Колокольчики мои, цветики степные…

Лето 1744 года выдалось насыщенным и донельзя веселым. Молебны да церемонии, маскарады да фейерверки

Лето 1744 года выдалось насыщенным и донельзя веселым. Молебны да церемонии, маскарады да фейерверки. Свежеиспеченная великая княжна Екатерина Алексеевна, невеста престолонаследника Петра — второго в государстве человека, уйдя с головой в дворцовые сплетни и светские развлечения, внезапно ощутила себя органичной частью не только русской аристократии и даже русской политической системы, но и России как этноса, России как державы. И поездка на юг, на живописные украинские приволья, лишний раз убедила в этом и ее саму, и всех окружающих.

Вьется пыль из-под копыт
Путешествие готовили, по обычаю, долго и тщательно. Царский любимец Алексей Разумовский, сознавая, что его статус и могущество будут в огромной степени зависеть от впечатления, какое произведет на императрицу Елизавету Петровну вояж в Малороссию и прежде всего в родную ему Черниговщину, засучил рукава и приступил к делу. Быстрее ветра помчался конный посыльный с конвертом к Олешиной матушке — Наталье Демьяновне. В бумаге — строгий наказ: скажи, мамо, управляющему усадьбами Семену Пустоте, дабы присмотрел крепко за родней нашей и «чтоб он, Семен, как зятьям, дядьям, так и всей родне именем моим предписал бы быть в одном собрании в деревне Лемешах (гда некогда увидел свет сам Алексей Григорьевич. —
Я. Е.) и дожидаться бы там моего свидания. А наипаче запретить, чтоб отнюдь никто из них в то время именем моим не хвастал бы и не славился б тем, что он мне родня».

Лишенная стилистических красот депеша подействовала тем не менее с неотразимой точностью. В городах и весях Украины установилась атмосфера народного праздника. А самодержица еще только-только покидала Москву. Зато младшая поросль — августейший племянник с невестой Екатериной — уже тронулась в путь. Выехали на двухстах подводах — помимо пассажирских экипажей двигались возы с шатрами для отдыха, кухонными принадлежностями, богатой посудой, изысканными яствами, многочисленным штатом прислуги, поваров, охранников, лекарей.

В первой карете расположился прекрасный пол: великая княжна, ее мать Иоганна Элиза, графиня Мария Румянцева (супруга генерал-аншефа Александра Ивановича — того самого, кто по молодости лет в скромном капитанском чине помогал «депортировать» из Неаполя несчастного царевича Алексея, и мать будущего екатерининского орла — фельдмаршала Петра Румянцева-Задунайского), а также французская гоффрейлина принцессы Иоганны — старая дева с сочно-колоритным именем де Каин. Во втором транспорте тряслись на перекладных престолонаследник Петр Феодорович, его гувернер Оттон фон Брюммер, обер-егермейстер Петр Бредаль и обер-камергер Фридрих Бергхольц (член свиты покойного герцога Гольштейн-Готторпского Карла Фридриха, наведавшегося в 1721 году в Петербург свататься к Анне или Елизавете Петровне).

Так продолжалось пару-тройку дней, а потом жениху наскучили сварливые педагоги, и он перебрался к нареченной. Идея была целиком одобрена Екатериной, тоже подуставшей от общества неулыбчивых мегер. Но Иоганну, понятно, «подвинуть» было нельзя — пожертвовали придворными дамами. Вместо них Петр поочередно приглашал удальцов из юной свиты — то князя Александра Голицына, то графа Захара Чернышева, то кого-нибудь еще; в этакой компании грустить, конечно, не приходилось. Однако герцогиня Иоганна с трудом восприняла подобное новшество и решила скрасить его собственным гениальным изобретением. К дилижансу подогнали подводу с постелями и, положив туда доски и подушки, сконструировали столь длинный и вместительный рыдван, что там могли усесться от восьми до десяти человек кряду. Трое «небожителей», само собой, не менялись, а остальных подвергали частой ротации кадров: звали только тех, кто мог забавлять и развлекать.

В домике на колесах с утра до вечера стоял неумолчный хохот. Это вызвало нелучшие эмоции у отстраненных особ: графиня Румянцева, Брюммер, Бергхольц и печальная мадемуазель де Каин, сгрудившись вчетвером в одном тарантасе, с наслаждением перемывали кости счастливчикам из монаршей кареты. Все тщетно! «Наша повозка, — признавалась впоследствии Екатерина, — это знала, но ни во что не ставила…»

Царя белого казаки собираются…
Великокняжеский, как говаривали в старину, «поезд» миновал Серпухов, Тулу, Севск, въехал в пределы Украины и, обогнув Глухов, Батурин и Нежин, мягко скрипнул рессорами в Козельце, в каком-то десятке верст от «мозгового штаба» императорского путешествия — поселка Лемеши. Здесь, в Козельце, в просторном доме графа Разумовского, стали ждать государыню-матушку. Ожидание затянулось до трех недель. И не случайно: на каждой промежуточной станции кормили, поили, чистили и меняли до восьмисот лошадей. Монархиня тратила массу времени на остановки, любила, разминая ноги, гулять пешком, нередко изволила отлучаться на охоту в отъезжее поле с псарями и сокольничими. В итоге она появилась на Черниговщине уже после Яблочного Спаса, 15 августа, — в день Успения Пресвятой Богородицы. Сразу непрерывной цепочкой потянулись вполне мирские радости — музыка, балы и азартная карточная игра, доходившая до такого накала, что на столах иногда беспорядочно валялись кучи монет — по 40 — 50 тысяч рублей…

На берегу речки Есмани состоялся парад малороссийских казачьих частей — они выстроились длинным фронтом по тысяче бойцов каждая. Сверкали на солнце обнаженные сабли, торжественно рокотали трубы. Всю эту шумную рать представлял дородный и усатый воин — генеральный обозный Яков Лизогуб, восседавший на крепком турецком жеребце. Он четко отрапортовал о наличных силах. Десять реестровых полков. Два кампанейских. Отряд надворной гетманской хорогвы. Генеральные старшины и бунчуковые товарищи. Елизавета Петровна (а за ней, не отставая, затаив дыхание, ошеломленная Екатерина) обходила лихой строй в однобортных суконных черкесках и распашных бешметах неторопливым державным шагом. Лубенский реестровый… «Приветствую, молодцы! Довольна весьма видеть вас в добром здравии!» — «Виват, виват, виват!» Черниговский реестровый… Миргородский реестровый… Переяславский… Прилуцкий… Стародубовский… Киевский… Полтавский… Нежинский… Потом царица утомилась, отерла пот. Подали роскошную коляску. Елизавета, вздохнув, откинулась на шелковые подушки и кивком указала Кате на место рядом. Напротив сели Петр и старшина Михаил Скоропадский. Чуть поотстав, за обозным Лизогубом двинулись конные полтавцы с песельниками и оркестром. Процессия направлялась к Глухову…

Чуть трепещут сребристых тополей листы…
Бивак разбили за городом, под открытым небом. Чистый хмельной воздух и легкий свистящий ветерок пьянили и убаюкивали, но Екатерина долго не могла уснуть. Так вот она, Великая степь, с которой веками сражался густой дремучий лес. Под кронами берез и елей, у рек и озер укрывались от свирепых степных кочевников мирные славянские землепашцы. Лесные засеки останавливали орды грабителей, которые убивали или угоняли людей в чужедальное рабство. А теперь степь в руках русской короны. И наступит, даст Бог, тот час, когда даже неспокойный, мятежный Крым перейдет под власть Зимнего дворца…

И вдруг ей вспомнилось, что она, София-Екатерина, отнюдь не первая иноземная невеста, доставленная «из-за моря» в Россию. Их, брачных сильфид, было несколько, но за сердце почему-то брала история почти трехсотлетней давности: поздней осенью 1472 года из Рима в Москву приехала августейшая племянница последнего византийского кесаря Константина XI, погибшего при обороне своей столицы от османских ратей, — принцесса Софья Палеолог. Приехала, чтобы соединить судьбу с русским «дуче Джованни» — Иваном III Великим, дедом Иоанна Грозного. Впрочем, звали ее не Софьей — исповедовавшая униатство полугречанка-полуитальянка именовалась сызмальства Зоей, а Софьей Фоминишной царевну нарекли уже в Москве — после святого крещения. Средневековая монархиня, осенившая русский трон гордым имперским духом, обрела имя, которое ей, вчерашней Софии Фредерике, пришлось утратить ради другого, сулящего что-то неведомое и запредельное. И загадочный образ благородной дивы стоял в глазах до самого пробуждения…

Впереди раскинулся стольный Киев, и его сказочная красота ослепляла еще с противоположного, левого берега. 29 августа кареты прогромыхали по мосту через Днепр, и гостей встречало парадно одетое лаврское духовенство. Истово звонили колокола…