Лишь оперные бродят мужики
На экраны вышел новый фильм Никиты Михалкова «Солнечный удар»
Одесса, 1920 год, страшная, безнадежная зима. Толпы белых офицеров и юнкеров из проигравшей врангелевской армии идут сдаваться большевикам, которые либо комичны, либо добродушны, но понятно, что живьем никого не отпустят. Среди белых — безымянный главный герой (Мартинс Калита), которого можно отличить по круглым очкам и бесконечным вопросам «Зачем?» и «Как все это получилось?».
Юный поручик (Мартинс Калита) смотрит вдаль и надеется, что в тихой заводи все корабли.
Поверх очков герой смотрит вдаль, в другое время, в 1907 год, где лето, Волга, белоснежные пароходы, солнце и зелень, где он, еще юный поручик, встречает на палубе «прекрасную незнакомку» (Виктория Соловьева)...
Никита Михалков рассказал общественности, что снял свой новый фильм «Солнечный удар» по двум произведениям Ивана Бунина: по одноименному рассказу и по дневникам «Окаянные дни». Общественность принялась спорить, есть ли в фильме на самом деле «Окаянные дни» и если да, то сколько их там. На самом деле спор беспредметен, поскольку Буниным здесь вообще не пахнет.
У Михалкова бунинская интровертная история поручика превращается в водевиль пополам с мелодрамой. В наличии комическая путаница среди любовников, глупый муж-иностранец, беготня наперегонки по всему пароходу вслед за улетающим шарфом, потом — в синей «ночной» гамме блистающие взоры, бисеринки пота, вздохи, крупные планы сияющих глаз, чувственных губ и тому подобное, что, пожалуй, набило бы уважаемому Ивану Алексеевичу оскомину до самого 1920 года. Вокруг расстилается царская Россия, у Михалкова неизменно похожая на цветные фотографии Прокудина-Горского: такая же безмятежная, застывшая и раскрашенная в яркие цвета. Вокруг ходят степенные мужики и бабы. Все это сопровождается некоторым количеством символов, выписанных крупно, как картинки в азбуке. Чтобы точно было понятно. Белый пароходик уходит вдаль, в туман, в никуда, как русский «Титаник». Мошенник-фокусник (Авангард Леонтьев) заговаривает о Марксе и о прекрасной загранице, мальчик Егорий (Сергей Карпов) расспрашивает про Дарвина: неужели и государь император — от обезьяны?
Водевиль, в общем, продолжается и в 1920-м: только место чудаков-иностранцев занимают такие же опереточные большевики нерусского происхождения, Розалия Землячка и Бела Кун (Мириам Сехон и Сергей Бачурский).
Тут тоже символы: Землячка рефреном восклицает про свой «чертов характер», коляска имени Эйзенштейна исправно скатывается по лестнице, изображая катастрофу...
У Бунина — и в «Солнечном ударе», и в «Окаянных днях» — внешние обстоятельства являются поводом для рефлексии, оптикой, подходящей для того, чтоб вглядеться в пучину души, а отчаяние и тоска охватывают, когда на дне этой души — своей, поручиковой или большевицкой — обнаруживается неизбежная пустота. У Михалкова наоборот: внутренние течения психики выносятся наружу, уплощаются, обобщаются и становятся лозунгами не хуже тех, которые выкликает Землячка.
Но и бог с ним! Кто это сказал, что нельзя Никите Сергеевичу обрубить руки и ноги Ивану Алексеевичу, использовать труп его прозы для своих демонстрационных целей? Еще бы не была эта лекция о пользе духовности и вреде Дарвина так безбожно затянута — на целых три часа.
Есть и еще один момент. Сам Михалков в фильме не играет. Но образ свой он все же сюда поместил: на фотографии, в качестве мужа той самой прекрасной незнакомки, что загуляла с поручиком. Михалков смотрит с фотографии как-то обвиняюще-обиженно. Может быть, все дело не в идеологии и консерватизме, а в личной обиде на ушедшую молодость? На то, что он больше не Паратов и его пароход, прекрасная белая «Ласточка» с цыганами и Ларисой, ушел без него?
