«Мне надо было пройти по этому аду»

Петербургский художник Андрей Карапетян иллюстрировал новое издание «Божественной комедии» Данте

«Божественная комедия» Данте Алигьери принадлежит к величайшим текстам человечества. Но, положа руку на сердце, многие ли из нас смогут процитировать что-нибудь из этого произведения, кроме хрестоматийных строк, засевших в памяти со школы: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины»? Надеемся, что беседа с художником, прошедшим вслед за Данте через все круги ада, сможет пробудить интерес к этому произведению, поможет понять все его многомерные смыслы.

«Я был поражен этим великим текстом еще в школе»

— Готова к выпуску «Божественная комедия» Данте в новом переводе Маранцмана. Вы — автор иллюстраций. Как вам новый перевод?
— Я не делал иллюстрации специально к новому переводу. Они у меня уже были готовы. И оказалось, что мои иллюстрации кто-то показал главному редактору издательства, его они заинтересовали. И вот — дело было на похоронах Бориса Натановича Стругацкого — ко мне подошли и предложили встретиться, чтобы поговорить о работе над новым изданием дантовского «Ада».

— А иллюстрации вы делали к какому переводу? Или, может, в оригинале читали?
— К переводу Лозинского, я не знал других. Сегодня «Божественную комедию» можно прочесть в переводах Минаева, Мина, Петрова, Илюшина и вот теперь — Владимира Маранцмана. Я знаю, по отзывам коллег-филологов, владеющих итальянским, что его перевод очень точен, и могу представить, какой это колоссальный труд, но для меня перевод Михаила Лозинского остается лучшим из всех — самым поэтичным, передающим всю грандиозность дантовского мира, магию и страстную суровость его терцин. Я был поражен этим великим поэтическим текстом еще в школе. 

— Но в школе Данте не проходят, кажется…
— Я читал фрагменты «Божественной комедии» в знаменитой Детской энциклопедии советских времен.

— Да, помню, были желтые такие тома, жутко интересные…
— И вот эти дантовские строки в великолепном переводе Лозинского застряли с тех пор в моей памяти и не отпускали. Сейчас я, быть может, не смогу наизусть цитировать большие фрагменты текста, забывается, но я до сих пор остаюсь в плену этих строк. 

— И что же, будучи школьником уже попытались перевести эти божественные строки на язык визуальных образов?
— Иллюстрировать «Божественную комедию» я начал в армии, на дежурствах. Тогда еще, разумеется, не было перевода Владимира Маранцмана. Это гораздо позже все соединилось, и я познакомился с профессором Владимиром Георгиевичем Маранцманом, чрезвычайно обаятельным человеком. Он, кстати, наполовину итальянец. И я прочел его перевод. Но Лозинский остается моей первой любовью. И рисунки шли от Лозинского, конечно.  

Ад. Песнь 8-я. Флегий.

«Ад мы устраиваем сами каждое столетие — аккуратно, как немец-часовщик»

— Сколько всего вы сделали иллюстраций?
— К «Аду» — около 80. «Чистилище» я сейчас делаю. Это будет отдельное издание. Рисование заставляет читать без дураков этот невероятно тугой для восприятия текст, заставляет вглядываться уже не в знаковые символы и фантасмагорические образы, а в людей, в души людские, в собственную душу. И создание иллюстраций к страшным видЕниям поэта заставило не только пропускать через себя этот его мир, но и по-новому, ретроспективно осмыслить собственную историю. Когда я пошел по этому пути, у меня начали выходить еще и комментарии к «Аду». То, как я пытался графически выразить свое вИдение происходящего, например, в России, ассоциативно — и органично для меня — связывалось с сюжетами «Божественной комедии». Вот тогда вся работа обрела смысл. Никаких метафор! Какие метафоры могут быть у нас с вами, когда ад мы устраиваем каждое столетие, аккуратно, как работает немец-часовщик? Мне надо было пройти по этому аду. Но помня примерный рельеф того, дантовского. Просто потому, что ад может быть один на всех нас. На итальянцев, русских, армян. Пройти, чтобы хоть что-то понять. К каждому кругу я делал несколько листов графических комментариев к тексту поэмы. Их больше даже получилось, но это не вошло в формат издания. Мне лично они кажутся более интересными.

— То есть вы пытались показать эти пороки человеческие, страсти, этих грешников и их муки глазами современного человека?
— Я не знаю, современный ли я. Старался выразить свое вИдение. Перескочить через простенькие трактовки.

— Попробуйте рассказать на примере одного из пороков, ну, скажем, чревоугодия…
— Понимаете, вот я рисую третий круг Ада. Там «Цербер хищный и громадный собачьим лаем лает на народ»… Ну неинтересно рисовать собаку с тремя головами, то есть буквально следовать литературному тексту. Я сначала так к нему подбирался, потом этак. Цербер — это бес. Что-то с бородой, человеческими лицами, громадное, которое не просто бегает по этому третьему кругу, оно там царит. И что такое чревоугодие? Ну любит человек поесть. Ну, не будут же его так мучить из-за этого! И у меня возник образ алчущих. И рисовал я изможденных людей, тех, которые алчут тебя, алчут тебя ПОГЛОТИТЬ. Не от ума эти поиски мои шли, не от рассуждений. Хотя потом я, конечно, привязал рассуждения. Например, круг, где мучаются гневные. Я нарисовал человека, который долбит стену камнем, человека, который тратит — в бессмысленной ненависти — на это все свои силы.  

...Он ими веял, движа рамена, и гнал три ветра вдоль по темной шири... Ад. Песнь 34-я. Люцифер.

«Человека притягивают страданья»

— Сложно переводить литературный текст на язык визуальных образов?
— Я не профессиональный художник. Я никогда не учился этому. А как переводить? Я всю жизнь читал эту книгу и вожделел этих образов. И все, на мой взгляд, рисовали неправильно. Когда я увидел иллюстрации Гюстава Доре к «Божественной комедии», понял, что это неправильно все. Да, такое заявление можно счесть наглостью с моей стороны — великий французский художник, представитель великой школы графики! Но он нарисовал совсем не то, что видел я. Его гравюры, без сомнения, великолепны. Его карандаш создает мрачную атмосферу ада: подземные пейзажи, где никогда не бывает солнца. Но образы обитателей Аида, на мой взгляд, слишком академичны. Я не увидел там ужаса, страдания, боли. А как нарисовать «страшный срыв гудел у наших ног», глубину, во тьму уходящую? Как нарисовать фурий, например? Ну что женщин-то рисовать со змеями вместо волос? Это скучно. И я прошел вместе с Данте весь этот путь, тяжелейший путь. Ведь ты сочувствуешь этим грешникам, им же больно! Вергилий — это тень, Данте — живой, вокруг тени, они мучаются. Минос — судья. Как это все увидеть? Трудно объяснить. Наверное, сейчас я бы перерисовал все иначе. 

— Существуют еще иллюстрации  Сандро Боттичелли, Уильяма Блейка, Сальвадора Дали. Как вы их оцениваете?
— Смотрел внимательно иллюстрации Боттичелли. Я люблю картины этого великого итальянца, но вот иллюстрации к Данте мне не понравились. Потому что это не ад. Вынужден признаться, что и Дали великолепный свой талант не сумел проявить в иллюстрациях к «Аду». Его картинки можно приложить к любому другому произведению. Блейк? Мне кажется, детский сад. Понимаю, что некорректно так отзываться, но я говорю лишь о своем личном впечатлении.

— Как вы думаете, почему именно «Ад» Данте больше всего читают, а «Чистилище» и «Рай» многим кажутся скучными?
— Из-за того, что человека притягивают страдания, преступления — как бездна: и страшно, и интересно. У зла и его представителей больше красок. Когда я начал рисовать «Чистилище», понял, что это гораздо тяжелее. Нет ярких образов, как в «Аду», где Цербер, огонь, смола, бесы… Там еще присутствует фантастика. «Чистилище» порождает больше философских размышлений. Как я буду рисовать «Рай», я вообще не представляю. Ничего нет — ангелы и души, которые не страдают, а блаженствуют. Все это логично. Почему в аду интереснее? Потому что здесь грехи людские. Потому что нам интересно, как люди грешат. А праведники скучноваты.

...Ты лучше в рог звени, безумный дух... Ад. Песнь 31-я. Порог девятого круга.

— То есть получается, что зло привлекательнее?
— Наверное, для художников, режиссеров, актеров. Как я уже сказал, у зла, у преступления больше красок.

— Скажите, а вы воспринимали этот дантовский ад как сказку, не как реальность? Вы же не верите в реальность существования такого ада? 
— Это грандиозная метафора. Я человек православный. У православной церкви нет понятия ада, рая, чистилища. Рай и ад — это не награда и наказание со стороны Бога, а, соответственно, здравие и болезнь человеческой души, особенно ясно проявляющиеся в ином бытии. Выход из времени в вечность — это встреча с Богом, суд в том и состоит, что «свет пришел в мир и обличил дела тьмы». И если вдруг окажется, что в нашей жизни было больше ненависти, раздражения, зависти, чем любви, то свет божественной любви в вечности будет страшен для нас. В Евангелии есть место, где Христос изгоняет из одержимого человека беса, а бес ему говорит: не мучь меня! То есть тот, кто есть полнота света и любви, — оказывается источником муки! Если то подобие, которое люди в земной жизни себе стяжали, недостойно того образа, который им был дарован, то встреча с Богом станет источником вечной муки. Ад — это зона непробиваемого одиночества, изолированности, безлюбовности. И еще: ад — это стыд совести, которому не будет конца, потому что нет никакого будущего, когда можно что-то изменить, а есть только прошлое, и каждое воспоминание вопиет о том, какой катастрофой для тебя закончилась жизнь. Ад страшен не столько интенсивностью своих мучений, сколько их бессмысленностью. Даже элементарную зубную боль никто не в силах перенести, если ты уверен, что она бессмысленна и будет длиться вечно. Вот в это я верю. Ну, а в Италии средневековой никто не верил, что Данте, живой человек, подобно Христу, прошел ад. Иначе его бы просто сожгли на костре. 

— Его, кстати, и хотели сжечь. Только не за это…
— За что-то другое, связанное с политикой. А вот за святотатство его бы точно сожгли. Но поняли — литературный вымысел, фантазия. Первая моя мысль после прочтения  «Ада» была, что это ведь первый инженерный проект концлагеря. Но потом, позже, я понял, что этот человек, Данте, пропустил через себя, прошел сквозь себя — через ад, чистилище, рай. Как и я, когда рисовал. Не знаю, насколько глубоко, но я прошел за ним следом, по этому его аду. Как «награждаются» грехи человеческие у Данте — в том его творческая воля. Содомиты, к примеру, — пламенем, огни на них падают. Он так видел, и я за ним посмотрел. 

— Сейчас люди мало читают. Вот эта книга — новое издание « Божественной комедии», — на которую столько труда потрачено, на какую она рассчитана аудиторию? И как вы думаете, кому это интересно будет — вчитываться в новый перевод, сравнивать с Лозинским, может быть, с оригиналом?
— Мне сказали, это будет убыточное издание. Но даже если два, три человека прочитают, оценят мою работу — это уже результат! Кто знает, как это скажется потом, связи жизненные бывают очень неожиданными... Один прочел, другой прочел, и вдруг через сто лет — ба-бах и революция! Кто его знает...