Музыка, миф, жизнь

Сегодня в гостях у «Книжного клуба» автор книги «Любовный канон» Наталия Соколовская — прозаик, поэт, переводчик грузинской поэзии

Сегодня в гостях у «Книжного клуба» автор книги «Любовный канон» Наталия Соколовская — прозаик, поэт, переводчик грузинской поэзии. В 2007 году под псевдонимом Наталья Сорбатская она выпустила роман «Литературная рабыня: будни и праздники», ставший лауреатом премии имени Гоголя и вошедший в длинный список премии «Большая книга». Книга «Любовный канон» также вошла в длинный список этой престижной премии. Известны издательские проекты Соколовской, в частности «Ольга. Запретный дневник», вышедший к столетию О. Берггольц.

— «Любовный канон» похож на музыкальную пьесу, где сплетаются вторящие друг другу, взаимодополняющие темы, и это очевидно, даже если не вдумываться в то, что «канон» в одном из значений — «музыкальная форма, в которой один голос повторяет другой, вступая позже него». Не вспоминали ли вы, работая над повестью, какое-либо конкретное произведение?
— Их было несколько. Но в повести «Любовный канон», которая дала название всей книге, доминировало одно, цитирую: «Это была Соната Буря в переложении для молодой женской судьбы». То есть Бетховен, Соната № 17. Вообще, когда книга сложилась, я сама удивилась, сколько в ней звучит разной музыки.

— Есть ли «прототип» у дома, в котором живут персонажи повестей из цикла «Третий подъезд слева»?
— Это даже не дом, а подъезд, такой вариант местного Макондо, если говорить о «прототипе». А вообще — типичные герои в типичных обстоятельствах отечественной истории (замечу: такие обстоятельства сделать типичными — наше ноу-хау). На первый взгляд жизнь моих персонажей не дает ощущения, что ты находишься внутри мифа, но кто знает... Ведь и наше поколение уже может повторить вслед за Пастернаком: «Это было при нас, это с нами вошло в поговорку...» Время, становясь «прошедшим временем», насыщается, обретает иное качество, смыслы. Впрочем, насыщаемся смыслами, обретаем умение видеть новые смыслы — мы. А время никуда не «идет», оно всегда настоящее, и в нем, как в море, — все одновременно. Об этом тоже есть в книге.

— Почему имя героини повести «Винтаж» ни разу не называется прямо, хотя читатель получает недвусмысленную подсказку?
— «Что значит имя?» — вот один из действительно последних вопросов, равный, по существу, второму от того же автора: «Быть или не быть?» Быть Алексеем Ивановичем или Сергеем Александровичем все равно, что не быть. Имя вместе с отчеством моментально тянут за собой отягчающие обстоятельства...» и т. д. Это из «Любовного канона». Просто мне хотелось написать текст, в котором герои не будут названы по имени ни разу. Я чувствовала, что необходимость называть их мне мешает. Отсутствие имени делало их в большей степени самими собой и больше обстоятельств, в которых они действуют. Да, такой элемент мифологизации, если хотите. Так получилось и в повести «Вид с Монблана», где персонажи — Старик, Мальчик, Девочка.

— Как вы относитесь к вызывающему много споров термину (или ярлыку) «женская проза»?
— Мне кажется, термин «женская проза» (и ставшие его синонимами «женский роман» и «любовный роман») с эдаким двойственным смысловым наполнением вошел в наш обиход в начале девяностых, когда возник издательский бум и литературу (точнее, то, во что она превратилась) поставили на поток. Именно тогда термин «женская проза» был дискредитирован, стал соотноситься с чем-то легким по исполнению и доступным по содержанию. Однако надо помнить, что в нашей стране женщины и шпалы укладывали, и землю пахали, впрягаясь в плуг вместо лошади. У меня термин «женская проза» ассоциируется с тяжелым, мужским трудом. В то же время высочайшими образцами «мужской прозы» (если предположить, что такой термин существует) мне представляются те, в которых авторам удается «влезть в женскую шкуру». Например, «Анна Каренина», «Неточка Незванова», «Госпожа Бовари».