Наверху — победитель усталый…
Маленькая виктория над большой интригой придала Кате новые, свежие силы
Статс-дама Чоглокова исполнила свое обещание: она донесла в горние выси слова Фике о том, что в беседе с графом Санти даже не затрагивался вопрос о кончине Катиного отца, принца Христиана Августа, и какой-либо реакции на нее посольского сообщества. А посему докладная записка почтенного вельможи — сплошной дикий бред. На следующий день Мария Симоновна доставила юной подопечной отрадное известие: императрица изволит быть разгневанной вздорными сплетнями Франца Санти и, ни минуты не сомневаясь в истинности и искренности великой княгини, желает примерно наказать того, кто дерзнул обмануть саму государыню. Вскоре подоспела весть о достойной сего эпизода каре: Францу Матвеевичу сделан — от имени престола — строгий устный выговор…
«Там профиль девы онемелый…» Золотая наградная медаль времен нескромной царевны Софьи. На аверсе — сама правительница в царском венце. Рядом — цветок, напоминающий королевскую лилию Бурбонов. На реверсе — втрое меньшие изображения братьев в княжеских венцах.
Уйди от нас, язык твой нас пугает!
На выговоре, однако, цепь событий, порожденных экзотическим рапортом, не оборвалась. Та же госпожа Чоглокова принесла жалостливое письмо, в котором виновник оправдывался тем, что он-де плохо разобрал некоторые фразы Екатерины Алексеевны (и потому безотлагательно направил докладную «секретку» не ниже, чем в апартаменты всероссийской самодержицы!). Затем к Фике подошли придворные персоны — камергер Никита Панин, сыгравший впоследствии столь весомую роль на пике искрометной екатерининской «революции», и вице-канцлер Михаил Воронцов, который стоял когда-то ночью на запятках быстрых саней, несших цесаревну Елизавету Петровну в заречные казармы лейб-гвардии Преображенского полка, откуда она, матушка, устремилась прямиком к Зимнему дворцу, где безмятежно почивала легкомысленная принцесса Анна Леопольдовна…
Оба сановника горячо убеждали Катю в нелицемерном раскаянии Франца Матвеевича, в том, что подлинным «заводчиком» был вечно злобствующий канцлер Бестужев-Рюмин, кто и подбивал робкого герольдмейстера на сей малопохвальный поступок. Граф Санти, шептали приятели, чуть не обливается горючими слезами, сознавая, что пребывает в немилости у супруги престолонаследника, и коленопреклоненно просит прощения. Фике вздохнула и с классической протестантской выдержкой парировала, что лжец останется лжецом независимо от причин, побудивших его возвести на кого-то напраслину. Поэтому она не будет впредь беседовать и общаться с Францем Санти. Нигде и никогда!
Это значит — брата с поля окликает брат…
Дома, в будуаре, Екатерина подумала о том, сколь глубока и разумна по сути пословица «нет худа без добра». Из каждой подковерной передряги выходишь окрепшей и повзрослевшей, будто тебе в одночасье — вопреки всем законам календарного счета — накинули десяток или полтора десятка лет. И начинаешь иначе ощущать не только настоящее, но и прошлое.
«Взойди на трон, благословен и коронован…» Двойной престол для государей-двуцарственников — Ивана V и Петра I
…Еще до возвращения в Москву из Троице-Сергиевой обители Петр Алексеевич отослал старшему брату Ивану V пространную депешу о своих дальнейших шагах. «Милостию Божией, — чеканилось там старинным, архаичным языком, — вручен нам, двум особам, скипетр правления прародительского нашего Российского царствия… а о третьей особе, чтоб с нами быть в равенственном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша царевна София Алексеевна государством нашим начала владеть своею волею, и в том владении что явилось особам нашим противное, и народу тягость, и наше терпение, о том тебе, государю, известно…
А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей царевне Софии Алексеевне, с нашими двумя мужеским особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем… Потому что учала она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения, к тому же и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас…
Как, государь братец, случимся вместе — тогда поставим все на мере. А я тебя, государя брата, яко отца почитать готов. А об ином к тебе, государю, приказано словесно донести верному нашему боярину князю Петру Ивановичу Прозоровскому и против сего моего писания и словесного приказа учинить мне отповедь (то есть просил дать внятный ответ. — Я. Е.). Писавый в печалях брат ваш царь Петр, здравия вашего желаю и челом бью».
Да, покачала головой Фике, хороший стиль для приватного и одновременно открытого письма — доходчиво, ясно, понятно и трогает за душу. После такого послания грех было не устроить торжественную братскую встречу в Кремле, на ступенях Большого монаршего дворца. Ну а уж какую пищу для ума и политических спекуляций доставил этот переворот иноземным резидентам! От зари и до зари господа строчили в свои столицы подробные и обстоятельные донесения. Излагали мелочи, сообщая, что в Московии отныне повелевает молодой, энергичный Петр, окруженный надежными соратниками. А вот о «главном» царе, Иване Алексеевиче, основная масса посланников забывала второпях упомянуть.
Слились все лица, все обиды…
Весьма любопытный отчет составил для высоких начальников представитель той страны, которая больше прочих влекла тайные помыслы Петра, — голландский дипломат Иоганн ван Келлер. Типичный сын западного бомонда, он обладал полным букетом присущих этому слою качеств — наипаче всего упрямством и самонадеянностью, каковые не «лечило» даже изрядное образование. Но в трудолюбии и аналитической зоркости отказать сему агенту было нельзя. «Как самодержец, — докладывал герр Келлер в Гаагу, — Петр наделен выдающимся умом и отменной проницательностью, обнаруживая, равным образом, умение располагать к себе людей. Он, безусловно склонен к военному поприщу, и многие убеждены, что настал день, когда татары (так просвещенный европеец фривольно называл русских. — Я. Е.) обретут своего истинного вождя».
«Я помню: далеко шумит, шумит столица…» Медведчики в старой Москве (художник Аполлинарий Васнецов, 1904 год)
В принципе ван Келлер попал в точку, но слегка ошибся в сроках. Молодой орел не воспарил еще на российский олимп. Он, правда, вырвал бразды у мятежной сестрицы и ее фаворита Василия Голицына, мягко и осторожно отстранил старшего брата Ивана V, на редкость равнодушного к державным проблемам, но и сам не проявил пока особого интереса к абсолютной власти. Посты и должности разлетелись по его ближайшей родне, и надлежало говорить — на ранних этапах! — не о личном триумфе Петра, а о клановой победе партии Романовых-Нарышкиных, связанных со второй женой покойного венценосца Алексея Михайловича, Натальей Кирилловной, над партией Романовых-Милославских, неотделимых от первой супруги Алексея Тишайшего, Марии Ильиничны.
Возглавить правительство поручили младшем брату государыни Натальи — 25-летнем боярину Льву Кирилловичу. Бойкий и инициативный, но ограниченный и туповатый, сей вельможа периодически уходил в запои, что, естественно, на недели выбивало его из политики. В тогдашнюю эпоху любовь к стакану не считалась каким-то пороком, но когда бояре и дьяки ждали важного человека на встречах и советах, а таковой по веским причинам «не наблюдался», вопросы решали сами, без ценных указаний сверху.
Ответственные ниши заняли, помимо Нарышкиных, дворяне Лопухины, от кого тянулись корни благоверной Петра, Евдокии Феодоровны. «Кабинет» формировался в старом добром духе — не по талантам и заслугам, а по знатности и родственности. Около десяти лет, до возмужания Петра, эта каста княжила и володела громадной Россией, не совершив ни в одной из сфер ничего выдающегося или хотя бы ощутимого. Но себя, как положено, герои не забывали: казна разворовывалась регулярно и масштабно. Зато болезный помазанник Божий, Иван Алексеевич, обрел настоящую свободу. Не вникая ни в какие дела, он сохранил все почетные функции и неукоснительно посещал придворные церемонии и церковные службы. Стоял или сидел рядом с Петром, а затем поднимался и уходил во внутренние покои — к маленьким дочкам и жене Прасковье Феодоровне, прекрасной волжанке-нижегородке, ставшей блестящей, но безвластной московской царицей…
Иллюстрации:
1.
2.
3. .
