Он виноват, что я грустна, что верить людям перестала…

Заканчивалась первая пора пребывания юной Екатерины на русской земле. Ей так хотелось быть царицей!

Всего лишь за несколько месяцев ангальт-цербстская принцесса успела познакомиться не только с обеими столицами России, но и с украинской провинцией, где, как оказалось, кипела самобытная, столь не похожая на северные нравы, жизнь. Теперь «каникулы» завершались, и впереди лежал период чего-то делового, конкретного, серьезного и даже, не исключено, грустного…

Кто целовал ваши надменные губы?
Выволочка, которую Елизавета Петровна учинила Кате в московском театре за якобы непомерную расточительность, не на шутку встревожила великую княжну. Стало ясно: враги-интриганы очень сильны, имеют доступ к императрице, нашептывают всякую напраслину, и положение Фике может в любой момент пошатнуться. Тем более что дражайшая мамаша, Иоганна Элиза, и дорогой жених, Петр Феодорович, на помощь — случись беда — не придут. Везде нужен острый, зоркий глаз.

В чем допущена ошибка? Очевидно: в небрежении к статс-даме Марии Румянцевой. А вот с ней-то как раз надлежало быть повежливее да поласковее. Начать с того, что Мария Андреевна — урожденная графиня Матвеева, ни много ни мало внучка знаменитого боярина Артамона Матвеева, который был фактическим воспитателем царицы Натальи Нарышкиной — матери Петра Великого и бабушки нынешней государыни Елизаветы Петровны. Царь Алексей Михайлович, муж Натальи, звал его запросто — Сергеичем. Герой-боярин погиб давно, шестьдесят с лишним лет назад, в печальном мае 1682-го, погиб мученической смертью: взбунтовавшиеся по наущению коварной Софьи стрельцы — прямо на кремлевском Красном крыльце, на глазах у мальчонки Петра — искололи страдальца копьями, а потом, сбросив вниз, на площадь, без жалости пластовали топорами и саблями. Его память чтит весь правящий клан — наипаче с ноября славного сорок первого года, когда неукротимая Елизавета вышвырнула из Зимнего дворца (петербургского Кремля!) последние ошметки Милославских — ничтожную Анну Леопольдовну вкупе с ее малолетним чадом Иваном Антоновичем…

Но и это еще не все. Статс-дама Мария Андреевна не век была хмурой и мрачной особой. Когда-то живая, подвижная, европейски образованная, отлично танцевавшая и прекрасно изъяснявшаяся по-французски, она пленила сердце самого Петра Алексеевича. Грозный деспот не чаял души в красивой и веселой голубушке, осыпал ее деньгами и драгоценностями, а затем выдал замуж за своего бравого денщика Александра Румянцева, стремительно выросшего после успешной «экстрадиции» из Италии царевича Алексея до генерал-адъютантского чина. В обществе судачили, что и сын четы Румянцевых (разумеется, Петр — будущий победоносный полководец, который родился, кстати, за три недели до смерти Преобразователя, причем восприемницей — крестной матерью его — стала сама Екатерина I) является отпрыском не столько генерала, сколько самодержца и должен бы по-настоящему зваться не Александровичем, а Петровичем. Естественно, к аристократке с таким богатым послужным списком государыня Елизавета относилась едва ли не как к близкой родственнице. А она, Фике, с детской резвостью высадила ее летом из вместительного дилижанса и перевела в неудобную, тесную повозку. Вот и приходится терпеть за недавние глупые грешки.

Да и самой надо быть поэкономней, как учил ее перед отъездом отец, князь Христиан Август. Хватит бросаться подарками направо и налево, норовя доставить удовольствие всякой собеседнице, похвалившей вазу, куклу или статуэтку в ее будуаре! А то ведь мотовство до нужды доведет: та же легендарная графиня Румянцева, обожающая изящные вещи, может за вечер просадить в карты целое состояние…

Ужасный демон приснился мне: весь черный, белоглазый
Театральный эпизод постепенно забывался, зато грядущая семейная идиллия заставляла грустить, раздумывать, строить планы, в которых — по чести по совести — как-то не оставалось места для нареченного ее женихом взбалмошного престолонаследника. И вдруг… Весь Кремль всполошился, как разворошенный улей: Петр захворал корью. Сей недуг он переносил в общем-то спокойно, а когда обозначился перелом, увлекся обычным, любимым делом — обучал (конечно, на расстоянии) свиту и прислугу нелегкому ратному ремеслу. Все — от камердинеров и придворных кавалеров до лакеев и забавников-«карлов» — ежедневно постигали искусство гусиного шага и премудрость ружейных приемов. Петр же — в восторге от своих выдающихся фельдфебельских талантов — пожаловал какое-то воинское звание и невесте, Екатерине. И осторожная девушка помалкивала, стараясь не вспугнуть свою заветную синюю птицу («я не мешала ему ни говорить, ни действовать»)…

В декабре государыня приказала высочайшему двору готовиться к возвращению в Петербург. Повторилась путевая «диспозиция» летних месяцев: Елизавета задержалась, а двое саней поспешили вперед — великий князь и его гувернер граф Брюммер разместились в одном «поезде», а Фике с матерью — в другом. 18 декабря в Твери августейшие путники отпраздновали день рождения Елизаветы Петровны и тотчас направили сани к берегам Невы. Императрица обогнала вельмож и приближалась к стольному граду, а наследник с невестой еще только подъезжали к Хотиловскому Яму — поселку на полдороге между Москвой и Питером.

Здесь было решено передохнуть и заночевать. Однако вечером произошло непредвиденное: цесаревич внезапно ощутил недомогание и слабость. Больного уложили в постель, и почти сразу у него начался жар — резко подскочила температура. Наутро Катя и Иоганна пошли проведать Петра. Но стоило им переступить порог, как навстречу ринулся граф Брюммер. — «Нельзя, ваше высочество, нельзя! — воскликнул он, даже не поздоровавшись. — У великого князя открылись оспенные пятна. Он без сознания, бредит…» Мать буквально вытащила Фике из комнаты и после кратких размышлений вынесла вердикт: они немедленно уезжают в Петербург, а у постели наследника останутся две сиделки из окружения Иоганны Элизы — графиня Румянцева и мадемуазель де Каин. Екатерина повела бровью: возлюбленная Петра Великого будет ходить — вот жребий!— за его «малым» внуком…

Ночью недалеко от Новгорода их повозка наткнулась на карету императрицы: государыня, получив страшное курьерское известие, на всех парах мчалась в Хотилово. Смерть племянника перечеркнула бы ее тронные перспективы, и помыслы властительницы были направлены сейчас на одно-единственное — спасение любой ценой жизни и здоровья Петра. Выспросив подробности, Елизавета заторопилась к больному, а Кате повелела по-прежнему ехать в северную сторону («в деревне и без тебя смотрителей куча…»).

В твоих руках теперь моя судьба…
И на подъезде к столице, и в новых покоях в кавалерском придворном доме Екатерину мучили тяжелые, гнетущие мысли. Черная оспа — это не детская корь, она может «порадовать» чем угодно. Умер же от такой напасти около 15 лет назад царь-мальчик Петр II , старший кузен ее жениха, того, кому написано на роду быть Петром III. Умер в Москве, в Лефортовском дворце, оставив безутешной свою ослепительную невесту Катю Долгорукую. Тоже Катю… А Петр Феодорович, если суждено, в какой точке отлетит на небеса? В Хотиловском Яме? Почетное место, нечего сказать.

Нет, как мужчина Петр ее не волнует и не беспокоит. Ничуть! Что там за краля у него на уме? Ах  да, фрейлина Лопухина, которой однажды на балу всемилостивейшая государыня собственноручно срезала ножницами вызывающе яркий бант на волосах, после чего расстроенная бедняжка погрузилась в глубокий обморок. Ради бога! Пусть катится к своей ненаглядной Настеньке, благо глухомань, куда чудо-барышню сослали за прегрешения многомудрой родительницы, хорошо известна властям предержащим. Она, Екатерина, удерживать бы не стала. Скатертью дорожка. Но…Но есть одно весомое «но»: ей так хочется быть русской царицей. Так хочется… До боли, до стона, до звезд в глазах. Вот для этого-то и нужен балбес Петруша. Как лестница, как трамплин. Только с ним, а вернее, через него. И потому надо сжаться в пружину и ждать, ждать, ждать. Обнадеживающих депеш из Хотиловского Яма…