Эра Зиганшина: Жалеть о том, что не случилось, — грех

Народная артистка России — о своих отношениях с кинематографом

В феврале у нее день рождения. Неважно, какой по счету. Как не важны премии, цветы и аплодисменты. Их она считает естественной наградой за труд. Трудом (и любимым) являются репетиции, на которых рождаются спектакли. Но зрители ее помнят и любят не только в постановках Георгия Товстоногова, Геннадия Опоркова, Романа Виктюка, Юрия Аксенова, Валерия Фокина и Игоря Коняева. Свой след именинница оставила и в кино, где ею сыграны героини сказочных, смешных и грустных историй.

«Ольга.Запретный дневник» Игоря Коняева в театре «Балтийский дом» Фото: предоставлено пресс-службой «Балтдома»

— Эра Гарафовна, вы никогда не жалели о том, что сделали или не сделали в профессии?
— Я считаю, что жалеть о том, что уже случилось, вообще грех. Наверное, не надо было ехать в Кишинев за мужем, Володькой Головиным, которого туда назначили главным режиссером. Я-то тут только-только создала стартовую площадку! В Кишиневе сломала позвоночник, вернулась через три года (полтора из них лечилась), а меня никто никуда не берет!

— Жуткое ощущение, когда ты никому не нужен…
— Два сезона сидела без работы. Перед отъездом меня уговаривал Игорь Олегович Горбачев, Фима Падве «склонял», Вадик Голиков… Нарасхват была, а вот вернулась — никто не берет под любым предлогом. Из принципа не просилась только к Товстоногову, который меня по окончании студии не оставил в БДТ… А потом встретила Ларису Леонову, свою однокурсницу, которая сказала, что по Ленинграду прошел слух, что я чуть ли не погибла. И про травму позвоночника слухи дошли. Мол, она ничего не может, ходит еле-еле.

— А с кино как отношения складывались?
— Любви с кино не получилось. Не понравилось сниматься с первого съемочного дня, да и сам вход в кинематограф у меня был не лучший. Тогда на ленинградском телевидении снимали спектакль «Двенадцать месяцев» и мой партнер Николай Боярский, игравший в нем Учителя и утвержденный на роль Советника на «Ленфильме», сделал мне пропуск на студию, где уже начинались съемки фильма «Снежная королева». Я пошла к режиссеру Казанскому. Он говорит: «Большое спасибо, у нас уже есть актриса. Она снимается». Идиотское положение! Ненавижу просить и унижаться! Я голову гордо подняла и говорю: «Лучше меня вам никто не сыграет». И ушла. Иду по Кировскому проспекту и плачу… А через неделю звонят: «Приходите». Пришла, сижу в гримерке и слышу в коридоре бряцание шпор на сапогах — это та, другая, утвержденная актриса идет. И по мере того, как в соседней комнате раздевалась эта актриса, мне приносили костюм по частям. И я в свой 21 год одеваюсь и думаю: «Нехорошо ты, Зиганшина, начинаешь в кинематографе…» Потом надо бы гримироваться идти, потому что в павильоне ждет группа, а мне говорят: «Подождите немного, она еще не ушла». Вот такое начало. А ведь пришла в кино, играя в театре товстоноговскую постановку «Униженные и оскорбленные», «Дни нашей жизни», «Алексей и Оля», «Трехгрошовую оперу». За полтора года было сделано несколько ролей: у молоденькой девочки такой репертуар на плечах! И всем нравится же! А на «Ленфильме» входим в павильон, и я там на фиг кому сдалась, никто на меня внимания не обращает, никто «не видит»… Все же должны были замереть при моем появлении (смеется)!

— Это особенность кинопроцесса…
— Ну, так пока я с этим свыклась, сколько лет прошло! А тогда — огромный павильон, куча людей, словно цыганский табор. Они же убрали ту, которая не справилась! Им же привели сейчас потрясающую актрису! А суетятся все только вокруг пятачка, где свет, где съемка…

После «Снежной королевы» мне предлагали исключительно интерпретации роли Маленькой разбойницы: всех героинь надо было перевоспитывать — хулиганки, пэтэушницы. И я везде отказывалась: на «Ленфильме», на студии Горького, на студии Довженко… Потом, когда уже перестали приглашать (мало ли девочек тогда было покрасивее да покудрявее), я часто думала: «И что ты, Зиганшина, так ломалась?» А ведь в те годы театральные артисты с горем выбивали право на съемки: было не принято сниматься в кино.

— Да, было так в театрах: если главный запретил — это закон.
— Все известные артисты тогда мало снимались, начали годам к сорока, когда уже было понятно, что без кино никак нельзя. Даже телевидение надо было выбивать, а ведь были живые эфиры! Помню, как с Владимировым делали какой-то спектакль: он сам играл и Лидия Штыкан, а я у них была то ли дочкой, то ли внучкой. И тут ставят в эфир «Трехгрошовую оперу»! Этот вечер не забуду никогда: все было рассчитано по минутам. Пролог «Трехгрошовой оперы», а я с бантиками в машину (зима, мороз!), все скидываю по дороге, надеваю костюм, в котором мне в эфир выходить. Когда отыгрываю с Владимировым сцену, уже через столько-то минут должна выходить в другом месте…

— Хорошо, что пробок тогда не было…
— Да и проехать надо было немного — по Кировскому проспекту. А обратно — опять в ледяную машину, причем с театральным гримом-то нельзя в эфир, значит, надо снять, а на обратном пути опять насурьмиться… Второй режиссер, который скрывает, что Зиганшиной нет, с дрожью в голосе: «Ты уже на сцене должна быть…» — «Все-все-все, я уже здесь!» Отыграла, а еще поклоны… «Нет, на поклоны не успеваю — мне конец спектакля надо доиграть на телевидении…» Катастрофа!

— Как вы к Квинихидзе в фильм «Небесные ласточки» попали?
— Попала в период безработицы. Перебивалась эпизодами по две-три фразы на «Ленфильме», от всех скрывая свое бедственное положение. Гордости не было уже никакой, потому что муж тоже не работал — был у Завадского на повышении режиссерской квалификации, а семью-то кормить надо… На «Ленфильме», встречая знакомых, делала вид (как Раневская говорила: «А я сюда пописать зашла»), что кофейку попить забежала… На «Ласточках» тоже должна была быть другая актриса, но что-то не сложилось, а надо было срочно выезжать в Ялту, и Квинихидзе сказали, что «есть такая Зиганшина». Он меня не очень-то помнил, но я таки попала в «Небесные ласточки». Приезжаю на съемки: Миронов ходит, Гурченко… И Саша Ширвиндт, с которым меня еще Борис Иванович Захава в «Щуке» познакомил, когда я с его курса рвалась к Товстоногову. Захава меня не отпускал и все говорил: «Пойдешь на курс к Тер-Захаровой». А там преподавал Саша, который меня и представил Миронову и Гурченко. До этого-то они мимо меня ходили как мимо пустого места. Ширвиндт наговорил всего-всего — какая я замечательная, гениальная, и мы вроде стали общаться. А так была «какая-то девочка»… «Ласточки» оказались счастливыми: только я приехала в город, позвонили из Театра Ленинского комсомола, сказали, что меня ждет Гена Опорков. И начался самый потрясающий период моей жизни в театре.

— А фильмы «Не делайте бисквиты в плохом настроении» и «Антонина обернулась»?
— Это фильмы Гриши Никулина, царство ему небесное. Как-то с Ваней Вырыпаевым сидели в ресторане в Москве. Он говорит: «Я вам что-нибудь напишу». И написал «Антонину», а Гришка поставил, но до монтажа не дожил. У этих фильмов судьба, как у их режиссера. А «Бисквиты» приз получил даже на каком-то фестивале, но прошел незаметно. А там ведь Сережка Дрейден замечательно работает. Когда его встречаю, всегда говорю: «Переиграл меня, паразит!»