Лето в городах
«Добро пожаловать в Петербург, температура за бортом — плюс 8 градусов», — жизнерадостно объявил командир самолета, и по салону прокатился изумленно-горестный «ах». Мы вернулись в свой город, знакомый до слез, из солнечной страны, как написала одна журналистка — «страны самого быстрого свежевыжатого сока». Над аэропортом и над всем городом низко висели тучи — совсем как там, откуда мы прилетели. Только там низкое серое небо тебя обманывает по 10 раз на дню, твой привыкший к внезапному дождю глаз так и ждет среди туч сполоха молний, рука тянется за зонтом — ан нет! Вместо вожделенной прохладной влаги лживый ветерок швыряет тебе в лицо снопы горячего сухого воздуха с растворенным в нем мельчайшим песком. Машины едут, словно запорошенные снегом. Это называется — хамсин. Лета без него не бывает. И вот когда уже отчаешься дышать, гулять и открывать настежь окна — ветерок вдруг станет живым, упругим, небо начнет подниматься выше низких плоских крыш тель-авивского знаменитого на весь мир баухауса, выше мечетей, небоскребов, выше башни Азриэля… Хамсин сломался, говорят здесь.
В Петербурге белые ночи, храбро и настойчиво пробивающиеся сквозь тучи и почти осеннюю морось. Солнце выскакивает как оголтелое, вот уже восемь, полдевятого вечера, полдесятого, а оно все стоит — выше девятиэтажек, выше нового торгового центра, где-то в середине телебашни — и ослепительно сверкает. Пока меня не было — всюду расцвела сирень, и на уровне человеческого роста уже не осталось ни одной кисти. Они победно торчат на макушках кустов — как недоступные, негасимые свечи июня.
Я включаю обогреватель, и мои коты из дальних комнат тянутся ко мне. Ложатся под нагревательный прибор, вплотную сдвинув шерстяные, шелковые, атласные башки. Звоню туда, откуда вернулась, сообщаю, что долетела. «У нас тут холодно, дождь моросит, вот, сижу с обогревателем». — «А у нас сегодня 34. Ночевать не придешь?» Глотаю что-то похожее на комок в горле. « А у нас… а у нас белые ночи! У нас сирень! Сквозь влажную сирень в свои владенья!» — отчаянно отбиваюсь я от грусти, от расставанья, от расстоянья. И знаю, что там, на том конце провода, мечтая прижаться щекой к мокрой сиреневой кисти, человек глотает что-то похожее на комок в горле.
