«Не отрывайся от земли — погибнешь!»

Мытарства обитателей Дома ветеранов сцены озарились светом надежды

«Вечерний Петербург» уже несколько лет рассказывает о судьбе Дома ветеранов сцены им. Марии Савиной и его обитателей — пожилых артистов, отдавших всю жизнь театру. Кроме того, чтобы попасть в ДВС, все они когда-то сдали свои квартиры государству.
Между тем здания ДВС отчаянно нуждаются в ремонте. И деньги на ремонт нашлись — их выделяет правительство России, всего 2,6 млрд. рублей. Но поскольку ремонт и реставрация подразумеваются глобальные, Союз театральных деятелей планирует жильцов выселить в пансионат в Комарове, где нет ни больницы, ни аптек, до города — электричка. А ветеранам — от 70 до 90 лет.
В минувшую пятницу вице-губернатор Василий Кичеджи посетил Дом ветеранов сцены, чтобы лично разобраться в проблеме. Его сопровождали народный артист СССР Олег Басилашвили и народный артист России, режиссер, а ныне еще и советник губернатора по культуре Рудольф Фурманов. За встречей наблюдал и корреспондент «ВП» Алексей БЛАХНОВ.

Дому ветеранов сцены ремонт нужен как воздух. Фото: Натальи ЧАЙКИ

Им нельзя отсюда уезжать!
Знаете, даже если бы я не знал, куда попал, то ассоциация все равно одна — театр. Или музей. Настолько здесь тихо и как-то торжественно, как после последнего звонка, когда вот-вот поднимется занавес. Не хватает только приглушенного гула голосов зрителей. Хотя вот он, доносится из столовой. Василий Кичеджи и сопровождающие покидают зал. Быстро узнаю, что пошли осматриваться. Народу много, телевидение впереди планеты всей, атакует ветеранов, слепя осветительной техникой.

С Ольгой Николаевной, заслуженной артисткой России, носящей непривычную современному уху двойную фамилию Львова-Краева, я познакомился случайно: когда орда с камерами схлынула, я внезапно увидел ее прямо перед собой — хрупкая фигурка практически утонула в глубоком старинном кресле…

Ольге Николаевне Львовой-Краевой тяжело покидать привычную обстановку. Фото: Натальи ЧАЙКИ

— Надеюсь, что после визита вице-губернатора нам действительно помогут, — печально и несколько задумчиво говорит она, обращаясь ко мне.

Мы заходим в кабинет Марии Савиной, когда-то основавшей этот дом для актеров.

Ольга Николаевна садится за старый черный, когда-то лаковый рояль и начинает на-игрывать мелодию, затем, вздохнув, безвольно опускает кисти рук поверх пожелтевших, растрескавшихся клавиш.

— Шопен, Шопен… Простите, но я не могу играть, болят пальцы, — тихо говорит она извиняющимся тоном. — Поймите меня правильно, я готова ехать. Пусть и в Комарово. Но если только совсем не будет другого выхода. Все здесь живущие — далеко не молоды. У меня онкология, и недавно остановился кардиостимулятор. И я — не самая «плохая» из здесь присутствующих. И я поеду туда, где будет большая часть коллектива. Вы ведь знаете миф об Антее? «Не отрывайся от земли — погибнешь!» Вы посмотрите на нас — нам сорваться в неизвестность, а неизвестность — это самое ужасное. А вещи? Весь наш быт и уклад — все же рухнет. И мы боимся, как все нормальные люди. Наш директор, Белокобыльский, абсолютно на стороне председателя СТД Калягина. Последний же говорит одно, думает другое, делает третье, и фига в кармане! И оба они — лицемеры. Один распинался, что может решить проблему без выселения, другой обещал найти «альтернативы». И где они? Нас все равно гонят в лес, и это билет в один конец.

Мы выходим из кабинета, минуя очередную кучку людей с камерами, неспешно проходим в  коридор. Под ногами поскрипывает паркет, на стенах картины, вышивка, памятные записки, наброски… Много зелени, плетеные стулья, столики. На дверях — таблички с именами и фамилиями.

— Мы весь персонал знаем, — улыбаясь, говорит Ольга Николаевна, — и двери даже не запираем, доверяем друг другу.

Одна из дверей открыта, на пороге сидит крупная белая кошка и мяучит во всю глотку.

— Кис-кис-кис, — пытаюсь подольститься к кошке я, но зверь, зашипев, убегает. Зато меня приглашает войти Галина Алексеевна Рязнова. Комната небольшая, но очень уютная. Тикают часы, на полочке — множество черно-белых фотографий, книги, вазочки, афиши... В этой комнатке — целая жизнь, точнее, то, что от нее осталось. И запереть все это в сарай, как предлагает Белокобыльский, на прокорм крысам? Я вдруг ловлю себя на том, что почти вслух, полушепотом, повторяю: «Им нельзя отсюда уезжать, им нельзя уезжать». Галина Алексеевна показывает мне санузел. Штукатурка осыпается, потолок в трещинах. Фановая труба замотана полиэтиленом, вокруг нее — черные пятна грибка.

— А кто-нибудь хоть раз ремонт делал? — интересуюсь я.
— Да никто и ничего, я здесь семь лет, и за эти семь лет — даже не притронулись. А трубу эту я сама замотала, чтобы с нее не капало…

Спрашиваю про электричество, история та же. Меня зовут пить чай, но я должен идти, ибо уже слышу шаги — делегация возвращается.

А вдруг наши жертвы будут напрасны?
Говорили много. Вступительная речь Олега Басилашвили многих тронула, кого-то до слез. Он говорил просто, прочувствованно: «Братья и сестры, дом покинуть необходимо, хотя и не хочется». Директор ДВС Белокобыльский валил все огрехи на председателя СТД Калягина, повторяя: «Не делайте из меня злодея». Он утверждает, что никого из здесь живущих не ставил перед фактом переезда в Комарово. Неужели? А почему же тогда старики бьются в истерике, словно их отправляют в Сибирь, в лагеря?

— А вдруг все наши жертвы будут напрасны? — неслось из зала. — А вдруг ремонт сделают тяп-ляп и мы в изгнании умрем зря? 

Ветераны вставали с мест и пламенно, искренне просили, требовали, умоляли. Оставить ЗДЕСЬ. Или хотя бы не разлучать друг с другом.

— Я работал сорок лет в Мариинском театре, ведущим тенором, — говорит громко, ясно, но срывающимся, усталым голосом Матвей Матвеевич Гаврилкин. — У нас с женой не было детей, и когда ее не стало, я пришел сюда, отдав ради этого квартиру. И это место — рай земной, покинуть его — смерть! Я живу здесь уже семь лет и всем доволен, но поймите, что каждый год от нас уходят 10 — 11 человек. Кто сюда вернется спустя два года? Да никто! Если мы мешаем вам здесь, то пусть это будет другой дом, с таким же обслуживанием. И мы не избалованы, мы больны — у меня было два тяжелых миокарда, я с того света вернулся…

Вскакивает Рудольф Фурманов.
— Побойтесь Бога! — почти срывается он на крик. — Кто напугал их этим Комаровом?! Есть же дома отдыха и в Солнечном, и в Репине, там залив, сосны…

Вице-губернатор поднялся с места:
— Я прошу вас, не обижайтесь, вы такие обидчивые…
— Мы не обидчивые, мы старые! — Вы-крикивает кто-то. Несколько ветеранов за-смеялись.

— Оставьте Комарово в покое, — продолжает Василий Кичеджи. — Начнем сначала. Город проводит социальную политику относительно ветеранов, но в данной ситуации произошел разрыв, СТД «не потянул» подведомственную ему организацию. Не хочу обижать директора, но у нас — другие правила: не бросать своих! Город может подвезти и горячую пищу, и переселить, если нужно. Относительно переезда вам все-таки Александр Николаевич подробней сможет рассказать…

Ответственные лица, похоже, глубоко прониклись тревогами стариков. Фото: Натальи ЧАЙКИ

И Александр  Ржаненков, председатель комитета по социальной политике, произнес заветное — есть разные варианты, например санаторий «Красная звезда» неподалеку от Репина, где имеется и медицинское подразделение, в том числе даже часть медперсонала Дома можно перевести и трудоустроить там же. Вице-губернатор в свою очередь обещал от города автобус, чтобы уже в этот понедельник ветераны смогли посмотреть потенциальный новый дом. Также не исключается и вариант проживания ветеранов и на территории ДВС, в уже отремонтированных корпусах, ведь «ни один из вариантов не исключается, все будет изучено».

Когда все закончилось, я переговорил с ветеранами. Они были уже довольны — их выслушали, за ними пришлют автобус, их отвезут, покажут их возможное будущее. Но, идя по коридору за скачущей от стены к стене белой кошкой, я испытывал чувство глубокого опустошения: этого дома с его аурой уже не будет, то есть он уже не будет таким. Исчезнут эти тяжелые шторы с кистями, старинные стулья на гнутых ножках, желтый скрипучий паркет, растения в кадках, запах театра-музея. Пока что здесь, в тишине, звучит неведомая мелодия, и страшно осознавать, что она оборвется.