комнате, накрывали стол крахмальной скатертью. А скатерти — тяжелые, камчатые, некоторые с монограммами, надо было стирать вручную, крахмалить, гладить влажными. Мама это делала, не терпела клеенок. И были старинные ложки с монограммами прабабушек и прадедушек. Отобедали — и можно было идти гулять. Тогда гуляли во дворах, дворовые «сообщества» были очень сильны. Мы жили в самом центре города, на улице Восстания. Как это все сейчас важно — память семьи, где вырос. У отца был старинный письменный стол — он и сейчас есть, я за ним работаю. Так вот, когда мы росли, за успехи в учебе нам давалось право делать уроки за папиным столом. Теперь осознаю, как важны были эти штрихи. Наверное — это штрихи к портретам моих родителей, так точнее сказать. И эти добрые правила передавались из поколения в поколение: семейные традиции, семейные ритуалы, семейные ценности. Наверное, поэтому самым главным достижением в своей жизни считаю воспитание сына, а музей, диссертации, публикации — потом. Это, безусловно, важно, но важнее — дом, друзья и память…

Кстати

14 сентября 1947 года произошло третье рождение знаменитого «Самсона, разрывающего пасть льва». Этот ансамбль был создан скульпторами 

В. Симоновым и Н. Михайловым на основе архивных данных, фотографий и работ Михаила Козловского, поскольку во время Великой Отечественной войны при немецкой оккупации скульптурная группа сильно пострадала, оригинальная статуя была утрачена. 

Немного истории. Решение о сооружении в Нижнем парке фонтана с мощнейшим водометом было принято в 1734 году, когда Россия отмечала четвертьвековой юбилей Полтавской победы 1709 года. 

По некоторым источникам, первоначальный замысел предполагал вовсе не Самсона и льва, а Геракла и Лернейскую гидру, но символичность Полтавского сражения внесла коррективы: русские одержали победу 27 июня, в день Сампсония Странноприимца, а лев — один из символов Швеции (посмотрите на герб этой страны).

Всего петергофский Самсон «реинкарнировался» трижды. Первый, установленный в 1735 году, был отлит из свинца скульптором Б.-К. Растрелли (постамент, вероятно, спроектировал архитектор М. Земцов, а гидротехническое оснащение создал мастер-гидравлик П. Суалем). 

В 1801 году обветшавшего «Самсона» заменили новым, бронзовым, созданным по проектам русского мастера классицизма Михаила Козловского. Постамент спроектировал Андрей Воронихин.

Во время Великой Отечественной оригинальная статуя была уничтожена, и вот 65 лет назад появился третий «Самсон», которого мы знаем и сегодня. 

Напомним, в конце 2010 года «Самсон» отправился на реставрацию, а 17 апреля 2011 года вернулся в Нижний парк.