Молодость! Мой сапожок непарный…

Под сводами Благовещенской церкви отслужили долгий молебен, и высокопреосвященный Платон в яркой проповеди уподобил сражения ратного вождя XIII века успешным битвам Петра Великого, чью дочь, воскликнул духовный иерарх, мы имеем радость видеть счастливой водительницей российского народа…

Первая брачная ночь, не сблизившая августейших молодоженов, но показавшая Фике абсолютное безразличие юного супруга, предопределила их отношения на всю оставшуюся жизнь. Какие бы фразы ни произносились, какие бы обещания ни давались, какие бы планы ни намечались, память о холодной августовской постели навсегда врезалась в душу великой княгине. Однако на официальные церемонии и приемы сии «мелочи» не повлияли, да и не могли повлиять. Елизавете Петровне нужно было поразить Европу широтой замысла и блеском исполнения. Вот почему царский двор не жалел на эту свадьбу ни денег, ни сил, отпраздновав ее, по словам знаменитого русского историка Василия Ключевского, «десятидневными торжествами, перед которыми померкли сказки Востока…».

«Звезд иглистые алмазы к Богу взнесены…» Благовещенская церковь на территории Александро-Невского монастыря, где в 1740-х хранился ковчег с прахом Александра Невского (церковь построил архитектор Доменико Трезини).

В кадрили вы наш vis-a-vis…

На следующее утро, приняв всеобщие поздравления и выслушав добрые напутствия, молодая чета отправилась из Зимнего в Летний дворец — к столу ее императорского величества. Государыня, оставшись, видимо, довольной вчерашним веселым пиром, вручила невесте целую подушку, сплошь покрытую чудесными изумрудными украшениями, и передала Петру ослепительный сапфировый убор — тоже для Екатерины... 

Каждый из десяти свадебных дней был расписан буквально по минутам. 23 и 24 августа давали балы для знати и народное гулянье для простолюдинов, 25-го вельможи посетили итальянскую оперу «Сципион», 26-го в Зимнем дворце прошел маскарад с кадрилями в разноцветных домино, причем каждая группа состояла из 12 пар, а всего их оказалось 48. Там же играли в лотерею и любовались иллюминацией и фейерверком. Екатерине запомнился именно этот прием.

Первая кадриль (розовое с серебром домино) досталась великому князю, вторая — белое с золотом — Фике, третья — бледно-голубое с серебром — Иоганне Элизе, а четвертая — желто-серебристое — принцу Августу Фридриху, Катиному дяде (и заодно близкому родственнику покойного Карла Августа, некогда нареченного Елизаветы Петровны; теперь Август Фридрих «забрал» себе и сан епископа Любекского). Участники получили строжайшую инструкцию: кадрилям между собой не смешиваться, а танцевать каждой в заранее отведенном месте.

С «группой» Фике вышло, однако, неладное: там не отыскалось танцующих кавалеров. Ни единого! Сильный пол представляли удальцы от 60 до 90 лет — с фельдмаршалом Петром Ласси во главе. Сей бранный муж, подав великой княгине руку, и начал кружение по паркету. Его привередливая партнерша чуть не плакала от обиды и горечи. Потом, подойдя к обер-гофмаршалу Шепелеву, посетовала на несуразность приказа об «изоляции» кадрилей. Дмитрий Андреевич тотчас передал Катины доводы государыне Елизавете и сумел добиться отмены жесткого предписания: всем четырем кадрилям было позволено смешиваться и растворяться «одна в одной».

Правда, сама Екатерина осталась в расстроенных чувствах: никогда в жизни, признавалась она в мемуарах, не доводилось ей наблюдать зрелища более грустного и безвкусного. Еще бы, по залу с видом заправских фатов и хватов носились хромые, кривые, расслабленные и иные подагрики. На них смотрели многочисленные зрители в самой затрапезной одежде, не смевшие, естественно, и подступиться к «избранным» кадрилям. Императрица, впрочем, нашла действо красивым и эстетичным, повелев повторить его для собственного удовольствия. К ночи гостей накормили обильным ужином…

«Словно тронуты черной, густою тушью тяжелые веки твои…» Государыня Елизавета Петровна в платье домино.

Бог возлюбил смирение царя

30 августа — в день ордена Святого Александра Невского — состоялся грандиозный крестный ход к заложенному царем Петром монастырю. За 21 год до того, в августе 1724-го, в трехлетие победного Ништадтского мира со шведами, Преобразователь перенес мощи бесстрашного героя из Рождественской обители во Владимире в свой любимый «скит» на территории Петербурга, где останки славного Рюриковича поместили в верхней части нового храма — церкви Благовещения Пресвятой Богородицы и Святого Благоверного Князя Александра Невского. Затем к этому событию приурочили чествование ордена, учрежденного по приказу Екатерины I. А в 1743-м ее набожная дочь Елизавета Петровна предписала проводить в сей день обязательный крестный ход из столичного кафедрального собора Казанской Божией Матери (где чуть позднее обвенчали Фике и Петра Феодоровича) к легендарному монастырю…

Нынешнее шествие организовывалось, таким образом, в третий раз. Катя вспоминала, как в прошлом году, во время поездки на Украину, знатную дату отмечали торжественным богослужением в Киеве, причем оно не обошлось без некоторой накладки. Вопреки вековому обычаю императрица захотела вдруг, чтобы вельможи и фрейлины явились на службу в парадных мундирах и платьях. Дамы и господа поспешили к путевым саквояжам и… обнаружили отсутствие надлежащих покровов. Двор замер: ведь государыня еще в Кремле категорически запретила брать с собой сверкающие гардеробы. Пришлось заменять парадное на нарядное.

Теперь, конечно, все устоялось и обустроилось. Елизавета Петровна с молодоженами приехали в каретах к Аничкову мосту, где решили встретить крестный ход, медленно двигавшийся по Невскому. С Фонтанки пешком отправились к монастырю. У ворот богомольцев приветствовал архиепископ Сарский Платон в окружении черного духовенства и рядовых келейников. 

В сумерки царский двор возвратился в зимнюю резиденцию на быстроходной галере «Жар». Остальные суда, а также бастионы Петропавловской крепости салютовали высочайшей компании фантастической иллюминацией. Везде горели огни и развевались флаги.

«Я выстроил себе благополучья дом…» Летний дворец — дачная императорская резиденция, возведенная графом Франческо де Растрелли. Теперь здесь находится Михайловский (Инженерный) замок.

Из дома сонного иду — прочь…

Наутро Петр, Екатерина, Иоганна Элиза и принц Голштинский Август Фридрих переехали в деревянный Летний дворец, стоявший в ту пору напротив Летнего сада. К 5 сентября, именинам самодержицы, Елизавета Петровна соизволила пожаловать в Гостилицы — усадьбу графа Разумовского, а великокняжескую чету вкупе с Иоганной «сослала» в Царское Село.

Фике обратила внимание на то, что мать грустит и почти не выходит из своих комнат. Однажды затворница обмолвилась о давней привязанности одного из ее братьев, принца Георга Людвига, к Екатерине, и спросила, не помнит ли та, как некогда обещала дяде любовь и верность? Из этих слов угадывалось многое… И действительно, по возвращении в Петербург светские кумушки защебетали о скором отъезде герцогини Гольштейн-Готторпской домой, в Померанию. Она, судачили по углам, до неприличия ввязалась в интриги французского посла маркиза де ла Шетарди…

Елизавета Петровна прислала опальной родственнице 60 тысяч рублей — для уплаты долгов. Но, к изумлению придворных, выяснилось: герцогиня «набрала» таковых на 70 тысяч больше. Катя взяла эти векселя на себя, что тяготило ее чуть ли не два десятка лет. Из-за набегавших процентов сумма возросла впоследствии до астрономической величины — 657 тысяч рублей, и Екатерина смогла погасить ее «по четвертям» лишь после восшествия на престол.

Тем не менее Иоганна покинула Россию «задаренной», как и вся ее блестящая свита. Фике и Петр провожали маму и тещу до Красного Села. Катя непрерывно плакала, и Иоганна, не желая доводить дочь до истерики, «скрылась» из Красного по-английски — не прощаясь. Девушка, всхлипывая, смотрела на опустевшую дорогу. Детство закончилось…