Мой совет: до обрученья не целуй его!

Июнь 1744 года стал своеобразным водоразделом в жизни молодой принцессы Софии Фредерики Августы, названной по переходе из лютеранства в православие Екатериной

Июнь 1744 года стал своеобразным водоразделом в жизни молодой принцессы Софии Фредерики Августы, названной по переходе из лютеранства в православие Екатериной. За каких-то четыре с половиной месяца после приезда в Москву немецкая аристократка внутренне слилась с русской знатью и в душе, тайком приноравливалась — а вдруг Бог снизольет на нее свои волшебные горние милости! — к короне громадной, бескрайней державы. Всякое в жизни бывает…

А дальше — свет невыносимо щедрый…
Фике видела, с каким восхищением взирало на нее все высшее общество, когда она на чистом русском языке произносила исповедание веры. И сколь радостно прижала ее к груди императрица Елизавета и повела к причастию, а позднее в своих приватных покоях подарила девушке богатое жемчужное ожерелье и бриллиантовые украшения. Августейшая невеста не без удовольствия вспоминала, как в разгар церковной литургии степенный басовитый диакон, размахивая узкой парчовой лентой — орарём, громогласно провозгласил под сводами легендарного храма: «И о благоверной княжне Екатерине Алексеевне Господу помолимся!»

Вельможи делились с ней сокровенными дворцовыми секретами: Софию нарекли Екатериной Алексеевной по воле самой государыни Елизаветы — в честь ее матери Екатерины I, супруги великого Преобразователя. Впрочем, и Марте Скавронской, обращенной ровно сорок лет назад, в далеком 1704-м, в православную веру, имя это досталось не случайно. Где-то в подмосковном Преображенском пышнотелую пленницу из прибалтийского Мариенбурга перевели в святой греческий закон при участии крестных родителей — сына грозного деспота Алексея Петровича и сводной сестры государя Екатерины Алексеевны. Вот и разгадка звучного, певучего имени любимой — из холопских низов! — царской метрессы, которую спустя годы осенили императорским венцом. Здесь же, в Успенском соборе древнего Кремля.

Фике на мгновение закрыла глаза: значит, и в ее отчестве есть теперь какой-то след, какой-то отблеск мятущегося, несогласного с эпохой и горько поплатившегося за свои сомнения царевича Алексея. Кстати, единокровного — по женской линии — дяди ее жениха Петра Феодоровича. Но она сразу прогнала прочь сию вредную, почти крамольную мысль. Ведь, случается, и стены имеют уши. А всеобщая к ней, Софии (нет, Екатерине!), привязанность — тоже иллюзия, мираж, которыми нельзя, опасно обольщаться. И недругов, как выяснилось, предостаточно. Вот на пике ее болезни влиятельный граф Алексей Бестужев-Рюмин — горячий сторонник сближения с австрийцами-саксонцами-англичанами и категорический, ярый враг прусского Фридриха, высочайшего свата Фике, — радуясь (скорей бы!) близкой смерти девушки то ли от оспы, то ли от плевры (да хоть от чего!), подыскивал Петру новую пару — принцессу Саксонскую и курфюрстину Баварскую Марию Анну, дочь Августа III, короля угасавшей, в агонии, Речи Посполитой. Не вышло! Она, София-Екатерина, выздоровела, поднялась назло всем интриганам со смертного одра и стоит — да, за спиной Петра Феодоровича — в двух шагах от величавых тронных ступеней…

Холодные руки маркизы так ароматны-легки
За обращением в православную веру незамедлительно последовала помолвка с цесаревичем Петром. Поутру 29 июня государыня Елизавета Петровна пожаловала Кате два изумительных портрета — свой собственный и великого князя; они были нанесены на драгоценный, осыпанный бриллиантами браслет. А Петр Феодорович прислал прекрасные часы и красивейший веер. Иоганна Элиза повела празднично разодетую дочку в покои императрицы. Там уже ждал нетерпеливый суженый. Монархиня вышла из апартаментов в окружении многочисленной блестящей свиты и пешком направилась в Успенский собор, где только вчера ее будущая сноха, немка София Фредерика, превратилась в благочестивую православную христианку Екатерину. В храме произошло главное — то, ради чего две «графини Рейнбек» в режиме полувоенной закрытости мчались на перекладных из Штеттина в Москву: архиепископ Новгородский Амвросий (Юшкевич) обручил Петра Феодоровича с Екатериной Алексеевной. Они стали женихом и невестой, причем Фике обрела титул великой княжны с громкой добавкой — Ваше императорское высочество.

Помолвка была пышной и затратной. Только модные обручальные кольца обошлись в 50 тысяч талеров. Екатерина буквально изнывала возле груды дорогих подарков. Монарший двор, в духе старинных, древнемосковских традиций, не обидел и простой народ. Для него, по словам историка Евгения Анисимова, приготовили манящие гастрономические изыски — шесть огромных аппетитных быков, нашпигованных жареной птицей и покрытых красным сукном. К мясным блюдам полагались ломти свежего хлеба, а рядом, направо и налево от помоста, стояли фонтаны в виде ваз, из которых должны были в свой черед ударить струи вина и кваса. Над всем этим владычил строгий ритуал: палила пушка — и толпа в 20 — 25 тысяч человек замирала в приятном, сладостном ожидании. Вслед за вторым выстрелом полицейская стража отходила в сторону и обыватели приступали к трапезе.

Мы двое — воин и дева — студеным утром вошли…
Торжества в ту сказочную пору не затихали ни на минуту. Спустя три недели Первопрестольная ликовала по случаю очередного мира с королевской Швецией. Дело в том, что под конец беспокойного правления регентши Анны Леопольдовны, в июле 1741 года, шведское правительство решило воспользоваться внутриполитическими несогласиями в Зимнем дворце и вернуть себе потерянную двадцать лет назад Восточную Прибалтику вкупе с районом Петербурга. Обвинив Россию в нарушении подписанного при Петре I Ништадтского договора, шведы вторглись в наши пределы и развернули (при тайной поддержке француза Людовика XV) активные боевые операции. России пришлось защищать свои балтийские территории, а тем временем пруссаки, коим сочувствовали хитроумные парижане, отобрали у австрийской императрицы Марии Терезии ценные силезские земли. И хотя униженная и оскорбленная кайзерин кричала «на разрыв аорты», что отдаст последнюю юбку ради возврата отцовской Силезии, проку от страстных воплей было не много.

Русские же, наоборот, изрядно потрепали незваных гостей из Стокгольма. Летом 1743 года с Фредриком I был заключен новый, выгодный мир в Або (Турку), предоставивший Елизавете Петровне финские приволья к востоку от реки Кюмени. 17 июля 1744-го отмечался первый «юбилей» громкой победы. В Успенском соборе отслужили благодарственный молебен, а потом в Грановитой палате государыня жаловала своим вельможам чины и награды. Героя войны генерал-фельдмаршала Петра Ласси удостоили шпаги с бриллиантами, а Алексей Бестужев-Рюмин (тот самый, что алкал смерти недужной Софии) получил звание великого канцлера. Оттон фон Брюммер, «воспитатель» Петра Феодоровича, Жан-Герман Лесток, лейб-медик, и Александр Румянцев, генерал-аншеф, стали графами. Многие — разнополые! — превратились в камергеров, статс-дам и камер-фрейлин.

У Екатерины появился личный двор, к которому приписали, в частности, камер-юнкера Андрея Бестужева — сына всемогущего сановника. Теперь Катя на законном основании шла впереди своей матери, Иоганны Элизы, и ей подобострастно целовали руку. Веселый праздник — с балами, маскарадами, фейерверками, иллюминациями, оперными и комедийными спектаклями — длился больше недели. Затем были заложены кареты и повозки: монархиня отправлялась на Украину — помолиться в Киево-Печерской лавре, а заодно посмотреть на родственников Алеши Разумовского. Цесаревич Петр и Екатерина с Иоганной — так захотела самодержица! — выехали раньше, за несколько дней до царского кортежа…