Издано в Петербурге (зима-весна 2014 года)

Акрам Айлисли

Не ко времени весна

«Лениздат», «Команда А»

Живой классик азербайджанской литературы, чьи проза, стихи, пьесы были хорошо известны во всех республиках СССР, вновь напомнил о себе в конце 2012 года — романом-реквиемом «Каменные сны», опубликованном в журнале «Дружба народов». Этот роман (изначально — часть трилогии «Грандиозная пробка. Нетрадиционный роман в трех повествованиях»), рассказывающий о межнациональных конфликтах, о погромах в Сумгаите и Баку в 1989 году и в Нахичевани в 1919-м, послужил для соотечественников Айлисли поводом обвинить его в излишнем пристрастии к армянам. В Баку было организовано символическое похоронное шествие — по улицам пронесли гроб с номером «Дружбы народов». В адрес писателя до сих пор сыплются угрозы. Тому, кто принесет его отрезанные уши, обещана награда. Президент Азербайджана лично лишил Айлисли звания народного писателя и персональной пенсии.

Между тем скандальный роман проникнут состраданием к людям любой национальности и веры — как и другие произведения в сборнике, который пронзительной кодой завершают «Каменные сны», столь дорого обошедшиеся автору. В книгу также вошли трилогия «Люди и деревья» и избранные рассказы. Везде, в том числе и в романе-реквиеме, автор вспоминает о родном селе Юхары-Айлис. В честь него Акрам Набиев взял когда-то себе псевдоним. 

Владимир Шпаков

Стражник

«Алетейя»

Пятеро школьников из провинциального городка подружились и, как у мальчишек водится во все времена, основали «тайную лигу» — с клятвами, ритуалами, подписанным кровью уставом и грезами о сказочной стране Иргиль.  

Прошли десятилетия. И вот один из пятерых, которому дали когда-то прозвище Стражник, денно и нощно дежурит у палаты в престижной московской больнице, карауля уходящую жизнь своего друга детства Тореро — театрального режиссера Клима Шергина, слывущего безумным гением, восхваляемого и проклинаемого многими. Кто он, этот человек со смешной фамилией Булкин? Преданный помощник, пристальный наблюдатель, постановщик своего собственного спектакля или статист в чужом? Кем был сам Шергин — волшебником или безответственным монстром? И где предел дозволенного, если уж изречение «искусство требует жертв» приходится воспринимать буквально?.. 

Жанр произведения с трудом поддается определению. Реальность здесь оборачивается фантасмагорией — и оттого делается еще более реальной.

Эрнест Сетон-Томпсон

Медвежонок Джонни

«Акварель», «Команда А»

Во всем мире многие поколения детей, да и взрослых тоже, зачитываются рассказами о животных канадского писателя-натуралиста, выходца из старинного английского дворянского рода, зачинателя бойскаутского движения. Но отчего-то в последнее время русские переводы произведений Сетона-Томпсона переиздаются очень редко. Пробел отчасти восполняет настоящее издание, в которое включены четыре рассказа: «Чинк», «Виннипегский волк», «Арно», «Медвежонок Джонни».

Сетон-Томпсон был еще и прекрасным рисовальщиком — и иллюстрировал свои сочинения сам. Поэтому перед всеми последующими его иллюстраторами стояла непростая задача. Она оказалась вполне по плечу Вадиму Горбатову — члену не только Союза художников России, но и Союза художников дикой природы Великобритании, единственному российскому участнику вышедших в Англии сборников «300 лет анималистики» и «Современная анималистика» и проектов голландского фонда «Artists for nature Foundation».

Книга предназначена для самостоятельного чтения ребятами младшего школьного возраста. 

Сергей Кумыш

Как дети

«Геликон Плюс»

«Как дети» — вовсе не означает безмятежности. «Мне кажется, мы в детстве счастливы не потому, что дети, а вопреки этому. Поэтому и вспоминаем всю жизнь. А так-то сам подумай: это вообще нормально — быть счастливым, когда соседский сенбернар выше тебя ростом?» Такие немудреные мудрости мы внезапно — а потом уже предсказуемо — слышим от героев рассказов Сергея Кумыша. Девушек и юношей, встречающихся и расстающихся, — то и другое по абсолютно иррациональным и абсолютно понятным причинам. Ребенка, который настороженно следит за оттенками поведения родителей на семейном ужине. Молодого человека, вспоминающего обычный — и такой обычно счастливый — день, проведенный с рано умершим отцом. Женщина, уехавшая на заработки в Неаполь и волнующаяся об оставшихся дома, во Владикавказе, близких. («Наверное, это и есть ад, — подумала Фатима, — понимать, что находишься среди невообразимой красоты, и быть неспособной почувствовать ее».) 

Автор скупой на аффекты и удивительно эмоционально-тонкой прозы будто бы, как чуткий и внимательный исследователь, поочередно вселяется в души людей, на которых никому не придет в голову оглянуться на улице.