От Тимофея Чернова:
— На днях прогрессивное человечество отметило День работника культуры
— На днях прогрессивное человечество отметило День работника культуры. Работники эти должны нести культуру в массы. Однако не все еще массы готовы принесенное принять и не все еще работники культуры доносят, так сказать, ее по назначению. Иногда, судя по всему, проносят мимо.
Был я недавно с подругой в Мариинском театре. Что само по себе для меня событие чрезвычайной важности. В силу различных причин, и не всегда уважительных, я попадаю туда нечасто, очень нечасто. И как только попадаю — тут же начинаю благоговеть. Сидели мы в ложе — не Царской, конечно, но тоже в очень приличной. А в соседней ложе расположилось семейство — сразу видно, что культурное. Двое мужчин в костюмах и галстуках, похожие на профессоров консерватории, дама в белой блузке с кружевами — тоже такая, не из жэка; дама помоложе — уже, правда, попроще. Крашена в белый, вышедший из моды лет 25 назад, цвет, да и украшений слишком, на мой вкус, много.
Вы спросите, с чего это я их так подробно и неприлично разглядывал. А с того — что были с ними еще две девочки. Лет по 14 — 15. И дама в кружевах — видимо, их бабушка — громко стала рассказывать, что девочки на каком-то концерте выступали и сама Надежда Тихоновна их похвалила, нет, восхищалась их игрой и пришла в восторг от их исполнения на рояле! После такой рекомендации не посмотреть на вундеркиндов было невозможно. Одна из них была в дредах и джинсах, другая без дред, но тоже в джинсах, слегка рваных, и в больших черных сапогах, очень грязных, особенно на фоне мариинского бархата. Девочки беспрерывно фотографировали сами себя айфоном и, сквозь жвачку, покрикивали на мать (пергидрольную), чтобы в кадр не лезла. Когда погасили свет и попросили всех выключить телефоны, девочки продолжили фотографироваться, и в темноте экранчики их айфонов светились, перекрывая рампу. Дама-капельдинер, вся из XIX века, входила пару раз в ложу и просила выключить телефоны, ласково именуя их «барышнями». Но, не будучи таковыми, они на ее просьбы и не реагировали.
В антракте, оставив на стульях и барьере бутылки с недопитой водой, девчушки упорхнули, а бабушка снова включила звук — на этот раз по поводу выступления одного из тех, в костюмах и галстуках. Через некоторое время джинсовая пианистка вернулась — но случайно попала в нашу ложу вместо своей. И — ничтоже сумняшеся — полезла через перегородку, грациозно взмахнув перед нашими изумленными лицами грязными подметками сапог. Вся семья (кроме радио-бабушки), включая профессорнутых мужиков, что особенно изумляло, хранила молчание. В такой культурной ячейке общества не принято, видимо, делать замечания маленьким засранкам, успевшим хорошо понять, что они почему-то особенные (бабушкино воспитание: вот видите, мы всегда сидим в этой ложе, а не где попало, как другие!). Или хотя бы объяснять им, как надо себя вести. В Мариинском ли театре, в жизни ли.
