«Мы сами пили местное молоко, чтобы успокоить население»

Сегодня ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС встретятся, чтобы вспомнить события 25-летней давности

Сегодня ликвидаторы последствий аварии на Чернобыльской АЭС встретятся, чтобы вспомнить события 25-летней давности

«На лугу пасется корова. И вся обмотана полиэтиленом!» Чернобыль: 25 лет спустя

Сегодня Владимир Борисович ФИРСАНОВ, специалист Всероссийского центра экстренной и радиационной медицины имени А. М. Никифорова МЧС России, награжденный орденом Мужества, обязательно встретится с такими же, как и он, ликвидаторами последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Правда, нынешняя годовщина аварии несет в себе какой-то мистический смысл. Четверть века прошло, и случившееся в 1986-м уже вроде бы начало покрываться слоями забвения… Но нет. «Мирный атом» — только родом из Японии, а не с Украины — вновь заставил говорить о себе все человечество.
Владимир Фирсанов был в Чернобыле в 1986,1987, 1988 и 1990 годах. Причем первый раз Владимир Борисович поехал в Чернобыль, можно сказать, прямо со студенческой скамьи.

— Как раз в 1986 году окончил Ленинградский политехнический институт, кафедру ядерной физики, и был направлен на работу в НИИ гигиены морского транспорта (ныне НИИ промышленной и морской медицины). 17 апреля оформился на работу, а 7 мая был уже в Киеве. Наш отдел как раз занимался разработкой приборно-методического обеспечения контроля радиационной обстановки. На его базе существовал оперативный отряд радиационной разведки, состоящий из автомобиля гамма-разведки и подвижного медицинского кабинета для контроля внутреннего облучения человека. Да, было не по себе. Никто тогда и подумать не мог, что радиация накроет большие районы. Это было что-то нереальное, из учебника по военной подготовке. Старшие товарищи (побывавшие на полигонах в Семипалатинске и на Новой Земле) успокаивали: ничего, прорвемся. И я с еще шестнадцатью сотрудниками института улетел в Киев, оставив дома жену и маленького сына.

— И жена отпустила?

— Как она могла не отпустить? К тому же у нас классическая семья физиков, в которой понимают: раз надо — значит, надо. Несмотря на опасность. Иначе нечего было и ядерной физикой заниматься. Шли бы в управдомы. Марина, супруга моя, специализировалась, кстати, на физике космоса. А космоса, сами понимаете, без радиации не бывает. А сын, Денис, который в 1985-м родился, в дальнейшем также окончил Политех, биофизику. Работает в НИИ цитологии, и тоже с облучением. Исследует влияние рентгеновского излучения на клетки. Похвастаюсь: сейчас диссертацию пишет. Кстати, уже после Чернобыля, в 1989 году, у меня и второй сын родился, Юрий. Догадываетесь, какой институт он выбрал? Политех, биофизику! Таково влияние радиации на жизнь отдельно взятой семьи Фирсановых. А Юра (предвижу ваш вопрос о воздействии облучения на здоровье потомков) — еще и спортсмен. Обожает футбол, занимался в школе легкой атлетики.

— То есть что, с радиацией в Киеве все было нормально?

— Нет конечно. Фон был повышен, но не глобально. К тому же вспомните, какие времена были. Мы вот вышли с дозиметрами на улицу, так к нам сразу люди в штатском подскочили. Нет, в кутузку не забрали. Мы показали удостоверения, выданные нам в Минздраве Украины, о том, что все органы советской власти обязаны оказывать нам содействие (мы эти удостоверения между собой аусвайсами называли, но без спецпропусков в то время было никак).
Секретность была потрясающая. Например, все говорили, что станция находится в городе Чернобыле, а на самом деле потом выяснилось — находится в Припяти. Наши ребята в самом начале работ поехали на гамма-съемку в 30-километровую зону, решили сократить путь и поехать в Чернобыль через Припять. Когда все приборы зашкалило при подъезде к Припяти (они были рассчитаны на излучение мощностью дозы до 100 рентген/час), ребята, простите за просторечие, обалдели и решили быстрее сматываться. Потом выяснилось, что там было 900 рентген/час. Огромная доза. Сколько они там пробыли, не вычислить, но как минимум рентген по 50 каждому «на грудь» досталось.
Наш отряд базировался в Киеве. Занимались определением загрязненности воды и продуктов питания, радиационной разведкой 30-километровой зоны и прилегающих территорий, а также обследованием детей и беременных женщин на содержание в щитовидной железе йода-131. Но основная заслуга нашей группы заключается в том, что смогли организовать в различных районах Украины радиометрические посты для измерения содержания радиоактивного йода. Благодаря этому был создан банк данных по дозам облучения щитовидки более чем 100 тысяч детей. За проделанную работу были отмечены правительственными наградами.

— А страшно было работать? Кажется, что сам факт наличия людей в костюмах радиационной защиты, смахивающих на противочумные, — неслабое испытание для психики…

— Такие костюмы надевали только те, кто занимался дезактивацией. Мы же носили самую обычную форменную одежду. Брюки да куртка. Что касается страха, то самым страшным нам с товарищами показалось посещение одной из деревень Черниговской области, на границе с Белоруссией. Название деревни я не скажу, но запомнил это на всю жизнь. Было 20 мая 1986 года, спустя почти месяц после аварии. На первый взгляд деревня как деревня. Сельский тихий пейзаж: солнышко светит, люди ходят, коровы пасутся. Цветет все вокруг. Никакого тебе рыжего леса (как возле ЧАЭС). Но… Когда население спешно эвакуировали из зараженных зон в первые же дни после трагедии, про эту деревню почему-то забыли напрочь. И вспомнили спустя месяц! Целый месяц люди дышали воздухом, наполненным радиоактивным йодом, ели зараженные продукты, пили фонящую воду. Им даже не сказали, что нужно йод обычный принимать — чтобы щитовидку заблокировать!
И этих людей мы обследовали. Принесли нам грудного ребенка, измерили йод в щитовидке, выяснили, что младенец схватил огромнейшую дозу облучения. У наших мужчин из отряда слезы выступили!
Нет, дальнейшая судьба этого ребенка нам неизвестна. Мы не медики, лечением не занимались. Могу только сказать одно — недавно была конференция, посвященная Чернобылю, так специалисты заверяли: общая заболеваемость онкологией у людей, подвергшихся облучению (и ликвидаторов, и жителей загрязненных районов), возросла незначительно. Практически не отличается от показателей у обычного населения. А вот болезней щитовидной железы, в том числе опухолей, у тех, кто надышался радиоактивным йодом, значительно больше. Особенно у детей.

— Паника была?

— В 1986 году народ, конечно, боялся радиации. Когда мы объезжали районы Украины, местное население все время приносило к нам на проверку продукты с собственных хозяйств: молоко, сметану, овощи. Мы сами даже пили это молоко, чтобы наглядно показать: ничего страшного в нем нет. Но, естественно, все эти показатели сильно отличались.
Помню, как в одном из районов дедок принес нам мед в сотах со своей пасеки. Угостить и на проверку. Мед был такой красивый и душистый, что мы даже не удержались, съели по кусочку. А результаты лабораторной проверки меда показали, что медок содержал самые разные радиоактивные элементы. Понятно, что цветочная пыльца, которую собирают пчелки, много чего в себя впитала.
Но порой доходило до курьезов. Как-то наши ребята едут на машине мимо луга. На лужку корова пасется. При ней — хозяйка. Хозяйка сидит на траве, на коровку поглядывает. А корова — вся обмотана полиэтиленом! Наши спрашивают, что это значит. А бабушка отвечает: «Как, вы не слышали про радиацию? Вот я корову от нее и защищаю!»
Или вот другой пример. Идет совещание комиссии, и вдруг звонок из какой-то железнодорожной организации. На том конце провода говорят, что раз кругом радиация прошла, так и на шпалы попала. И что теперь делать с этими шпалами? Снять их невозможно — поезда ходить не будут!

— А правда, что делать с фонящими шпалами?

— Да ничего, конечно, не сделаешь. Ну разве что, как заметил один из заседавших, не без чувства юмора, пусть берут тряпки и протирают эти самые шпалы!
Но с 1987 года в зону отчуждения стали возвращаться люди. Самоселы. Видимо, не прижились они на новых местах, вот и решили вернуться в родные дома. Правда, детей среди них не было. В основном старшее поколение. Эти люди получили более значительные дозы внутреннего облучения, нежели подавляющее большинство ликвидаторов. Потому что постоянно жили на зараженной местности и, главное, использовали продукты собственного производства (тогда как ликвидаторов кормили только привозными, абсолютно «чистыми» продуктами). Ну покупали они хлеб да сахар, но все остальное-то шло с огорода да с личной коровы.

— Яблоки из Чернобыля — «для любимой тещи» — кто-то привозил?

— Это все из разряда анекдотов. На самом-то деле как раз с фруктами дела обстоят и неплохо. Главное — фрукты нужно хорошо помыть и удалить сердцевину и косточки. Именно там накапливаются радионуклиды. Мякоть же достаточно безопасна. Мы сами в 1988 году собирали абрикосы, вишни, яблоки в заброшенных садах, проверяли на радиацию, очищали и ели. А осенью 1990-го я не удержался и насобирал там белых грибов. Ну не мог пройти мимо! Сушеных белых даже домой привез. Чтобы доза была значимой, надо не один десяток килограммов сушеных грибов съесть.
А вообще наш народ порой непонятно реагирует. Как огня боится радиации и абсолютно спокоен к химическим загрязнениям. Например, помойки поджигают и заполучают такую поистине атомную смесь из химикатов, которую сами же и вдыхают.

— Сейчас можно услышать: подумаешь, чернобыльцы, льготы ни за что имеют. Мол, кто хватил «дозу», того уж и нет...

— Льготы просто так от государства не получишь. Те, кто заявляет об отмене льгот, совершенно не представляют себе особенностей работы ликвидаторов. Мы вот, к примеру, в 1988 году (спустя два года после аварии) отрабатывали метод определения плотности радиоактивного загрязнения почвы без отбора проб и как-то на машине поехали «по факелу» (это когда радиационный фон с расстоянием все увеличивается). Так через какое-то время у нас приборы, хорошие приборы финского изготовления, просто вырубились. Потому что фон превысился в 1000 раз! Техника работать отказалась! Но мы все равно должны были выполнять свою работу. А уж какие силы — и физические, и психические — нужны были людям, непосредственно занятым на работах на АЭС! Согласно статистике, кстати, из 134 человек, получивших острую лучевую болезнь и в дальнейшем лечившихся в Москве, 28 умерли.

— Извините, а какое особое благосостояние вы получили как ликвидатор?

— За 1986 год мы с большим трудом получили выплаты за сверхурочную работу. За полтора месяца работы на износ, по 12 и более часов в сутки без выходных. За дальнейшие поездки платили оклад, помноженный на два. Для меня это были большие деньги: оклад мой тогда составлял 150 рублей.
А в прошлом году к юбилею Победы я, как чернобылец, наконец-то получил квартиру. Я даже не ожидал. Мы еще в 1989 году встали на очередь (нас пять человек — мама и моя семья на двухкомнатную квартиру, причем кооперативную, построенную за свои деньги). Двадцать один год стояли на очереди, дети выросли. И вот мы наконец-то получили еще одну двухкомнатную квартиру.

— Напоследок не могу не спросить о положении на Фукусиме…

— Японцы тоже очень дозированно выдают информацию. Хотя дело происходит не в Советском Союзе, да и времена нынче другие. Но нас эта трагедия не затронет. А японцы, я уверен, делают все возможное, чтобы последствия катастрофы были минимальными.

Из брошюры «Защита от радиации», изданной НИИ радиационной гигиены

•  Естественный радиационный фон — 1 мЗв в год (один миллизиверт в год).
•  Радон в домах — 2 мЗв в год.
•  Медицинское обследование — 1,4 мЗв в год.
•  Итого общее облучение составляет около 4,4 мЗв в год.

Что касается медицинских исследований, то минимальное облучение человек получает, делая рентген зуба (0,02 мЗв за процедуру) и флюорографию (0,4 мЗв). Рентген грудной клетки дает 3 мЗв, а вот рентгенологическое обследование щитовидной железы и сердца — 30 мЗв. Однако все эти величины — в пределах допустимого.