Но зеленеет жизни древо

В прессу я убежал с философского факультета СПбГУ

Там нам говорили, что философия — это наука обо всем и ни о чем. И я с гордостью повторял эту формулу, потому что действительно хотелось докопаться до самой сути, до самых общих оснований жизни.

И еще приятно было, что в группе большинство студентов были женского полу.

Через пять лет учебы от общих, теоретических построений уже тошнило. Теория была суха, а где-то там, вдали, зеленело древо жизни. Хотелось конкретики, сиюминутности, мяса жизни. Журналистика была настоящим спасением: я писал не для какой-то расплывчатой науки или там «вечности» — а для живых читателей, которые уже завтра смогут узнать что-то важное из моей статьи... Помню, как с самого начала меня распирало — другого слова не подберешь — от количества и качества происходящего. Как хотелось везде успеть. Как радовал каждый новый герой интервью — такая возможность погрузиться в еще один мир, абсолютно новый!

И еще, конечно, радовал бесплатный проход на кинопоказы, выставки и на фуршеты.

Уже, наверное, прошло лет пять «с тех пор, как этим занимаюсь», и прежние впечатления, конечно, потускнели. Бесконечные аврал и беготня надоели. Любые, самые экстравагантные выставки приелись. Кино по большей части было предсказуемым ширпотребом. Да и собеседники-то оказались куда более похожими друг на друга — надеждами, страхами, умолчаниями, паттернами поведения.

Разве что фуршеты все так же хороши.

Конечно, это тоже все зубоскальство и кокетство: журналистика совсем не так плоха. Когда стряхиваешь с себя усталость и чувство рутины — оказывается, что не темы однообразны, а ты засох в собственных шаблонах. Нужно просто сделать усилие и написать что-то свежее — хотя бы для себя самого. Тогда, глядишь, и читателю покажется интересно.

Но на днях я заходил по работе в Университет. Побродил по бесконечному коридору 12 коллегий. Посмотрел на обшарпанную галерею философского. Заскочил в столовую в Библиотеке Академии наук — в ней отменно готовят. Но про нее никто не знает, кроме тех, кто свой здесь.

Никто, правда, уже не знает, что я несколько лет назад был здесь своим. Молодые студиозусы и студенточки фланируют под липами Менделеевской линии — или что там растет, каштаны? Они шумят приветливо, но тоже меня уже не помнят.

А я вдруг почувствовал, что соскучился по всему этому. По спокойному, размеренному, кропотливому погружению в знание, вместо скакания по поверхности, как пущенный «блинчиком» камешек-голыш. По той сухой, гладкой, блестящей теории, к которой я когда-то ненадолго прикоснулся.

Когда-нибудь, когда я научусь распоряжаться своим временем как следует, я запрусь дома и соединю свои холодные наблюдения ума с жизни горестными заметами. Напишу книгу, как мне когда-то советовали. И может, даже возьму премию-две. А там, глядишь, и сам стану героем чьей-нибудь статейки на третьей полосе. Если жизни на это хватит.