Ольга Лукас: Жюри решило, что это сатира, ну пусть будет так

Живущая в Москве петербургская писательница удостоена премии Салтыкова-Щедрина, учрежденной правительством Кировской области

Таким образом отмечена ее книга «Новый поребрик из бордюрного камня», продолжение полюбившегося многим первого «Поребрика» — веселого и обаятельного фельетона о различиях между двумя российскими столицами. 

 

— Ольга, вы удостоены премии Салтыкова-Щедрина. Есть ли родство между «Историей одного города» и вашим сочинением о Петербурге и Москве? 

— «История одного города», как известно, — это история о России вообще, о взаимоотношениях между народом и властью. Город Глупов — хоть в нем и видны черты той же Вятки (Кирова) — это вся Россия. А «Поребрик» — это история об отношениях между горожанами. Власти не принимают участия в повествовании. Разве что тени легендарных властителей: Петра I, Ивана Грозного, Юрия Долгорукого… 

Петербуржец у меня — это условный «горожанин не в первом поколении», москвич — условный приезжий, покоритель столицы. Эти типажи очень наглядно показаны в иллюстрациях к книге: питерец — старомодный джентльмен в цилиндре и с тросточкой, москвич — бодрый бегун в темных очках и наушниках. Каждый из них по-своему прав — и каждому есть место в большом городе. Главное, чтобы сами герои это понимали и не мешали друг другу жить. 

Москва и Петербург у меня — это «большой город вообще». Это может быть любой город-миллионник на территории бывшего СССР и не только. Ко мне подходили русскоговорящие из Италии, Швеции и других стран и говорили: надо же, у нас то же самое. Есть свои Москва и Питер, и люди такие же.

А вообще из великих предшественников мне ближе все-таки не Салтыков-Щедрин, а Николай Васильевич Гоголь. Тоже зачастую безжалостный к своим героям — но не такой злой.

— «Поребрик» написан с сочувствием, симпатией и даже любовью к героям, меж тем сатира — это «глаголом жечь сердца людей», «на тронах поразить порок»… 

— Я не очень люблю разделение на жанры и направления. И уж во всяком случае, когда пишу, об этом не думаю. Но поскольку мне дали премию именно за «литературное произведение в жанре сатиры» — то будет странно отнекиваться и отмахиваться. Жюри решило, что это сатира, ну пусть будет так.

— Как в нестоличной России воспринимают ваше сочинение о двух столицах?

— Видимо, хорошо, раз премии дают и приглашают выступать. Я знаю, что «Поребрики...» очень любят эмигранты — то и дело на презентациях ко мне подходят люди и говорят: «Я отправил своим друзьям туда-то целую пачку ваших книг, и они попросили прислать продолжение». Очень любят «Поребрик» в Минске — не в последнюю очередь потому, что художник книги, Наталья Поваляева — оттуда.

Предлагаем вниманию читателей отрывок  из книги «Новый поребрик из бордюрного камня», любезно предоставленный автором.

«Любимый город»

«...Питерец любит свой город, когда он далеко. О, эта любовь в разлуке, любовь в изгнании, любовь в эмиграции! Любовь за тысячу километров от объекта! Невыносимое желание выйти на Невский, прикоснуться подошвами к его тротуарам. Выбежать под дождь — вы знаете, какие у нас в Питере дожди? Э-э-э, не знаете. Вы никогда не поймете, как здорово промокнуть под таким дождем, простудиться, лежать в кровати с градусником и грелкой и слушать, как все тот же дождь барабанит по крыше. А ветер? Знаете, какой в Питере ветер? Что плохо лежит — все унесет! Поэтому у нас в городе все лежит исключительно хорошо.

Растравив свое сердце подобными мыслями, питерец не выдерживает — хватает первый попавшийся билет на первую попавшуюся попутную дрезину и мчится в объятия своего города, чтобы любить и быть любимым, навсегда, навсегда!

 

Но стоит ему вернуться назад, как к любви примешивается невыносимый быт. Едва прикоснувшись одной подошвой к тротуарам Невского и только еще занеся для прикосновения другую, питерец сталкивается с неприятным субъектом. «Вот вы тут беспечно ходите по Невскому, а не знаете, что скоро его перекроют, весь перекопают и сделают на этом самом месте подземный солярий на тысячу мест. Немедленно подпишите здесь, здесь и здесь и выдайте в фонд защиты города три тысячи двадцать восемь рублей, желательно без сдачи», — говорит неприятный. Питерец торопливо подписывает, раскошеливается и спешит прочь — потому что начинается дождь, который смоет лапшу с его ушей и пыль дальних стран с его одежд. Промокнув до нитки и обнаружив, что одежды его полиняли и представляют теперь зрелище унылое, питерец бежит домой, чтобы, лежа в кровати с грелкой и термометром, слушать, как дождь барабанит по крыше. Но едва он ложится, как дождь стихает, зато в дверь начинают барабанить соседи: набирая воду в грелку, питерец забыл выключить кран и теперь заливает тех, кто живет этажом ниже. Питерец перекрывает воду, убирает в шкаф грелку и градусник, распахивает окно, чтобы в его затхлую жизнь ворвался свежий невский ветер и унес прочь все, что плохо лежит. Но ветер почему-то презрительно крутит носом и наконец уносит несколько крупных купюр разного достоинства. 

Осерчав, питерец бежит на вокзал, вскакивает в первую попавшуюся дрезину и уезжает прочь. Едва только отъехав на двести километров от Санкт-Петербурга, он чувствует, что в сердце его поселяется знакомая сладкая боль — боль разлуки с любимым городом.

Москвич относится к своему городу утилитарно: в нем можно жить, можно делать дело, можно все, что можно, а что не можно — тоже можно, только по специальным расценкам. О любви москвичу думать некогда. Ну, допустим, люблю я Москву, люблю, — хотите, в доказательство привяжу к антенне какую-нибудь ленточку? 

 

Однако стоит кому-то немосковскому найти малюсенький изъян на белоснежном челе столицы, как москвича уже не узнать. Он вдруг всем сердцем понимает, как любит свой город — и, может быть, именно благодаря этой крошечной детали, которую тупой иногородний дикарь принял за изъян. «Да знаешь ли ты, деревенщина, что такое пробочная медитация? А слыхал о таком виде спорта — ежедневное городское ориентирование с препятствиями? Я тебя научу любить мою Москву!»

«Моя Москва!» — как упоительно выкрикивать эту фразу, сцепившись с противником, пусть даже в Интернете. «Да, да, еще, еще, моя Москва, Моя, МОЯЯЯЯЯЯ!»

Оглушенный, чужак отступает, бормоча то ли извинения, то ли проклятия. «Я тебе покажу — ни пройти ни проехать!» — вопит тем временем москвич и, отвязав от антенны ленточку с надписью «Я люблю Москву», душит врага на глазах безмолвно медитирующих в пробке сограждан.

Противник вырывается и убегает прочь с ленточкой на шее. Москвич некоторое время глядит на осиротевшую антенну, затем привязывает к ней новую ленточку — «Я люблю светлое пиво»...»