Игорь СКЛЯР: Слово «дом» для меня символично

Сегодня Заслуженному артисту России Игорю Скляру исполнилось 55 лет. С юбиляром встретился корреспондент «ВП» Евгений Авраменко

Слыша имя Игоря Скляра, многие прежде всего вспоминают песню про Комарово. И образ давних лет: юноша с простодушным взором и трогательной улыбкой. Этот же «юноша» пел «Старый рояль» в «Мы из джаза», пел про Челентано и ловлю крокодилов — и отбивал чечетку в том же фильме Карена Шахназарова. Для широкого зрителя Скляр ассоциируется с эстрадой и легкими фильмами советской поры. Или «нелегкими» — последних лет, ведь значимое место в творчестве артиста занимают телесериалы — остросюжетные и исторические: «Московская сага», «Гибель империи», «В круге первом», «Лето волков», «МУР» и другие. Каждый, проходя мимо театральных касс, видит портреты Скляра на афишах антрепризных проектов.

И не все знают о его серьезных театральных работах. Ученик Аркадия Кацмана и Льва Додина, он более двадцати лет выходил на сцену Малого драматического — с 1983 года, сыграл заметные роли в эпохальных спектаклях МДТ. Это Саймон (а позже и Джек) в «Повелителе мух», деревенский дурачок Юрка в «Братьях и сестрах», Федька-каторжный в «Бесах». В 2006 году Скляр вошел в труппу «Балтийского дома», где сыграл Сашу Савельева в спектакле «Похороните меня за плинтусом».

Если я играю какого-нибудь дурачка, это не значит, что в жизни я прыгаю… в штанах с заплатками!

—Игорь Борисович, мысленно собирая ваш актерский портрет, я столкнулся с противоречием. Ваши персонажи нередко были отмечены эпитетами «странный», «блаженный», «не от мира сего». Благодаря моложавости вы долго играли «мальчиков»: беспечных, открытых, простодушных. Но уже по вашим ранним интервью создается образ человека практичного — если не сказать прагматичного, — трезво смотрящего на жизнь…
— Иные артисты любят казаться людьми не от мира сего: мол, как мне чужд быт, за что дома ни возьмусь — все из рук валится. Мои образы на сцене не обязательно должны соответствовать мне в жизни. Если я играю какого-нибудь дурачка или мальчика, это не значит, что в жизни я… прыгаю в штанах с заплатками.

Также не верю артистам, трепещущим за кулисами, хватающим себя за все места: «Как я волнуюсь! Не могу выйти на сцену!» Наше дело требует погруженности и сосредоточенности. Только тогда артист привлекает со сцены внимание. Не люблю, когда на репетициях или съемках имитируют бурную деятельность. Хорошие режиссеры отличаются тем, что создают спокойную деловую атмосферу: никто не орет, каждый знает свой маневр.

— Еще о противоречии. Критики писали о легкости вашей актерской манеры, вспоминали водевильных красавцев. Но эстетика вашего учителя Додина — это в каком-то смысле «театр жестокости»…
— В Интернете пишут, что я додинский ученик. Но мой учитель в большей степени Аркадий Кацман: мастером был он, а Лев Абрамович в ту пору — просто педагогом на курсе.

В лучшие времена в Малом драматическом были, например, трагикомедии. Вот додинские «Братья и сестры»: уж какой трагический сюжет, но сколько комичных моментов! Или «Похороните меня за плинтусом» в «Балтийском доме» (к сожалению, спектакль уже не идет). Я придумал эпизод, в котором мой герой Саша Савельев учит стихотворение (я на самом деле учил этот стих в детстве), а Бабушка ему помогает. Эра Зиганшина играла с юмором, и это была очень смешная сцена, что не противоречило ни трагическому сюжету, ни страшноватому образу Бабушки. И в жизни мы, переживая личные драмы, порой даже не представляем, насколько комично выглядим со стороны.

Эра Зиганшина и Игорь Скляр в спектакле Игоря Коняева «Похороните меня за плинтусом». Театр «Балтийский дом»

Я—рассказчик. Как расскажу, так и будет

— «Похороните меня…» был поставлен как бенефис Зиганшиной, главным персонажем была ее Бабушка. Вообще как вы с вашей популярностью относились к подобным ситуациям: если, как актеру, приходилось уступить первенство?
— Скажем, снимаясь в фильме Семена Арановича «Год Собаки» с Инной Чуриковой, которую я всегда почитал, понимал, что у меня функция подыгрывающего партнера. От этого я в меньшей степени ощущал свою ответственность — и получалось лучше, потому что я был свободнее. И масштаб роли ведь не измеряется количеством появлений или слов. Скажем, играя маленькие роли на сцене, я осознавал их значение в действии спектакля в целом. Мне казалось, что юродивый Юра в «Братьях и сестрах» — главная роль: это — как бы взгляд Господа Бога на происходящее. А так ли к этому отнесутся зрители — уже другой вопрос. И играя в «Похороните меня…», я понимал, что вся история, разыгрываемая перед зрителем, дана глазами моего героя. Я — рассказчик, как расскажу, так и будет.

Японские зрители вызывали на поклоны 38 раз!

— Насколько ваша игра зависит от зала? Ощущаете ли вы, стоя на сцене, разницу между зрителем, скажем, МДТ, «Балтдома» и антрепризы?
— Нет. Не важно, где ты играешь. Важно содержание, которое ты несешь. Зритель всегда прав. Он очень важен для актера. Это как две волны встречаются — и образуются цунами. И я не верю разговорам: вот, сегодня попался плохой зритель. Значит, ты был плох, ты виноват. Конечно, бывают исключения. Скажем, выступая с концертами в тюрьмах, я видел, как при появлении на сцене девушки все представление рушилось: эти зрители, по шесть-семь лет не видевшие женщин, впадали в жеребячий восторг, перебороть который было невозможно.

Я не понимаю ироничного отношения к антрепризным спектаклям. Они могут быть гораздо более живыми, интересными и трепетными в сравнении со спектаклями так называемого репертуарного театра. Играя в антрепризе, я состою в труппе «Балтдома». Так вот, говорить, что публика МДТ или Александринки лучше публики, например, какого-нибудь ДК, вряд ли можно.

Знаете, различия между зрителями ощущались мной во время гастролей со спектаклями МДТ. Американцы смотрят спектакли не так, как японцы. Первые награждают артистов аплодисментами каждые пять минут, зато в финале выходишь на поклоны — и видишь полупустой зал. Японцы же смотрят при мертвой тишине (даже пугаешься: может, что-то не так?), зато все свои чувства выражают в финале. После одного из спектаклей японские зрители вызывали нас на поклоны тридцать восемь раз!

Слово «дом» для меня символично

— Игорь Борисович, часто актеры, много лет служившие в одном театре и покинувшие его, не хотят вступать в другую труппу, предпочитая быть свободными художниками. То, что вы числитесь в труппе «Балтдома», говорит ли о вашем стремлении к театру как семье, дому?
— Конечно. Вообще мои самые яркие впечатления детства связаны с дворовыми компаниями: что-то вроде бойскаутов или тимуровцев. Театры Фоменко, Додина в лучшие времена были как раз такими коллективами — семьями, куда (если ты на время уезжал) хотелось поскорее вернуться. В «Балтийском доме» сейчас идут переговоры о новом спектакле с моим участием. Также я играю в антрепризном объединении «ТеатрДом». И моя партнерша — великая Нина Усатова — мне уже как родня, мы играем с ней тринадцать лет. Это спектакли «Мужчина, постойте!», «Любовь не картошка…».

— Слово «дом» как-то символически проявляется в вашем актерском пути…
— Очень важным спектаклем и для меня, и для МДТ, и вообще для театра того времени стал спектакль «Дом» по Абрамову, премьера которого состоялась в 1980 году. В те годы это понятие — «дом» — буквально уничтожалось, но большие художники обращались к нему, через него осмысляя проблемы времени. Была популярна песня «Мой адрес — не дом и не улица…». Словно в пику этому написал Абрамов свой роман. Слово «дом» для меня действительно символично: на уровне и моей жизни, и истории, и Времени.