Органных дел мастер

Сегодняшний наш герой — Дмитрий Григорьев — музыкант, который в один из редких приездов в Россию встретился с корреспондентом «Вечернего Петербурга»

За несколько часов беседы стало понятно, что текст будет о музыке, органах, образовании, искусстве, Германии и… немного о человеке.

Все берет начало в центре

— С желанием стать органистом никто не рождается. Это не профессия «широкого профиля». Почему именно орган и когда оформилась мысль сделать это смыслом жизни?
— В детстве, совершенно интуитивно, я улавливал звуки. Они неслись из бобинных магнитофонов, из колонок тогда новомодных в СССР проигрывателей. Инструмент, в моем случае пианино, сопровождал меня с самого детства. Мне было интересно, что же скрывается за бесконечными пластинками, пленками, которые звучат вокруг.

Раннее детство я провел на окраине города, на улице Композиторов. Черта города проходила тогда в паре сотен метров от моего дома. Огромные пространства для прогулок, относительная тишина, озера. И все же — спальный район. В 1986 году, когда мне шел седьмой год, мы с семьей переехали в центр, на Лиговку. Здесь я оказался в самой гуще жизни — звуков, красок, исторической архитектуры. Одно из запомнившихся первых впечатлений: как с карнизов старых зданий капала вода. Задерешь голову вверх, а она попадает тебе в глаз.

— А в Шувалове не капала?
— Нет. Там все здания были ровные, аккуратные такие коробки...

Симбиоз классики, рока и андеграунда

— Звуки, которые могли быть тобой услышаны в 86-м, это либо классическая музыка, прививаемая родителями, либо рок. Это не было время пианино, это было время гитар и синтезаторов…
— Согласен. Но было еще и третье. То, что звучало на улицах. Андеграунд, который в это время из «анде» уже выходил. Это была эпоха Курёхина, Гребенщикова, Шевчука, Науменко, расцвета Цоя, Кинчева — все то, что мы позднее уже ретроспективно слушали в школе.

Параллельно с этим я стал ходить практически на все концерты в Филармонию (в Малый и Большой залы) и в Капеллу. По правде, после атмосферы рока Большой зал Филармонии не вызывал тогда трепета. Наоборот, там было много правил поведения, слишком много. Хотелось, чтобы все вокруг было проще. В Филармонии я побывал и на первых органных концертах. Наверное, именно тогда этот звук органа, такой характерный, способный бесконечно долго длиться, и стал моим идеалом.

Органичное богослужение

1 января 1991 года я оказался на рождественском богослужении в бывшем костеле французского посольства в Ковенском переулке. Орган, звучащий вне контекста концерта, оказался для меня совершенно новым. Он необъяснимо сильно притягивал. Необъяснимо, поскольку моя семья совершенно не религиозна. Притяжение было настолько сильно, что я, вопреки католическим традициям, уселся спиной к алтарю и лицом к органу.

После богослужения я поднялся на хоры и попросил органиста, Сергея Петровича Варшавского, дать мне возможность поиграть. К моему удивлению, он согласился и стал пускать меня за инструмент раз в неделю, на полтора часа. Радость моя была безмерной. Позже я узнал, что орган этот уникален, что это единственный инструмент немецкого позднеромантического стиля, который в послевоенные годы не был перестроен. Он стоит в храме и по сей день, все еще в оригинальном, но, к сожалению, неиграбельном состоянии.

Через год я познакомился с моим первым органным педагогом — Ольгой Николаевной Бакаевой-Петренко. Она занималась со мной абсолютно бесплатно, и это в те несытые годы! Я очень ей благодарен. А уже три года спустя я предпринял попытку поступить в музыкальное училище имени Римского-Корсакова, но не смог соревноваться с пианистами. Тренинга и умений не хватало. Я провалился на первом вступительном экзамене на фортепианный факультет. И оказался на дирижерско-хоровом.

Рожденный играть дирижировать не хочет?

Дирижерско-хоровое отделение — это отдельная большая кухня. Там нужно быть на сто процентов или не быть вообще. Я всегда чувствовал себя там немножечко в гостях. Учил партитуры, пытался дирижировать, оказалось, что мне это «не лежит». Но, несмотря на маленькие минусы, был всепобеждающий плюс: атмосфера в училище вызывала трепет. Тот самый, о котором говорила Фаина Раневская «Исчез трепет!» в контексте театрального искусства. Там этот трепет был. То, что мы делали или пытались делать, мы делали со страстью, всем своим существом.

— Ты получил некие базовые знания. Или отыграл набившие оскомину мотивы: попытка не потерять год, не попасть в армию. Вполне логично попытаться перевестись на фортепианное отделение.
— В России тогда не было специальности «орган» на уровне училища, был только факультатив. Раньше даже в Консерватории этой специальности обучались как бы исподволь. Абитуриенты поступали на фортепианный, дирижерский, теоретический, занимались факультативно в классе органа и оканчивали учебное заведение по двум специальностям. Подобную же модель я в будущем видел и для себя. Поступив на ДХО, я стал обучаться в факультативном классе органа Олега Ивановича Безгубова, оставил пианистические амбиции и переводиться не стал. Дирижерское образование имеет большие плюсы, такие, как чтение партитур, вокал, фотографическое запоминание огромных объемов нотного текста. В плане общемузыкантской подготовки я был только в выигрыше.

— Сколько нужно учиться на органиста?
— Пять лет. Сейчас профессия органиста стала так же доступна, как и другие. К 2000 году ситуация в Петербургской консерватории изменилась, была учреждена Кафедра органа и клавесина, был объявлен набор студентов. Я был одним из первых, кто сдал приемные экзамены и был зачислен в класс профессора Нины Ивановны Оксентян.

Российское хобби и немецкая профессия

— Почему из Петербурга ты уехал учиться в Казань?
— Профессия органиста — это прежде всего работа с тембрами, с акустикой зала. Мне требовалось больше времени проводить за большим инструментом. Этого Петербургская консерватория предложить мне на тот момент не могла. Могу только позавидовать сегодняшним студентам — они имеют замечательно восстановленный инструмент в Малом зале Консерватории, дополнительные учебные инструменты. Моему переезду также способствовал ряд личных обстоятельств.

Органный класс Казанской консерватории был меньше по численности. Каждый учащийся мог вдоволь заниматься на хорошем учебном инструменте и помимо этого имел одну двухчасовую репетицию на большом органе в Концертном зале в неделю — с шести до восьми утра. Я вставал в половине пятого и в 5.20 был в зале. Приходилось будить охрану и немного ее «подкармливать» ради дополнительных сорока минут.

Такому солидному времени работы за инструментом казанский органный класс обязан ректору Консерватории — профессору Рубину Кабировичу Абдуллину.

— Почему, закончив Казанскую консерваторию, ты подал документы на обучение церковной музыке в Германию?
— Причин было две. Первая. Для меня орган неотделим от церкви. Не в религиозном отношении, а в культурно-историческом и в акустическом. Последний аспект где-то даже перевешивает: я не знаю концертного зала, где бы орган звучал как в церковной акустике.

Вторая причина более приземленная. Россия — страна православная, иноверческие церкви есть, их немало, но они скудно финансируются. Таким образом, органист лютеранской или католической церкви в России — это вид дополнительной занятости, хобби, ибо оплачивается скорее символически. Музыканты, занимающие этот пост, имеют, как правило, еще и основную работу. Профессию церковного музыканта в Германии можно уподобить профессии православного регента в России — это и музыкальное оформление богослужений, и работа с хором, и организация концертов. К обязанностям кантора относится еще и игра на органе.

Органное наследие, или как списать церковь

— В июле этого года «Вечёрка» опубликовала материал об известном музыканте Даниэле Зарецком, где он рассказывает о сегодняшней жизни инструмента эпохи барокко. Что ты думаешь о количестве органов в Санкт-Петербурге и их состоянии?
— До революции в Петербурге было более 200 инструментов. Органные трубы делаются из сплава олова и свинца, это стратегический материал. В Гражданскую войну большАя часть инструментов была пущена на переплавку, на пули.

На тот момент, когда я уезжал из Петербурга, в 2003 году, ситуация была близка к катастрофической. Орган Филармонии был на стадии планирования реконструкции, орган Капеллы не был отреставрирован… Даниэль Зарецкий много сделал для Петербурга, он организовал реконструкцию этих двух органов. Он же продолжил проект постройки нового органа в Малом зале Консерватории. Так что сейчас ситуация принципиально улучшилась.

— Откуда приходят органы в Петербург?
— Есть нерадостная для органистов тенденция массового закрытия церквей, например в Англии и в Голландии. В связи с тем, что люди просто не приходят в церкви. В этих странах люди смотрят на эту проблему весьма прагматично: церковь — это здание. Если здание не окупает себя, то какой-нибудь церковный деканат или епископат решает, что эту церковь нужно профанировать. В Голландии есть немало примеров, когда церкви сносятся, а участки земли продаются. За редкими случаями, когда из церкви делают ресторан или концертную площадку с органной музыкой.

Чаще орган становится не нужен, и от него стараются избавиться. Тогда любой заинтересовавшийся, страна могут получить орган, нужно лишь оплатить таможенную пошлину и транспортировку. Так в Россию пришел орган Кафедрального собора Успения Пресвятой Девы Марии на 1-й Красноармейской улице. Этот скромный английский инструмент прекрасно озвучивает собор.

— Получается вывоз пианино в масштабе страны. Были ли за последнее десятилетие в России построены новые инструменты с помощью известных органных мастеров?
— Построили. Орган в Таврическом дворце. Феноменальный инструмент, одной из самых дорогих фирм современности — «Герхард Гренцинг». Еще орган второго здания Мариинского театра на улице Писарева. Это орган фирмы «Даниэль Керн, Страсбург».

— На каком уровне находится российское органостроение?
— Российских органных мастеров несколько. Конструктор переносных органов Юрий Крячко, работающий более масштабно мастер Павел Чилин, построивший учебный орган в хоровом училище имени Глинки. Отдельно стоит упомянуть орган ялтинского концертного зала «Ливадия», построенный мастером Владимиром Хромченко. Это единственный крупный инструмент отечественного производства.

Глаз слушает вместе с ухом

— Насколько дорого заказать новый орган?
— Стоимость инструмента зависит от качества интонировки труб, которую проводит фирма-производитель. Везде есть хороший столяр, литейщик или лудильщик. Но, поставив трубу на виндладу (систему деревянных ящиков с отверстиями в верхней крышке. — А. З.), нужно регулировать параметры звучания, буквально по микронам. Это делает интонировщик.

Второй важный параметр — материалы. Металлические трубы производятся из особого сплава олова и свинца, оба эти металла сами по себе недешевы. С деревянными трубами так же: определенные породы древесины, много лет особым образом выдержанные в постоянной температуре и влажности. В 70-х годах были органы, сделанные частично из ДСП. Тогда считалось, что это — материал будущего. В условиях неустойчивого климата получались органы «на один раз».

На третьем месте — эстетическая составляющая. Орган это не только звучащая, но и зримая материя. У немцев есть выражение «глаз слушает вместе с ухом». Степень и качество отделки фасада так же существенно влияет на общую стоимость органа. Резной фасад с позолотой и фигурами ангелов стоит недешево.

Цены колеблются от 15 до 20 тысяч евро за звучащий регистр. Концертный или большой орган имеет, как правило, 40 — 50 регистров.

Директор церковной музыки

— Как складывается твоя творческая карьера на немецкой земле?
— По окончании Высшей школы церковной музыки в городе Хэрфорде я получил место музикдиректора в городе Люденшайде. Под моим руководством находятся два хора и один оркестр. В плане органной игры я сапожник без сапог: состарившийся инструмент в центральной церкви требует замены. В ближайшие два года будет построен новый орган. Я активно концертирую, в основном в Германии, иногда в Голландии и Австрии.