«Ночь музеев» глазами корреспондентов «Вечёрки»

Чем удивляли горожан музеи в ночь на 18 мая узнавали корреспонденты «ВП»

Ретродинозавры и веселые дровосеки 

Как выясняется, комиксы любят все. Выясняется это на территории библиотеки «Измайловская» (Измайловский пр., 18), где разместились Библиотека комиксов и Центр британской книги.

Илья Обухов рисует веселого дровосека.

Публика сидит в креслах и увлеченно читает не только про Человека-Паука, но и про Малыша Немо — это, оказывается, один из старейших комиксов, нарисованных еще в 1905 году художником Уинзором Маккеем, который называл себя величайшим карикатуристом Америки. 

Уинзор Маккей занял еще один зал библиотеки. Тут показывают его чернобелый мультфильм 1914 года про динозавриху Герти — одну из первых анимаций в мире. И вот ведь что удивительно: спустя сто лет Герти не перестает поражать. Да вдобавок под фортепианный аккомпанемент. За клавишами — вокалистка группы «Кубикмагги» Ксения Федорова.

«Свет и цвет» — тема этой «Ночи музеев». Свет идет от кинопроектора. А за цвет в соседнем зале отвечают художники-комиксисты, основавшие здесь

«Бюро графического перевода». По-простому это означает, что можно загадать художнику любую фразу: через несколько минут он нарисует на эту тему иллюстрацию.

Я смотрю, как художник Илья Обухов рисует какого-то страшного головореза.

— Что это?
— Это веселый дровосек желает всем счастья.

— А теперь что вас попросили проиллюстрировать?
— Хорошая погода, Петербург, любовь, восход, солнце, розы, карусели, самураи…

— Это сложнее, чем веселый дровосек?
— Нет. Сложно было, когда меня попросили нарисовать круг, который мечтает стать треугольником. Но я и там справился.

Постоянная экспозиция музея без зрителей не останется.

Труп-муляж и оптические иллюзии

В  Военно-Медицинский музей  (Лазаретный пер., 2) выстроилась огромная очередь. И неудивительно: здесь обещаны «оптические иллюзии, новейшие исследования в области офтальмологии и шутки медиков».

Шутки медиков, как заходишь в музей, попадаются первым делом. В одном из залов на столе лежит укрытый простыней труп. Приподнимаем простыню — там кровь, кости, мясо… Ужас, в общем. Публика, затаив дыхание, с удовольствием смотрит на кровавую сцену.

Цинично-равнодушный прозектор в заляпанном кровью халате объясняет всем: 

— Этот человек пришел сюда и начал трогать экспонат: скелет. А скелет трогать нельзя. Когда его трогают, я становлюсь злой, кусаюсь, царапаюсь и кости ломаю. Видите, как ноги изодраны…

— А выше пояса?

— Выше пояса никаких повреждений нет. Но я показать вам это не могу. Из этических соображений…

К счастью, не возникает сомнений, что труп — муляж.

Не пугайтесь, на прозекторском столе — муляж.

Основная экспозиция, кажется, осталась без изменений. Можно увидеть стеклянные протезы глаз, посмертную маску Суворова, органы в банках и другие прелести. Отдельная витрина — это длинный список фамилий и фотографии. Сотрудники Военно-медицинской академии, репрессированные в 1937 — 1938 годах...

В другом зале — те самые оптические иллюзии. На большом экране показывают всякие точки, за которыми надо следить, всякие прямые линии, которые кажутся изогнутыми, — словом, все, чтобы обмануть свой бедный мозг. В отдельном закутке — программа «Смотри в оба»: тут проверяют цветоощущение и другие параметры зрения. Можно узнать, например, что ты дальтоник или еще кто-нибудь.

Разночинный Петербург ругался, танцевал и читал стихи.

Все правила борьбы за новый быт

Начать путешествие мы хотели с Планетария, но знакомый вовремя предупредил: «Я только что оттуда, проехал на велосипеде мимо 500-метровой очереди!» И мы отправились в  музей «Разночинный Петербург»  в Большом Казачьем переулке. Тут постоянно придумывают что-нибудь необыкновенное. То «пространственно-временной туннель» в музейном дворике проложат, то разночинные пляски устроят. На этот раз музей и вовсе превзошел сам себя.

Во дворе у входа творится что-то невообразимое. Энергичная дамочка в стеганом халате и бигуди стирает белье в тазике на табуретке, ловко управляясь со стиральной доской. Рядом кипит коммунальная перебранка. Не обращая на нее никакого внимания, нарядная барышня и кавалер беспечно танцуют фокстрот. Рядом разгуливают десятки девушек и мужчин в нарядах 1950-х. Наконец удается определить, откуда они взялись. В сторонке, у стеллажей со старыми утюгами и кастрюлями стоит длинная стойка с одеждой минувших десятилетий. Каждый может переодеться и почувствовать себя современником Маяковского или Бродского. И стать неотличимым от артистов, которые представляют в музейном дворе спектакль про барышню и хулигана и разыгрывают сценки из «нового быта».

— Пойдем во второй двор, там тоже интересно! — уговаривает девушка свою подружку. Мы и не знали, что есть еще и второй двор! Он после шума борьбы за новый быт кажется тихим, хотя и тут многолюдно. Пара друзей раздумывает над гигантской шахматной доской с прозрачными фигурами. Вдоль длинного стола дети рисуют красками по воде, налитой в металлические формы. На только что созданную на поверхности воды картину девочка лет пяти осторожно опускает чистый лист бумаги. И — чудо! Рисунок становится вечным.

Отправляемся внутрь здания. Тут тоже полно посетителей. Они разглядывают витрины с фотографиями и предметами времен Достоевского, слушают аудиоэкскурсию. История Семеновского плаца, первых петербургских трамваев, учебных и медицинских заведений — интереснейший материал собран в музее «Разночинный Петербург». Обязательно придем сюда еще!

Солдаты Первой мировой в Артиллерийском музее.

Полярное сияние и босанова

В музее Арктики и Антарктики тоже идет изрядно народу, но турникеты позволяют всем проходить свободно. Экскурсоводы, перекрикивая друг друга, ведут свои группы по разным маршрутам. В общем-то тут мы не замечаем больших перемен по сравнению с обычной дневной жизнью музея.

Цвета и света тут предостаточно, правда, главный цвет — это ослепительно белое сверкание полярных льдов. Еще здесь можно посмотреть на колоритные диорамы природы тундры или арктической пустыни, сравнить цвет летней и зимней шубки горностая или (как говорят) полюбоваться на полярное сияние.

Обещают еще и выступление танцевального ансамбля народов Крайнего Севера, но нас тянет все дальше. В  Летнем саду,  среди белоснежных статуй, декламируют Велимира Хлебникова.

В  Артиллерийском музее, как обычно, сшибаются в конной схватке рыцари и постреливают из винтовок солдаты Первой мировой.

В  Ботаническом саду  под сенью сверкающей разными цветами телебашни стоят разноцветные светодиодные конструкции. Под открытым небом играет чудесный джаз и босанову группа «AFT-Rio».

Слушаешь их, и кажется, что за спиной не гранитные набережные и холодные воды Невы, а теплый песок Ипанемы и шелест южной Атлантики.

В оранжереи ведет огромная, медленно двигающаяся очередь, и в ней вы обречены оставаться еще долго: оранжерейные дорожки узкие, и по ним можно двигаться только гуськом и очень медленно. С непривычки душно и тяжело. От настоящей тропической обстановки устаешь, и хочется наружу — на прохладный петербургский воздух и чтобы босанова звучала до самого утра. Пока не кончится эта ночь…

Военный оркестр приглашает на бал!

Звезду Александру Васильевичу!

Говорят, что в ночном музее посетители вряд ли могут приобрести новые знания и расширить свой кругозор. Скорее, это акция, которая дарит музеям возможности заявить о себе, а посетителям — ощущение праздника.

Но многие музеи в этом году показали, что можно выполнить обе задачи. Сотрудники Музея Суворова организовали для посетителей экскурсии по всем залам особняка. И такие интересные, что никто, несмотря на глубокую ночь, даже не думает зевать. Удивительно наблюдать, как сотни людей, заполнивших залы, самостоятельно разбиваются на группы, выбрав понравившегося экскурсовода, и следуют за ним из зала в зал, осторожно обходя встречные потоки и боясь упустить хоть слово.

— Суворов был удивительно добрым человеком и высоко ценил человеческую жизнь, — торжественно заявляет наш экскурсовод. — Известны случаи, когда он, узнав о пойманном шпионе, не казнил его, а просто распоряжался выгнать из города.

— Великий человек велик во всем, даже в своей доброте! — восторженно шепчет на ухо своему спутнику женщина в шляпке.

Тем временем в центральном зале музея раздаются звуки духовых инструментов. Начинается бал! Музыканты Западного военного округа в старинных военных мундирах играют мазурку, вальс, менуэт. Экскурсанты, побросав своих экскурсоводов, стекаются в зал на звуки прекрасной музыки. Переодетые в бальные платья артисты и настоящие кадеты в форме приглашают детей и взрослых на танец. Одни вальсируют блестяще, другие совсем неумело, но аплодисменты достаются всем. Музей Суворова впервые участвует в «Ночи музеев», но получается у него так здорово, что в это даже не верится.

Евгений Рениа и Александр Шифтер сочетают электронную основу, спецэффекты, гитару и вокал.

«Пушкинская 10»: стихи на стенах, танцы на лестнице

Говорят, что свою песню «Вавилон» Борис Гребенщиков посвятил знаменитому дому №10 по Пушкинской улице, ставшему когда-то центром свободной альтернативной культуры Петербурга. Там нашли себе место многие художники, скульпторы, музыканты, поэты. И что бы вокруг ни происходило, всегда этот дом стоически выдерживал натиск внешних катаклизмов, оставаясь не только для петербуржцев, но и для всей страны чем-то вроде исследовательского института, задача которого — не просто передовые подходы к искусству, но и освобождение мира от всего наносного, свойственного мейнстриму.

Я могу утверждать всего две вещи: Пушкинская и меняется, и не меняется одновременно. Два часа ночи. Народ валит валом, очередь на вход растет и толстеет. И как всегда здесь водилось, зазвенели гитарные струны, а кто-то, подражая манере исполнения Виктора Цоя, затянул «Пачку сигарет». Что ж, где одна гитара — там и три, значит, началось.

Попав внутрь, я в очередной раз задумался о том, насколько верен образ Вавилона: по лестницам, кто вверх, кто вниз, цокая каблуками, шаркая кедами, топали и ругаемые частенько мною за бессердечность 1990-х годов рождения, и более старшие поколения.

Добравшись до верхней площадки, все как один примолкли, изучая легендарную стену, всю исписанную стихами. Одна пожилая англоговорящая пара подошла ко мне, чтобы удивленно поинтересоваться, только ли в Петербурге люди настолько культурны, что на стенах вместо ругательств пишут стихи. Я ответил, что это место — последний форпост, а уже на Лиговке пишут не только на стенах и отнюдь не стихи. Покивав в ответ, они принялись спускаться вниз, обсуждая, хоть и с сильным английским акцентом, но все же на русском, что в этой стране ничего никогда не изменится.

Достаточно насмотревшись на галереи и их содержимое, будь то мудреные инсталляции или банальные холсты, я откровенно почувствовал себя обреченным, войдя в очередной грязно-белый зал и увидев, что его стены покрывают все те же полотна. Посетители с культурными минами культурно впитывали в себя дух намоленного места. Но в какой-то момент что-то произошло. Да, появилась музыка. Что-то прозрачное и простое.

Из магнитофона в углу звучал неплохой чилл-аут. А в следующий момент я увидел этих двоих. Парень в клетчатой рубашке и очень хрупкая девушка сплелись в одно целое, закрутились в танце, гневно разорвали объятия и снова заскользили, чтобы сплестись пальцами на доли секунды. Пластика и энергия рассказывали объективам смартфонов и фотокамер историю любви, историю страсти. Немного перформанса про обычную жизнь.

— Это полная импровизация, — улыбается парень, актер театра «Окно Dance Open» Виталий Ким, переводя дыхание, когда мы уже вышли на лестничную площадку. — Мы с Оксанкой так и живем, просто момент ловим. За эту ночь мы уже сделали семь перформансов, все разные.

— Было внезапно: стоит молодая пара, и вдруг — пошло-поехало! Диалог, воспроизведенный в пластике тела...
— А так и должно быть! Это не театр, где есть сцена…

— Энергетика толпы — она абсолютно разная, она непредсказуемая, зритель в ситуации перформанса вынужден тоже отдавать, и энергетика всегда разная: от восхищения до порицания, — вступает в разговор актриса  Оксана Ковалева. — На предыдущем выходе, танцуя и описывая круги около одной молодой пары, я зажала их в угол. Они стояли растерянные, не понимая, как им дальше действовать. Девушка спросила: «А что мы сейчас должны чувствовать?» Театрально пожав плечами, я удалилась...

— В чем же цель перформанса?
— Она очень простая: вызвать неподготовленного свидетеля событий на взаимодействие, — улыбается «клетчатый». — Многие ведь не желают делиться своей невербальной информацией, как-то проявлять себя — этакий синдром метрополитена, — но мы ищем подход, чувствуем тех, кто готов раскрыться, и двигаемся на это тепло.

…Лестничные пролеты накрыло плотной волной звука, переливающегося в десятках акустических отражений, а сильная доля ритм-секции с рокочущим подгруженным синтетическим басом прикончила равномерное хождение любопытствующих с этажа на этаж.

На площадке окруженные плотным кольцом зрителей два парня творили волшебство — они здесь и сейчас умудрились сыграть то, чего мне не хватало последний месяц: что-то новое. Писать о музыке, описывать ее, а тем более сравнивать с конкретными произведениями — дело неблагодарное, кто-нибудь да обидится. Желание слушать еще — вот что является мерилом удачного выступления.

Проект Евгения Рениа (программирование, семплеры, клавиши, вокал) и Александра Шифтера (гитара) оказался тем самым самородком, который нашелся на старом добром прииске: сочетая электронную основу, спецэффекты, пространственно звучащую гитару и импульсивный, но между тем выдержанный вокал, ребята сделали что-то, что апеллирует и к любителям электроники, и к поклонникам гитарной музыки.

— Концепция проста, — говорит Женя. — Отмести все культурные и субкультурные наслоения, ведь по сути сейчас все эти идеи ничего собой не представляют: их эксплуатация с целью получения прибыли исчерпала все без остатка. Остался последний вариант: быть более открытыми друг другу, взаимодействовать, а не отстаивать догмы прошлого века. Быть открытым, живым. Других путей нет и не будет.

А где Достоевский?

В Некрополь мастеров искусств Александро-Невской лавры мы добираемся заполночь. Самое время для прогулки среди надгробий! Но в некрополе оказывается совсем не страшно, потому что тут таких, как мы, оказывается несколько десятков человек. Возле памятников горят разноцветные свечи, им помогает огромная луна в беззвездном небе. Красиво. Но надписи на могилах все равно разглядеть невозможно. Стоим в растерянности. Где Куинджи? Где Комиссаржевская? А главное, любимый Достоевский? Окружающие говорят, что только что закончился спектакль по произведениям Велимира Хлебникова, а больше в программе ничего не предусмотрено.

— Не расстраивайтесь. Сейчас я вам все тут покажу, — прислушавшись к нашим словам, говорит стоящая поблизости женщина. — Я и в темноте прекрасно ориентируюсь.

Наша новая знакомая Евгения Семеновна оказывается бывшей школьной учительницей. И нашей спасительницей. Она ведет нас по некрополю и рассказывает о великих людях, которые здесь покоятся, лучше, чем иные профессиональные экскурсоводы. Это не остается без внимания окружающих, и через несколько минут за нами следует целая процессия. Подсвечивая надписи мобильными телефонами, вспоминая цитаты из произведений любимых поэтов и писателей, случайно встретившиеся в этом необычном месте мы, еще недавно совсем незнакомые друг другу люди, вместе проводим два замечательных часа этой необычной ночи. А Евгения Семеновна, кстати, на прощание пригласила нас вместе сходить в Эрмитаж. Говорит, она и там даже в темноте смогла бы все самое интересное показать.