Игорь Болотов: Выполнение работ в соборе висело на волоске

Реконструкция религиозной живописи — сложнейший процессб

В зале Петропавловки «Потерна и каземат Государева бастиона» открылась выставка петербургского реконструктора и художника Игоря Болотова «Потайной ход. Живопись, реконструкция». Выставка открыта до 30 марта.

Корреспондент «Вечёрки» Алексей Блахнов встретился с мастером-реконструктором и поговорил с ним не только об экспозиции, но и о современном искусстве и возвращении к жизни настенных росписей церквей и соборов. 

— Чем обусловлен выбор места для нынешней выставки?
— Сложилось так, что, закончив роспись на восточном фасаде Петропавловского собора, сразу подумал: неплохо бы отметить завершение этой большой работы выставкой в одном из экспозиционных залов Петропавловки, чтобы я мог показать себя не только как реконструктор, но и представить людям свое творчество. Занимаясь воссозданием росписей собора, я тесно общался с музейными сотрудниками. Потому переговорил с выставочным центром Петропавловской крепости, в результате чего мне показали зал «Потерна» и еще три современного вида помещения. Но меня так впечатлил этот подземный каменный мешок, что я не смог устоять. Это пространство красного неровного кирпича, давящее на человека своими низкими сводами, абсолютно подходит для того, чтобы показать не только свои храмовые реконструкторские работы, но и живописные полотна. Я старался подобрать более напряженные работы, драматичные по цвету и сюжету. 

— Что вас обычно вдохновляет, что вами движет в живописи?
— Живопись — это эмоция, только выраженная в красках, как музыка — в звуках. Замысел картины начинается с абстрактного образа, который затем материализуется в зависимости от настроения, состояния. В середине девяностых годов я пришел к пониманию горизонтальной тематики, которая для меня связана с образом равнины. Я бы назвал это Россией. После поездок же в Европу я пришел к вертикальной композиции. Так что эти два веяния в моем творчестве образуют некий крест. 

— Раз уж зашел разговор о Европе, то не могу не спросить, ознакомились ли вы с образцами так называемого актуального искусства?
— Я много времени провел в Берлине, хорошо знаю этот город, как, собственно, и Париж, в котором провел пятьдесят дней, побывал во всех знаменитых и не очень, но считающихся передовыми галереях. И знаете что? Я ни в одну из них больше не пойду, потому что мне там скучно. Может быть, потому что я традиционный художник. А может быть, потому что традиционное искусство — симфонично, оно намного сложнее и поэтому современнее, нежели то, что нам пытаются преподнести как некое ноу-хау. Мы живем уже в XXI веке, и на самом деле его многообразие, его полифоничность может передать лишь такое же многослойное, сложное искусство, как и он сам. Послушайте, о чем сейчас говорят физики — от их теорий ум за разум заходит! И пожалуй, религиозная живопись, в которой тоже ум заходит за разум, способна лишь передать всю сложность и непонятность нашей Вселенной. Посмотрите научно-популярные программы по физике! Ученые подчас просто не могут человеческим языком описать результаты своих научных исследований — не существует такого языка, и понятий таких не существует. Но зато все это существует в живописи! Почитайте «Иконостас» Павла Флоренского: на страницах своей работы он рассуждает о времени, о природе человеческого сна, о реальности иных измерений. Пожалуй, только в иконе подобные вещи могут находить место и отображаться, не превращаясь в сумасбродство. А живопись, тем более церковная, — это сложное искусство, которому нужно очень долго учиться. 

— Вы постоянно сравниваете живопись с музыкой... 
— Для меня эти искусства равносильны. Однако меня всегда поражала одна парадоксальная вещь: почему в живописи можно то, что нельзя себе позволить в музыке? Почему можно заниматься живописью, ничему не научившись, но между тем никто не позволяет себе то же самое творить в мире музыки? Никто ведь не сажает мартышку за фортепиано! Но при всем этом мартышку, прыгающую по Красной площади, фотографируют, и снимки эти показывают на Венецианской биеннале. Почему живопись должна становиться падчерицей? 

— Расскажите о своей реконструкторской деятельности…
— Как реконструктор я уже тридцать лет занимаюсь русской иконой. На выставке представлены фрагменты воссоздания фресок внутренней стенописи в Большом морском соборе Кронштадта, где я восстановил в итоге шесть композиций, здесь же представлены работы по Федоровской церкви Александро-Невской лавры, и, наконец, самая, на мой взгляд, значительная моя работа — воссоздание композиций на стене Петропавловского собора. Фасадные работы связаны с такими обстоятельствами, когда художник сам себе не принадлежит. Работы по Петропавловскому собору стали затягиваться, уходя в осень, а то и в зиму, и мы подумать не могли, что осенний период окажется теплым. И трудно сказать, как все бы сложилось, если б морозы начались в октябре или ноябре. Пожалуй, именно напряжение, создавшееся из-за неопределенности с погодой, и позволило мне не испугаться ответственности, связанной с работой над таким значимым объектом. Представьте себе: вы выходите на фасад и касаетесь стены, спроектированной и построенной Трезини! Это была полная мобилизация всех сил, как на войне. 

Мрачные застенки Государева бастиона, с точки зрения Игоря Болотова, отлично подошли для его выставки.

Днем мы с моими помощниками, Ириной Анатольевной Хомченко и Сашей Кузнецовым, молодым выпускником Художественного училища им. барона Штиглица, согревали стену тепловыми пушками. На ночь же необходимо было выключать все электронагревательные приборы, и я накрывал силикатные краски, чтобы они не промерзли. Утром я приходил, и вода, которая была у меня на столе для мытья кисточек, оказывалась промерзшей до основания. Тогда я заново включал все отопительные приборы, заново выводил необходимую температуру, которая должна была быть не ниже пяти градусов по Цельсию, ведь только при ней происходит силикатизация краски. И я все время опасался, что холода усилятся и мы не сможем прогреть стену. Но, словно по молитвам, морозы не ударили. Скажу больше: к нам постоянно приезжал представитель серьезной немецкой фирмы, предоставившей нам краски, и лично замерял температуру и влажность стены в разных местах, так вот он остался полностью доволен тем температурно-влажностным режимом, который мы смогли выдержать на объекте. Но знаете, эти промерзшие банки с водой я буду еще долго помнить — ведь выполнение работы висело на волоске…