Евгений Герчаков: Герману понравилась моя морда

Комический актер доказал, что может играть не только барана, но и короля Лира

В детстве Евгений Герчаков очень любил спорт и хотел стать футболистом. Его папа, морской офицер, прочил ему военную карьеру, а мама, драматическая актриса, мечтала, чтобы сын пошел по театральной стезе. В итоге Евгений поступил в Гнесинку на факультет актеров театра музкомедии — и это было попаданием в десятку: юноша прекрасно пел и в его характере было смешить людей. Однако, упрочив позднее в Театре Советской Армии амплуа комика, он немало лет мечтал о настоящих драматических ролях. И добился своего — теперь народный артист РФ Евгений Герчаков блестяще играет короля Лира, Зигмунда Фрейда, царя Эдипа, Софокла. Герчаков — ведущий актер московского Театра Луны, в 2008 году он создал театральную компанию ТеАРТ, где выступает еще и как режиссер. Много снимается в кино, а самым значимым моментом в своей артистической карьере считает работу у Алексея Германа в его не вышедшей пока на экраны картине «Трудно быть богом».

Он всю душу твою вынимает
— Евгений Аркадьевич, как случилось, что режиссер Герман пригласил вас в свою картину?
— Алексею Юрьевичу нужны были актеры необычной внешности — все-таки роман Стругацких о Средневековье, где действуют и наблюдатели-земляне, и пришельцы с иной планеты. Я же такой внешностью обладаю, может, потому, что во мне четыре крови смешались — еврейская, грузинская, греческая, русская. Когда режиссер меня увидел, сказал: «Я вас лично не знаю. Кино я не смотрю, телевизор не включаю, в театр не хожу после того, как не стало Товстоногова. Фильмы я смотрю только свои — вы там, по-моему, не играли. Смотрю на вас, и мне просто нравится ваша морда». Ничего себе, подумал я и выпалил ему: «А мне — ваша». Потом я Герману не раз вспоминал его слова, а он мне отвечал: «Не может быть, чтобы я это сказал, — я интеллигентный человек».

— Кого вы сыграли в фильме? И как долго длилась ваша работа?
— Я сыграл философа, лекаря по имени Буддах. Съемки заняли шесть лет. Актриса Елена Санаева в шутку предлагала назвать картину «Трудно быть Германом». Обо мне в конце 2000-х делали передачу из цикла «Истории в деталях» — и включили кусок из будущего фильма «Трудно быть богом». Честное слово, это было круто! Настоящая притча. Но мне остается только догадываться, как и многим, что в итоге получится… Некоторые и вовсе не увидят фильм— несколько актеров успели за это время умереть. Но я бы все отдал, чтобы просто работать с Германом. Я бы променял двадцать пять режиссеров ради работы с ним. Он подлинный гений, все эти шесть лет были настоящей школой, не сравнимой ни с чем.

— Как работает Герман? Говорят, позволяет себе не слишком ласковое обращение с актерами? Наверное, множество дублей сильно изматывает?
— Дело не в дублях. Герман всю душу твою вынимает. Просто все человеческое вытаскивает из тебя. Выбивает. И становишься каким-то... существом внеземным. Но он делает это гениально. Прощаешь ему все. Он может оскорбить, обидеть. Но у меня был уникальный случай с ним. В одной из важных сцен мы снимались вместе с исполнителем главной роли — Руматы — Леонидом Ярмольником. Герман к тому времени уже не скрывал, что Ярмольник не слишком подходит для этой роли, говорил, что тот не обладает нужной пластичностью, глубиной. Менять Ярмольника было поздно — и этот конфликт, неприятие постоянно ощущались на площадке, влияя на других актеров. Играли очень сложную сцену — сто человек массовки, 25 лошадей, ледяной дождь, мы в грязи. Герману нужен крупный план. Для него страшно важна эта сцена, и он готов ее переснимать множество раз. Смотрит в монитор, кричит на нас, что мы бездарны, в общем, все плохо. Наконец мучение заканчивается. Мы едем в отель. Замерзший, грязный, я залезаю в ванну, отмокаю там два часа и проклинаю себя за непрофессионализм. И тут стук в дверь. Я накидываю халат, открываю: стоит Герман с толстой палкой в руке. Я решил, что он убивать меня пришел окончательно. А он мне: «Вы меня, пожалуйста, простите, я накричал на вас и нахамил, я просто плохо знал вашу органику. Но я только что посмотрел на большом экране — гениально!» ...Он пришелец, я думаю. Если бы он не был пришельцем, он никогда бы не взялся такую картину снимать.

Рассмешить легче, чем заставить плакать
— Ваш путь, однако, тоже удивителен и необычен. Вот ведь Евгений Леонов, мечтавший сыграть короля Лира, так и не сыграл его. Сыграл короля в «Обыкновенном чуде», но комического. Как все же вам удалось избавиться от амплуа комика в чистом виде?
— Этот процесс был постепенный. Слава комика закрепилась за мной с момента поступления в Гнесинку, когда члены приемной комиссии просто попадали со стульев, так комично я запел «Опустела без тебя земля», доверительно глядя в глаза сторожу, которого принял за председателя комиссии. И так на протяжении лет пятнадцати меня в театре видели лишь в комическом амплуа. Первая моя большая роль в кино была тоже очень символична — я сыграл барана в мюзикле «Мама», где были заняты Людмила Гурченко и Михаил Боярский. Когда на кастинге меня увидела режиссер Элизабета Бостан, она воскликнула: «Баран!» Роли барана не было в сценарии, но ее придумали специально для меня. И я хорошо с ней справился, но внутри себя носил желание играть Гамлета! Я доверил свои мысли соседу по гостиничному номеру Савелию Крамарову, который играл в этой картине волчонка, это для него была, кстати, последняя роль в СССР перед эмиграцией в Америку. Он мне сказал: «Ты что, с ума сошел? С твоим лицом говорить «быть или не быть?» — это будет очень смешно». Я возразил: «Кто знает, может быть, Гамлет и был с таким лицом, как мое?» Савелий был беспощаден: «Ты бараном родился — бараном и умрешь». Мне стало обидно, и я решил в корне пересмотреть свою актерскую карьеру.

— Неужели вашей веры хватило для этого?
— Да! Я верил в это, я убеждал себя и режиссеров. Перейдя в Театр «Эрмитаж» в 1982 году, добился того, что стал играть драматических персонажей в пьесах Маркеса, Моравиа, Олеши, Мопассана, Оффенбаха, Набокова. Сыграл Холстомера в Театре «У Никитских ворот» у Марка Розовского. Играл не так, как Евгений Лебедев. Евгений Александрович играл человека, я же представал именно лошадью. Помню, как в Лондонском Национальном театре принимали этот спектакль — с триумфом!

— Существует мнение, что легче заставить заплакать зрителя и тяжелее рассмешить...
— Простите, но это ерунда! Для того чтобы в зале заплакали, нужно свое сердце развернуть или даже разорвать, а чтобы рассмешить — достаточно репризу рассказать, рожу скорчить глупую или палец показать.

Люблю, когда меня хвалят
— Вы кажетесь человеком весьма тщеславным и амбициозным...
— А какой актер без этого может существовать? Конечно, я тщеславен, и самовлюблен, и обидчив, хотя и отходчив. Люблю, когда хвалят мою работу и моих детей, я горжусь своей семьей, своей молодой женой. У меня, кстати, всего по три: третья жена, трое детей. Дочь Ольга работает со мной в театре, я ревниво слежу за ее движением, даю советы, которые она, правда, не всегда принимает. Средний сын — Лев. Младший Егор, которому семь лет, очень интересный мальчик, творческий, умный, и это счастье — общаться с ним. Насчет моей амбициозности добавлю, что когда в 97-м году я создавал свой частный театр, то назвал его «очень скромно» — Театр Евгения Герчакова. Поставил музыкальный спектакль по рассказу еврейского писателя Менделя, и это была потрясающая постановка с колоритной музыкой, лирическим юмором — другого такого спектакля в Москве не было! Мы его играли на сцене Театра Луны. Вот тогда меня и разглядел художественный руководитель Сергей Проханов и пригласил к себе в труппу.

— Кого вы сейчас мечтаете сыграть?
— Ни много ни мало — Сальвадора Дали! После того как я сыграл Фрейда в спектакле, в котором выступаю и как режиссер, — «Фрейд и его деревянные солдатики», мне очень захотелось сыграть Дали. В гриме я очень похож на него. И по темпераменту, и по мироощущению он мне близок. Пьеса уже написана, осталось претворить задуманное в жизнь. Но вообще, если бы мне был дан шанс прожить жизнь заново, я бы все перекроил. Я бы не стал учиться на актера, а стал бы режиссером. Это всегда созидание во имя чего-то — какой-то идеи, преодоления, обретения смысла. Вот это меня увлекает, это греет.

— Что еще держит в жизни?
— Самоирония. Ее я унаследовал от отца. Когда он умирал, я находился рядом с ним, что-то говорил ободряющее, перечислял его достоинства. Отец посмотрел на меня и сказал свои последние слова на этом свете: «Не перехвали».