Иван Краско: Я неугомонный, неуживчивый человек

Народному артисту России исполняется 85 лет

Этого человека знает, кажется, весь Санкт-Петербург — и разве что ленивый не обсуждает его неожиданный брак с девушкой, на 60 (!) лет его моложе. «Я ненавижу юбилеи, круглые даты. И чтобы перед предстоящей, особенно круглой, взбодриться, я решил жениться», — смеется юбиляр.

Как будто без того он не образец неувядаемой молодости и неиссякаемой энергии! Разве его и без «светской хроники» в городе не знали? Прекрасного артиста, прежде всего театрального. Человека, которого можно назвать голосом Петербурга, ибо питерское радио дарит немало прекрасных минут встреч с ним в эфире. Наконец, человека с интереснейшей биографией — и со своеобычным взглядом на историю и текущий момент. Обо всем об этом корреспондент «Вечёрки» поговорил с Иваном Краско в Театре имени В. Ф. Комиссаржевской, где Иван Иванович служит уже более полувека, в его гримерке.

Меня по жизни все время что-то вело

— Иван Иванович, оглядываясь на пройденный свой жизненный путь, что скажете?
— Я уверен, что меня что-то все время вело по жизни. Начиная с самого юного возраста. Со случая на пруду в Вартемягах, что под Ленинградом, где я родился. Не слышали об этом?

— Нет, расскажите...
— О, это любопытное событие! Было мне тогда лет шесть-семь. И все парни, мои сверстники, вартемягский пруд переплывали. А я трусил. И вот я решил пойти утречком и в одиночку этот пруд переплыть. Плыву-плыву и вдруг чувствую: не одолею! И с перепугу двинул обратно. Доплыл, еле пальчиками до дна достал, отдуваюсь… Пацан ведь!

Выбрался на берег — на тот же, откуда поплыл. И сижу там обреченно. И вдруг сзади голос: «Обидно?» А мне даже не обидно, не до того. Смотрю, сидит дяденька какой-то на камушке, покуривает. «А ты знаешь, парень, что ты больше половины проплыл?» — говорит он. «Нет, я видел, там больше оставалось!» — отвечаю. «Так это у страха глаза велики», — возражает он. Я не верю — а в голове уже рождается идея второй попытки! А дяденька продолжает: «Да ты две трети одолел! Хочешь, я с тобой вместе поплыву?» Я, естественно, отказываюсь. И, уже отдохнувший, снова плыву, по-собачьи гребу, потом взял — и для дяди специально саженочками, прихлопывая ладошками. Играючи переплыл! Вышел я на другой берег, обернулся, чтобы дяде спасибо сказать, а он уже ушел. Вот так он сделал доброе дело, помог первый раз в жизни преодолеть себя!

И дальше, когда кончилась война, а я семилетку в Вартемягах заканчиваю, — вернулся с войны мой дядя, брат мамы. А у меня мамы уже не было, папы не было — он меня и усыновил, в 1946 году. Кстати, поэтому у меня мамина фамилия, папа был Бахвалов. И вот с 1946 года началась моя морская эпопея.

— Дядя моряк был?
— Нет, он был летчик. Но в летчики я пойти не мог. Были, видимо, проблемы с вестибулярным аппаратом, хотя я не знал тогда такого понятия. Один раз с качелей упал: видимо, закружилась голова. А дядя пугает: «Тебя в центрифугу поместят, крутить начнут...» Я только и пискнул: «Чего?» А он засмеялся и говорит: «Ну ладно. Тут только что открылось подготовительное училище с программой Нахимовского. Я тебя туда определю — давай?» Ну, он только разузнал, а уж экзамены я сам сдал, конкурс туда был даже.

Вот так я и оказался на прекрасном курсе. Теперь мы, кто еще жив, — мы все друзья, кореша. И собираемся во вторую субботу апреля у «Стерегущего», каждый пятый год — традиционный сбор. У нас даже оргкомитет есть, в котором я состою.

— Но ведь вы говорили, что думали пойти в актеры с детства — однако стеснялись того, что вас на смех поднимут…
— Это конечно. Да меня засмеяли бы в Вартемягах: «Артист нашелся!»

— Но разве не было даже мысли об этом? Не идти в военное училище, а сразу в актеры?
— Нет, поскольку батя честно сказал: «Понимаешь, жизнь-то трудная, война только кончилась. А в училище ты будешь на полном обеспечении». А тут еще и форма красивая. Да и Станюкович, чьими «Морскими рассказами» я зачитывался с детства… Ну, я и выбрал море. А потом ни разу не пожалел о том, что был такой период в моей жизни. Потому что, во-первых, закалка, прежде всего физическая. Во-вторых, эта наша дружба, морское братство, наши душевные дела. Очень важно все.

Я считаю, что это было одно из самых красивых времен жизни. Поэтому даже на нынешнюю свою запоздалую свадьбу я надел морской мундир капитан-лейтенанта. Свою форму.

— Вы ушли в запас в этом чине?
— Нет, лейтенантом. А потом сборы были, в Кронштадте месяц провел, получил старшего лейтенанта. А потом мне зачли сборы якобы без отрыва от производства и капитан-лейтенанта дали.

«Сынок, без театра тебе не жить!»

— Ну а путевку в актерскую жизнь вы получили уже в училище?
— Да, от руководителя кружка художественного слова Ефрема Владимировича Язовицкого. Вообще-то он сначала отговаривал меня — напрочь. Потому что я слишком поздно пришел, уже мичманом, всего за полгода до окончания училища! Язовицкий и говорит мне: «Ну зачем вам тратить время? У вас государственный экзамен предстоит, вы без пяти минут на флоте!»

Но я уговорил его, чтобы он послушал меня. Вот только поначалу некоторый затык у меня получился. Потому что я по его просьбе выучил басню «Мартышка и очки» Крылова, а он вдруг вывел меня перед первокурсниками и сказал, что государственная комиссия — вот эти двадцать человек. А те уже на меня смотрели, мягко говоря, с иронией. Потому что себя уже считали народными артистами — а тут новичок. Хотя погоны мои уважили, отреагировали вставанием. Но когда я остановился, деревянный совершенно сам, голос не мой (а я стал еще удивляться: а почему же дома получалось, а теперь нет?) — тогда они захохотали…

Но я уперся. Теперь-то я понимаю, что подступило «Быть или не быть?». Я ему должен был и себе должен был доказать, что дома-то у меня получается. И он поддался моему упорству, всех выгнал, закрыл дверь на ключ и сказал: «Читай!» А я стою дрожу. Он даже прикрикнул: «Ты моряк или нет? Читай!» И я, закрыв глаза, прочитал ему эту басню — так, как я себя дома слышал…

Вот тут-то это и произошло. Мне кажется, это был судьбоносный момент. Когда я открыл глаза, вижу — он плачет. Буквально! Тут он и сказал мне эти вещие слова: «Не знаю, сынок, что ты будешь делать на флоте, но без театра тебе не жить...»

«Сынок» он мне сказал — даже отношение его ко мне поменялось. Причем в этом, как я теперь понимаю, было его извинение, он просил у меня прощения за то, что едва не прозевал, не проглядел молодого человека, у которого оказалось в душе фанатическое отношение к театру.

— На флоте вы, впрочем, прослужили недолго?
— На Дунайской речной флотилии — одну навигацию, год, неполный даже. Мне в этом маршал Жуков помог — я так шутливо говорю. Потому что он стал сокращать флот. Я, кстати, Борису Тимофеевичу Штоколову, солисту Мариинского театра, об этом рассказал. Ему ведь тоже Жуков помог, конкретно — услышал его пение на концерте курсантов военного училища и сказал: «Тебе не здесь учиться надо, а в консерватории».

Боря, услышав мой рассказ, так удивился: «Как, Жуков помог и тебе тоже? А почему я об этом не знаю?» А я ему отвечаю: «Помог мне тем, что стал флот сокращать. Под руководством Хрущева. Так что бери выше — мне не только министр обороны, но и сам первый секретарь КПСС помог!»

А потом в ленинградском театральном институте при приеме: меня трясет всего, с пятеркой абитуриентов захожу на первый тур. А Борис Вульфович Зон, набиравший курс, смотрит на меня и вдруг говорит: «О, с корабля на бал!» 

— А вы в форме зашли?
— Я в кителе был. И в черных брюках. Одежды ведь никакой другой не было. Зашел застегнутый на все пуговицы. И сам весь такой зажатый. Правда, вижу сидящих в комиссии народных артистов, большинство из которых я в кино видел, и у меня мелькает такая мысль: «Если эти люди скажут мне, стоит мне идти в артисты или нет — они-то знают, — тогда все будет по-честному». Это меня устраивало, и я немножко успокоился, но все равно нервничал.

А тут слышу: «О, с корабля на бал! Иван Иванович был моряком, да еще кораблем командовал!» И ко мне, конечно, вдруг совсем другое отношение. И я по всем турам рванул — вперед, вперед, вперед!

Школа БДТ — лучшая академия

— После института вы попали в БДТ…
— Я вообще-то пришел туда не на просмотр, а подыграть товарищам — Жоре Штилю, Саше Семенову… И приглянулся Георгию Александровичу Товстоногову.

И эти четыре года, что я проработал в БДТ, четыре сезона я считаю настоящей театральной академией. Потому что во главе театра стоял великий театральный режиссер. Я по крайней мере до сих пор не вижу фигуры такого уровня, как Георгий Александрович, — и я видел его почти все четыре года не только в тех спектаклях, где я был занят, но я ходил и на другие репетиции. Поэтому видел, какой процесс живой происходит в этом человеке. И тогда же я усвоил, что любая мысль не может быть безэмоциональной. А особенно у актеров. И эту школу, школу БДТ, школу Товстоногова, я ценю всю свою актерскую  жизнь.

— Однако в БДТ вы отработали только четыре года — а потом перешли в Комиссаржевку…
— Тут произошла такая история, коллизия даже. Дирекция театра и партийная организация сразу меня просто затолкнули, затянули в общественную работу. Я стал председателем местного комитета, депутатом райсовета, а потом и в партию вступил — в том числе под воздействием Кирилла Лаврова, который, кстати говоря, мне рекомендацию написал, одну из необходимых трех. И дальше я должен был стать парторгом, но тут я подумал: «Куда-то меня не в ту сторону тянут...»

Хотя свою работу я старался делать честно, и сам Георгий Александрович это признал. Однажды возникла конфликтная ситуация, когда я ему на заседании месткома задал вопрос: «Какая перспектива у молодых актеров? Они не знают, что их ждет. И зарплаты у всех очень низкие». Товстоногов так возмутился: «Когда уважаемый председатель профсоюзного комитета станет главным режиссером, у него все будут играть главные роли!»

В общем, раздолбал меня так при народе, в пух и прах. И я думал: «Все, я уничтожен». Тем более что мне нашептывали: «Ты не знаешь, что такое Гога! Ты, брат, попал под жернова!» И целый месяц Георгий Александрович избегал встреч со мной. Причем до смешного доходило: если он видел, что я иду навстречу, то он находил повод завернуть куда-нибудь в другое место. Что вы хотите, восточный характер…

Но в месткоме у меня был Ефим Копелян, друг Товстоногова. И он, видимо, вел с ним какие-то беседы на тему этого строптивого председателя профсоюзного комитета, который по наивности говорил то, что думает. И через месяц Ефим Захарович посоветовал мне пригласить Товстоногова на итоговое собрание, посвященное производительности труда в театре. 

Я ему позвонил, и он пришел. И все ждали, что сейчас продолжится экзекуция этого строптивого. Но вдруг прозвучали такие слова: «Я впервые понял смысл существования в театре профсоюзной организации. Я понимаю, что интересы каждого члена профсоюза надо отстаивать. А в данном случае еще отстаиваются и интересы театра, о чем говорит наше совещание о производительности труда. И все это благодаря только Ивану Ивановичу Краско». Пауза, шок — и такие аплодисменты!

А я не ожидал, конечно, от него этого. Совершенно. Он парадоксальный человек был. Но честный. 

— И тем не менее вы из БДТ ушли…
— А ушел я потому, что ничего не менялось для меня в творческом плане. Причем я ведь играл очень много у студентов кафедры режиссуры, возглавляемой Георгием Александровичем. Причем мы играли тогда новаторские произведения, авангардистские: Славомира Мрожека, Фридриха Дюрренматта, Эжена Ионеско. Но и Гоголя, и Чехова, и Горького тоже. И везде я старался участвовать, мне было интересно. А в театре я особенно и не играл. Жених Володя в «Старшей сестре» Александра Володина. Владик в «Еще раз про любовь» Эдварда Радзинского: Волик Рецептер приболел, и меня ввели на эту роль, потом нас ставили в очередь с Рецептером играть. Или «Карьера Артуро Уи» Брехта — там я играл и защитника, и прокурора: Миша Волков попросил, ему на съемки надо было, я его заменял. Все это, в общем, эпизодические роли.

А я чувствовал: что-то не так. Потом понял: ведь актерская профессия постигается только на собственной шкуре, только через роли, через работу. А иначе все бессмысленно. И я подал заявление об уходе.

Какой грандиозный скандал устроил Георгий Александрович! Около часа он меня по асфальту размазывал — словно в моем лице уходит вся «золотая дюжина» актеров БДТ! Я сидел перед ним раздавленный: что же я натворил? А он громыхал: «Это предательство, просто так не делают талантливые люди!» Я порывался спросить: «А вы считаете, что я талантливый? Или если я ухожу, то я бесталанный?» Уже даже готов был пойти на попятную и даже что-то начал говорить… А он ведь сразу улавливал мысль: «Нет, вы подали заявление. Все, свободны!» Я так и ушел.

— Вернуться не пытались?
— Пытался вернуться. Ника, его младший сын, меня уговорил: «Пошли к бате! Он в отпуске мается, сейчас дома сидит». «Погоди, — говорю, — мы же с тобой выпили!» — «Да он в этом ничего не понимает. Ты только близко к нему не подходи, разговаривай от дверей!»

И первый вопрос я ему задал: «Георгий Александрович, за те годы, что я не в театре у вас, вы когда-нибудь слышали дурное слово в адрес ваш лично или в адрес БДТ?» — «Нет, этого я сказать не могу». Тогда я убедил его, что школа его мною воспринята, школа БДТ, поэтому, если будет возможность, то я бы с удовольствием туда вернулся. Он помолчал, посмотрел, сказал: «Открываем сезон в сентябре. Зайдите ко мне».

Но тут перед открытием сезона в БДТ случилось в Большом зале Филармонии какое-то совещание театральных работников. Я у колонночки сижу, недалеко от сцены. Георгий Александрович сидит в президиуме. Мы раскланялись. Он вроде мне дает знать: «Все в порядке». Но тут Рубен Агамирзян, главный режиссер Комиссаржевки, тоже в президиуме, видит, что Гога мне кивает, — и подходит к нему и начинает шептаться. Гога ему и говорит: «Я хотел бы Ваню к себе обратно взять». И вдруг Рубен замахал руками, разгорячился: «Да ты что, да ни в коем случае!» И когда я в день открытия сезона к нему пришел — сидит грустный Георгий Александрович: «Да, Ваня, здравствуйте». Я говорю: «Георгий Александрович, я правильно все понял? Тогда, в Большом зале?» — «Да, Ваня. К сожалению».

— Агамирзян не хотел вас отпускать?
— Ни в коем случае! Он меня трижды не отпускал. Трижды. У нас всегда были конфликтные отношения. Ну а сравнивать их нельзя. Прежде всего по уровню…

Эти все так называемые ученики, последователи Товстоногова, которые потом возглавили театры, — Владимиров, Корогодский, Агамирзян — они все дарованием-то ниже Гоги будут! Правильно питерский театровед Марина Дмитревская диагноз поставила! Она совершенно парадоксально увидела во всем этом, что Георгий Александрович Товстоногов, гений, рядом терпел лишь тех, кто ему по пояс. А они, восприняв этот метод, опустили своих учеников до уровня колен Товстоногова. А те в свою очередь — еще ниже, до щиколоток, даже до ступней. И таким образом ленинградская режиссура оказалась ниже плинтуса. Ух, какой образ!

С Леонидом Мозговым в спектакле Театра им. Комиссаржевской «Крейцерова соната».

Мечтаю сыграть Вольтера

— Ваша актерская судьба, карьера состоялась? Или было, что хотели сыграть — и не сыграли?
— Ну, в принципе все нормально. Я по крайней мере так отношусь. Я не задаюсь особенно, так сказать, свои цензы не завышаю. Вполне реалистично отношусь к тому, что могу. За то, что я делал и делаю, стараюсь, чтобы мне было не стыдно. Это, пожалуй, главный критерий для меня.

Ну, а потом есть еще желание что-то сделать. Вот захотел Сократа — не то что сыграть, а донести его мысли, высказанные им на суде, из «Апологии Сократа», написанной Платоном. Юра Корольчук, наш актер и режиссер, — я ему идею подал, и он написал неплохую пьесу «Тише, афиняне», одноактный спектакль, идет у нас на малой сцене.

— «Утоли моя печали» — ведь это он поставил?
— Он. Идет уже 16-й год. А еще я играю в «Доходном месте» Островского и в «Эросе» Павла Когоута.

Теперь подумываю о Вольтере. Мне очень нравится, что этот вольнолюбец — а я тоже, видимо, в некотором смысле такой человек — может сидеть в своем вольтеровском кресле и излагать очень интересные мысли! Которые могут кого-то и заинтересовать.

Это может быть личная моя пьеса. Хочу сам ее написать. Я же член Союза писателей России.

— Ваше отношение к современному театру и современному кино?
— Ну, кино невозможно бывает смотреть, эти сериалы. Очень редко, когда хорошо. Начинаю смотреть — или Рогожкин снял, или Бортко, Снежкин. Настоящие профессионалы. Это я смотрю. Потому что знаю: это будет честно, добротно, ответственно.

А вот сейчас посматриваю «Лучше не бывает» — это, видимо, о богатеньких. И какой разврат на экране вижу! Все готовы жить друг с другом не по любви, а потому, что они в одном бизнесе. Господи, такая грязь! Зачем это? Не знаю я, куда Константин Эрнст смотрит, не понимаю. У него же на канале передачи прекрасные, как «Голос», «Точь-в-точь». Зачем же таким-то увлекаться дерьмом? Неужели только заполнить эфир? Не понимаю…

И в театре не люблю, когда голая задница гораздо важнее, чем душевные отношения персонажей.

С Сергеем Мигицко на съемках телепроекта «Василий Теркин».

— Кстати, у вас роман с кино почему-то не очень-то складывался. Если припомнить, главных ролей, в общем-то, не было. Разве что атаман Иван Соловьев из фильма «Конец императора тайги». Да и то он в тени Аркадия Гайдара в исполнении Андрея Ростоцкого…
— Потому что я больше театральный актер. Помню, мы с Андрюхой, моим сыном, говорили. Я ему: «Вот ты киношный актер, а я театральный. А знаешь, почему так?» Он: «Ну?» А я: «А потому что ты романтический герой, ты играешь фактически самого себя, а у меня есть какие-то небольшие способности к перевоплощению. А тебе в театре было бы посложнее». Но у него, впрочем, были неплохие роли и на сцене.

Уход легенд из «Зенита» воспринял как личную беду

— Вы страстный  футбольный болельщик, сами играли в футбол. Хотя в БДТ отработали только четыре сезона, столько лет играли с его актерами в одной футбольной команде…
— Да, я даже в каком-то году, помню, еще Юрий Андреевич Морозов был на этом матче. И с тех пор мы как-то с ним сблизились очень. А то, что я дружил с Пашей Садыриным и Левой Бурчалкиным, — так это многие знают. Так же, как команда 1984 года, первые питерские чемпионы страны, — они до сих пор меня навещают в театре, и я к ним хожу — Толя Давыдов, Юра Желудков, Боря Чухлов, Володя Казаченок также. Эти ребятки молодцы, до сих пор на плаву. 

— А когда вы впервые пересеклись с «Зенитом»?
— С «Зенитом»? Ну так плотно… У нас как-то гастроли в Барнауле, а туда приезжает «Зенит», на Кубок СССР играть. Лева Бурчалкин тогда даже играл, по-моему. И зенитовцы пригласили нас. И мы там орали, болели, и «Зенит» выиграл. Это ж было счастье великое для нас!

Ну, потом, тогда было отношение к спорту другое. В команде «Зенит» играли почти одни ленинградцы. Это же совсем другое отношение! Платили игрокам не те миллионы, которые сейчас получают нынешние футболисты. Тогда они получали — ну, не сильно больше, чем артисты. А теперь это несопоставимые, конечно, цифры.

И поэтому я считаю, что спорт был более настоящий, что ли. Не покупной. Поэтому часто выступаю довольно резко против засилья легионеров: они патриотами по определению не могут быть. А без патриотизма нельзя завоевывать вершины. Ну, по-моему, никак. Любовь к родному городу, или не родному, — все равно, россияне должны быть. Наши. 

— И у вас ведь тоже есть свое мнение о том, что у нас сейчас в «Зените» творится. Да и во всем российском футболе тоже…
— Я не знаю всех подробностей. Потому что не то, чтобы я не любопытен, а просто пытаюсь не лезть. И вообще это для меня была какая-то беда личная — когда из команды ушли Рома Широков, Гарик Денисов, Андрей Аршавин, Кержаков не играет. Легенды «Зенита»… Про Рому я даже сказал, что это можно сравнить с утечкой мозгов из России — так же из «Зенита» ушел самый умный игрок. Как это можно? Он же в сборной, и капитан, и, опять же, мозг самый… адмирал — если перевести на морской язык.

Обидно, когда уходят хорошие ребята. Наши ребята! Я даже к Виталию Леонтьевичу обращаюсь, министру спорта. Ну впереди же 2018 год, впереди же чемпионат мира в нашей стране! Что же мы позориться будем? Или нас устроит какое бы то ни было место — лишь бы провести чемпионат мира? Нет, надо достойное место! И опять же в честной, спортивной борьбе.

Я лично могу хорошо относиться к легионерам, когда они действительно работают, честно зарабатывают деньги. Это понятно все. Я даже познакомился с Халком. Удивившись, что он, оказывается, довольно стройный парень. Потому что по телевизору — иногда квадрат какой-то. Думаю, надо же. А здесь он… улыбчивый такой. Добрый парень. 

Я — многоборец

— Секрет вашей молодости — активный образ жизни, спорт?
— Ну, спорт, это, конечно, вещь природная, необходимая для человека. Спрашивают меня, чем я занимаюсь, а я шучу: «Да я, в принципе, многоборец. Театр, радио, телевидение, кино».

У меня есть свой способ: утром проводить какую-то такую особую зарядку, физического развития такого, — физзарядку, как раньше говорили. Она очень связана с дыханием и с напряжением внутренних мускулов. Не только внешних там приседаний и прочее. А вот я понял, что очень важно то, как у человека функционируют ноги. Поэтому вот просто пальцами шевелить, и такое внутреннее напряжение. Это меня где-то в санатории научили. Я поверил. И действительно…

— Недавнее радостное событие в вашей жизни, свадьба, свидетельствует о том, что вы в отличной форме и к жизни относитесь только позитивно…
— Дай бог, дай бог.

— А в чем еще секрет вашей молодости?
— Думаю, в профессии. Актер должен все время работать — наблюдать, накапливать в себе, быть, перефразируя Александра Сергеевича, не ленивым и любопытным. А еще дети. Просто не дело бросать заботу о них, материальную, например. Поэтому я шучу, что должен дожить до того момента, когда они встанут на ноги. А если мне удастся побывать на свадьбе того и другого, то я смогу спокойно угомониться. А теперь еще и молодая жена появилась…

— О детях. Сколько их у вас всего?
— Вообще-то всего семеро.

— Однако получилось, что из старших только Андрей пошел по вашим стопам?
— Ну да. Но теперь внуки продолжат. Один в Варшаве, он поляк, Ян Анджей, ему 35 лет. Вот он уже и в кино играет, и дубляжом занимается. А Кирилл, младший, заканчивает 11-й класс, и вдруг стал сейчас — поскольку мы еще живем в одной квартире — проявлять интерес к театру. Хотя был этаким транспортником, отлично знает все железнодорожные станции, все станции метро, все трамвайные маршруты — сам лично объездил. Но вдруг заинтересовался театром. 

— А ваши младшие дети? Ваня и Федя — им сейчас 13 и 11 лет…
— Ваня танцами занимается бальными, европейскими и латиной, а младший Федя — в музыкальной школе. Их мама Наталья Николаевна проталкивает в искусство. Ну и правильно — не на улице парни растут.

— Как себя в роли молодожена ощущаете?
— Пока нормально. Мне очень близок этот человечек, я думаю, мы друг друга еще поддержим. Семь лет я ей обещал. И сдержу свое слово.

— В одном недавнем интервью вы сказали: женились для того, чтобы взбодриться…
— Ну да. Она сообщила мне свою молодую энергию, передала каким-то образом, волновым путем. И я возрождаюсь — и как мужик, и как человек.

Нынешняя жена Ивана Краско — Наталья Шевель.

Я «Вечёрку» уважаю

— Как сложились отношения с «Вечёркой»? Вы говорили, что были благоприятные, поддерживающие вас рецензии. Но, может быть, так было не всегда?
— Нет, я не могу обижаться на «Вечёрку». Были статьи и поддерживающие. Это актерам, наверное, нужно — особенно в период становления.

А потом я был еще хорошо знаком со спортивным журналистом Валей Семёновым. И мы в футбол играли против них — в составе БДТ я еще играл. А потом в составе сборной артистов города. Это все было — и очень это все было приятно. Еще был я на улице Графтио, на встрече в вашей Шахматной гостиной. И встречался с выдающимися шахматистами.

Поэтому у меня очень приятные ощущения. И когда меня спрашивают: «А вам какие газеты нравятся?», я отвечаю: «Я уважаю «Вечёрку». В том числе и за вашу социальную позицию. Неслучайно же мое амплуа еще Товстоногов определил: «социальный герой».

И я с тех пор не изменился. Написал вот «Удивительный сон дяди Вани», это такое обращение к нашему президенту. И когда был жив Леша Девотченко, у него был «Живой журнал», мне кто-то посоветовал ему послать. Ему понравилось, он выставил в Интернете. я, конечно, из-за того, что у меня актерская профессия, прикинулся в тексте таким старичком наивным — что многого не понимаю, не могли бы вы мне, Владимир Владимирович, это разъяснить. Потому что мне реально в жизни приснилось, как мне звонят, и голос говорит: «С вами будет говорить по телефону Владимир Владимирович Путин». 

— Реакция адресата на ваше послание была?
— Мы не общались на эту тему. Вообще-то, я думаю, он хорошо ко мне относится. Когда в Доме ветеранов сцены, после встречи с Владимиром Владимировичем, нам предложили пройти в комнату, где будет сделан общий снимок, я одним из первых вошел и встал — так просто, недалеко от дверей. Народ стал заходить, среди них Владимир Владимирович, который почему-то встал рядом со мной. Я даже по таким вещам кое-что понимаю.

Вот такой я неугомонный, неуживчивый человек. А почему? А потому, что президент нашей страны Владимир Владимирович Путин однажды заявил публично — то ли на молодежной встрече на Селигере, или, может быть, отвечая на вопросы народа: «Каждый человек имеет право на личное мнение». Я встал, поклонился перед телевизором и сказал: «Спасибо, Владимир Владимирович!» Теща моя, при этом присутствовавшая, обомлела и говорит: «Это он вам лично сказал?» Я сказал: «Да, Галина Дмитриевна, мне лично»…

…А еще в вашей газете кроссворды интересные. Я с советских времен ее за это любил. Однажды Игорь Олегович Горбачев — он был старшим преподавателем на нашем курсе — увидел, что я кроссворд из «Вечёрки» решаю. Я думал, он заругается — я это делал в перерыве между репетициями. А он говорит: «Молодец!». Я осмелел и спрашиваю: «А вы что, тоже любите кроссворды?» А он в ответ: «Ваня, точи мозги! Это один из способов».