«Хармс» должен быть прежде всего особенным

Завершились съемки фильма о самом загадочном советском писателе

— А где тут пятый павильон?

— Пройдете здание, через двор и направо, — ответили мне.

Я прошел и очутился в закутке палимого летним солнцем двора киностудии «Ленфильм». Передо мной был вход в какой-то подвал. Это и был пятый павильон. Я сунулся было в него и, когда глаза привыкли к свету, увидел, что на меня идут два очень правдоподобных энкавэдэшника в синих фуражках.

30 мая здесь проходил последний съемочный день полнометражного художественного фильма с рабочим названием «Хармс». Его выпускает кинокомпания «Proline Film», снимает московский режиссер Иван Болотников, ученик Алексея Германа-старшего, он же написал сценарий совместно с Сергеем Соловьевым. Художник-постановщик — Владимир Светозаров.

Играет интернациональный состав. В роли Хармса — польский театральный режиссер Войцех Урбаньски, ученик нашего легендарного Вениамина Фильштинского. Роль жены Хармса Марины Малич досталась молодой актрисе театра и кино из Литвы Айсте Диржюте, которая в этом году получила награду «European Shooting Stars» Берлинского международного кинофестиваля. В роли Якова Друскина, друга Хармса, спасшего его архив, — литовский актер театра и кино Дариус Гумаускас...

Съемки заняли двадцать два дня. В последнюю очередь сняли и последнюю сцену. Фантасмагория, где переплетался Ленинград 30-х и фантазии Даниила Хармса, заканчивается здесь. Пятый павильон изображал застенки «Крестов», где окончилась жизнь поэта.

Друзья-обэриуты: Войцех Урбаньски в роли Даниила Хармса и Григорий Чабан в роли Введенского

«Да это больной, писатель какой-то»

В темноте застенков встречаю знакомое лицо: это композитор Андрей Сигле, он же — продюсер фильма:

— Картина эта не биографическая. Она сама сделана в духе Хармса. Там есть и его персонажи, они перемешиваются с реальными действующими лицами… Для меня это первый опыт работы над фильмом в таком сюрреалистическом ключе. И удивительно то, что он получается очень современным. Сейчас в стране у нас тоже происходит определенный сюрреализм. Над этими перекличками очень интересно работать. Наступает время, когда Хармс удивительным образом оказывается созвучен нашей жизни.

Фильм — дебют Ивана Болотникова в игровом кино, до этого он занимался документалистикой. Человек он очень нестандартный, энергичный — и я уверен, что кино получится неординарным. Он уже лет десять с этой идеей носится. Когда ко мне попал сценарий, я решил, что мне это тоже очень интересно.

Абсурдистский юмор преследует Хармса и превращается в черный. Ленинград 30-х годов нашли на заводе «Красный треугольник»

— Музыку тоже вы будете писать?

— Мы обсуждали это. Ну сначала дай бог закончить, сделаем первую сборку — и тогда посмотрим.

— Будет ли фильм в широком прокате?

— Мы надеемся на широкий прокат. Хотя вы знаете, какой там взгляд на материал… Постараемся, чтобы кино увидело как можно большее число зрителей. Фильм мы постараемся закончить к концу года. Хотя на монтаже, может быть, придется экспериментировать, потому что картина все-таки необычная.

Мы достаточно быстро нашли финансирование. Спасибо Минкульту, который тоже нас поддержал. Хотя Даниил Ювачев-Хармс — фигура неоднозначная, не совсем в нынешнем патриотическом тренде. Вообще картина получилась международная — финансовую поддержку нам оказал европей­ский фонд развития кинематографии «Eurimages». Фильм создается в копродукции с Литвой и Македонией.

Для такого проекта важно иметь международный статус, потому что это дает ему возможность надеяться на международный прокат. К тому же сценарий был поддержан голландским «Хуберт Балс Фонд» Роттердамского фестиваля, что дает нам право мировой премьеры на фестивале. Они уже пригласили нас в программу, но мы, может быть, замахнемся даже и на нечто большее.

— Двадцать два съемочных дня — это ведь как-то довольно стремительно…

— Это очень мало. Но поскольку кино дебютное и финансирование у нас небогатое — мы пытаемся минимизировать расходы, сокращая съемочные дни. У нас работает знаменитый оператор-постановщик Шандор Беркеши, который снимал, например, «Детей Арбата» и «Коктебель». А художник-постановщик — опытнейший Владимир Светозаров, среди последних работ которого — «Идиот», «Мастер и Маргарита», «Турецкий гамбит».

Все становится яснее, и энкавэдэшники уже не так напрягают. Разглядываю обстановку. На полу валяется противогаз. На стенах — надписи по-немецки: снимали, что ли, подвалы гестапо? Дальше — камера со страшной, глухой железной дверью. Самого Хармса — Войцеха я пока не вижу, он в камере.

Жену Хармса сыграла литовская актриса Айсте Диржюте

Охранник подходит и смотрит в глазок:

— А тут свет почему горит?

— Да это больной. Писатель какой-то. Свет выключить?

— Да оставь ты его к чертовой матери…

Пока переставляют камеру и свет, разговорился с охранниками (их зовут Андрей и Вадим). Вне кадра они вполне дружелюбные.

— Я не артист, с 2006 года периодически снимаюсь. А у коллеги сегодня дебют…

— Я-то попал в кино случайно — на пляже валялся обрывок газеты. Увидел, что приглашаются желающие для съемок в массовке для фильма «Сонька Золотая Ручка». Приехал, двенадцать часов ждал съемок. Так и не сняли. Не расстроился, приехал еще раз, еще… Потом на фильме «Все могут короли» меня спросили, работал ли я с текстом. Я немножко приврал. И снялся в эпизоде. После этого моя карьера пошла вверх. Я во многих базах присутствую, играю роли второго плана, мне дают диалоги… Вообще кино — это интересно. Это мое хобби.

А работаю я в Морском порту, грузим там большие океанские пароходы минеральными удобрениями. Тоже романтическая вещь.

Квартира Ювачева. Видна рука мастера — художника-постановщика Владимира Светозарова

«Я оказался готов к этому фильму»

У режиссера Ивана Болотникова между дублями находится время пообщаться.

— Андрей Рейнгардтович сказал, что идея «Хармса» у вас появилась уже десять лет назад.
— Да, это давняя история. Хотелось это сделать, а все не получалось — то финансирование найти, то еще что-то. А теперь время настало для проекта. В наши «нефтяные годы» Хармс был не нужен никому. А сейчас, когда кризис — все это актуализировалось. В действие фильма вплетается нынешняя жизнь. Понимаете, я очень четко ощущаю, что время — неоднородно. В кино люди делают полшага — и оказываются в Средневековье, среди рыцарей. Так вот у меня ощущение, что мы сегодня можем сделать полшага — и оказаться в 37-м. Или в блокаде. У меня не буквальная биография Хармса. Мне показалось, что нужно все это деликатно — но актуализировать. Показать, что это фильм не только о Хармсе — но и о нас, о сегодняшнем.

Важно, что я тоже оказался готов к этому фильму. Собралась команда, без которой невозможно было бы это кино сделать. В какие-то моменты не я их тащу — а они меня тащат, когда я сам устаю. Андрей Сигле, художник-постановщик Владимир Светозаров, весь наш интернациональный состав...

— А как же режиссерский диктат?
— Режиссер должен прежде всего чувствовать, что ветер идет в его сторону. И нужно его ловить, этот попутный ветер. Нужно интуитивно понимать, что тебе поможет.

Мы снимали сцену встречи обэриутов. Но очень сложно создать эту атмосферу друже­ского общения, когда актеры тянут каждый в свою сторону. И я, сжав зубы, ждал, пока они притрутся друг к другу, — а смена-то дорогая! Зато потом, в конце, они выдали мне настоящий результат. Дариус Гумаускас (он сыграл Якова Друскина) сказал мне потом: «Молодец, Иван. Терпел!» Но отпускать управление тоже нельзя, потому что тебе тогда весь фильм разнесут. Проблем, конечно, все равно полно, и я до сих пор не знаю, получилось или нет...

Охранники в перерыве между съемками оказались симпатичными ребятами

— Расскажите, как вы взяли Войцеха Урбаньского на роль Хармса.
— Хармса нужно было найти прежде всего, на него уже нанизывались все остальные персонажи. Какой будет Хармс, такой будет и фильм.

А Хармс должен быть прежде всего особенным. Инаким. У нас всегда к «инаким» относились не очень хорошо. Так может быть в любой стране, но у нас это какое-то наследственное. Так что мне нужно было породистое интеллигентное лицо, при этом в нем что-то должно быть чуждое. И на Новый год, 31-го числа, я нашел Войцеха — увидел его на фото в Интернете. Потом рискнул и пригласил его на пробы. Это был большой риск — у меня уже не было запасного варианта. Он приехал, сыграл, но он был совершенно не похож на Хармса. И тут помогла Надежда Толубеева, его сокурсница, которая в фильме тоже снимается. Она сыграла с ним сцену — и вдруг получилось. Тут же подобрали грим. Сделали ему прическу, чтоб череп был удлиненный, как у египетских фараонов. А дальше Войцех так включился в роль, что остальное уже потянулось следом.

«Он очень сильный, сильнее меня»

Наконец появляется возможность поговорить и с самим героем. Заходим в камеру. Войцех Урбаньски сидит на нарах в кальсонах и рубашке. Он и впрямь похож на Хармса — очень худ, очень бледен (в слабом свете подвала непонятно, грим это — или природные данные). Обстановочка, в общем, располагает к беседе… Или к допросу.

Войцех в камере и впрямь похож на Хармса

— Вы читали Хармса до этих съемок?
— Мало. После того как мы стали общаться с Иваном — конечно, прочитал как можно больше. В Польше Хармс вообще не очень известен. «Старуху» знают, стихи — но знакомо с ними очень немного людей.

— Но вы занялись им серьезно?
— Вообще это был длительный процесс. Сначала Ваня предложил мне роль, потом я читал сценарий, пытался понять роль, что я могу с ней сделать. Когда я прочитал дневник и записные книжки Хармса — какие-то моменты мне стали гораздо понятней.

Потом, в этой истории играет большую роль Петербург: для меня и для Хармса очень важный город. Я здесь учился и всегда мечтал поработать здесь, приезжать сюда, не расставаться с Питером.

— Хармс сам был настолько противоречивый человек, изломанный... Как вы его поняли?
— Он весь был из противоречий. Совсем не сладенький человек. Очень глубоко верующий. Но это не мешало ему изменять жене, Марине Малич, направо и налево — какая-то болезненная половая жизнь. Боялся ходить на похороны, боялся даже пожилых людей. Дети его обожали, а он их ненавидел. Может быть, оставшись сам ребенком, он чувствовал с их стороны конкуренцию и поэтому не любил.

Да еще эта психическая болезнь… Мне кажется, она была, но он ее еще и утрировал — чтобы, например, не служить в армии. Не из трусости — это была принципиальная пацифистская позиция.

— За это его и уничтожили?
— И за это тоже. Детские его стихи были признаны вредными. Но при этом он ведь не боролся с властью, не был героем-оппозиционером! Ему просто было не разрешено жить и творить. Главная его борьба — с самим собой. Он человек-парадокс. «Мне дано все, чтобы жить возвышенной жизнью. А я гибну в лени, разврате и мечтании» — из его записных книжек.

Он очень сильный человек. Сильнее меня. Я думаю, что если бы меня не признавали столько лет — я бы занялся чем-то другим. А и он, и Введенский, и другие обэриуты продолжают делать свое литературное дело, считают это важным.

— Вы прекрасно говорите по-русски, акцент почти незаметен. Сами будете озвучивать своего героя?
— Я сам не знаю, что лучше для фильма. С одной стороны, хотелось бы и озвучить. С другой — я осознаю недостатки своей речи. Дело даже не в акценте, а в интонациях. Мне хотелось бы, чтобы Хармс говорил более твердо, четко, чем я. У меня ведь есть много знакомых петербуржцев, и я слышу, как отличается эта интеллигентная петербургская речь даже от приезжих из Москвы или из Омска. Поэтому даже если я буду озвучивать — мне нужен будет какой-то настоящий петербуржец, хороший актер, который будет исправлять мою интонацию.

— Интересно, а вы чувствуете то, о чем говорит Иван? Что сейчас время для «Хармса» пришло?
— Во-первых, в каком-то смысле можно ощутить цензуру. Какие-то моменты, о которых в Польше мы никогда не задумались бы: можно ли сказать в кадре то или иное слово, можно ли быть полураздетыми. Здесь это есть. Мои театральные знакомые говорят об этом же. Когда я учился здесь с 2006 по 2011 год, этого еще не было.

И какой-то страх у людей появляется. Страх будущего, неуверенность в завтрашнем дне. Но это есть и в Польше, и повсюду в мире.

Невесело призадумавшись, покидаю ленфильмовские «Кресты». Тут мне достается шанс побеседовать с художником-постановщиком Владимиром Светозаровым — он только что прибыл на площадку.

— Говорят, что вам при небольшом бюджете удалось сделать что-то невероятно красивое...
— Это все благодаря художнице Марине Николаевой, с которой мы работаем двадцать лет подряд. Мы лишь робкие исполнители.

Когда я прочитал сценарий, я был в искреннем восторге от того, как можно развернуться. Ленинград 30-х, улицы, быт, нравы, загадочная фигура Хармса… Давно не попадалось такого сценария, в основном бездарные сериалы. А тут мы взялись за работу, изучали, рисовали… Но потом пришлось ограничивать аппетиты — не стали снимать улицы, пивную… Остались квартира Хармса, тюрьма, кладбище и завод «Красный треугольник» в роли всего Ленинграда.

Хармс был специфическим человеком, не очень приятным. В квартире у него все стены были расписаны лозунгами вроде «Дом уничтожения детей». У него стоял сундук, оклеенный голыми женщинами. Последний раз я такое видел, когда служил в Советской армии — такой был дембельский чемодан. Сундук этот мы, правда, не сделали...

В общем, квартира должна быть произведением искусства — с расписанными абажурами, с изобретенной лично Хармсом «словесной машиной»: дергаешь ее за рычаг, и вываливается записка.

Еще в воспоминаниях его подруги Марины Дурново есть про то, как они, выпив пивка, красили стены в розовый цвет. Этакие короли ленинградского дна, я похожих людей хорошо знал. На полу, наверное, стоял «Телефункен», играла зарубежная музыка… И Хармс в желтых штанах.