Павел Бубельников: Все мои мысли — о будущих постановках

9 ноября известному питерскому дирижеру, основателю и музыкальному руководителю Театра «Зазеркалье» исполнилось 70 лет

Чего никак не скажешь, если ознакомиться с графиком его репетиций, спектаклей и концертов. И при личном общении Павел Аронович совсем не оставляет впечатления пенсионера. Все его мысли — о будущих постановках.

Чтобы разговаривать с детьми, не надо садиться на корточки

— Вы по образованию пианист и дирижер, у вас огромный опыт работы во «взрослом» театре и со «взрослыми» оркестрами. Вас не стесняют рамки оперы для детей?
— Ни в коем случае. До работы в детском театре я отслужил четверть века (с 1968 по 1993 год. — Прим. авт.) в Малом оперном. Потом я по собственному желанию отпочковался, и мы с моим другом и коллегой режиссером Александром Петровым создали «Зазеркалье». Когда мы открыли театр, у нас была труппа из 14 артистов и 14 человек оркестра. Но потихоньку мы стали наращивать репертуар и привлекать новые силы. Не забывали и о взрослой аудитории: «Богема» и «Баттерфляй» Пуччини, «Золушка» Россини — это монументальные оперные сочинения, которые сыграны уже слаженной труппой артистов.

— А вы не скучаете по большому симфоническому оркестру, с которым можно играть симфонии Малера?
— Если бы мне было некомфортно, я бы совсем иначе построил свою жизнь. А Малер — композитор масштабный и доступен лишь дирижерам мирового класса, которые приезжают на гастроли и им предоставляют площадку. За такими дирижерами огромный километраж опыта. Очень много замечательного проходит мимо, тем не менее могу сказать, что и через мои руки проходят и достаточно серьезные симфонические сочинения, и я делаю их с лучшими симфоническими оркестрами Санкт-Петербурга. Сейчас становится очень даже приличным симфонический оркестр Театра «Зазеркалье».

— Скажите, а в чем специфика музыкального диалога с детской публикой?
— Мне кажется, что с детьми, как и со взрослыми, надо разговаривать серьезно, без специального какого-то сленга. Мы не садимся на корточки, хотя у нас есть спектакли для самых маленьких, но и в этих спектаклях всегда есть какие-то серьезные вещи, освещение довольно-таки серьезных проблем.

Когда меня в детстве брали в театр, это было счастье

— А как вы относитесь к тому, что вас обязывают писать 18+, 12+?
— Я считаю, что это какая-то ошибка в трактовке нашей деятельности. Ребенок под опекой родителей может приходить и на взрослые спектакли. Даже если он будет чего-то недопонимать, его осведомленные родители наверняка побеседуют с ребенком. Музыка — это эмоциональное восприятие, доступное человеку с самого раннего возраста. Есть такие родители, которые своих детей приводят в театр с самых малых лет — и это очень правильно.

— Даже на «Мадам Баттерфляй»?
— «Мадам Баттерфляй» — это величайшая музыка, которая не может не воздействовать на эмоциональное состояние любого человека, в том числе и ребенка. Наталья Ильинична Сац, директор Московского детского театра, в свое время «освятила» наш театр, побывав на нашей премьере. Она тоже, кстати, имела в репертуаре своего театра «Мадам Баттерфляй». И когда ее спросили о том, как же это произведение сочетается с другими из детского репертуара, она ответила, что такую великую музыку надо знать с малых лет.

— Без купюр? Она же большая…
— В Мариинке есть такой певец — Евгений Акимов, он водил своего шестилетнего сына на Вагнера, на «Золото Рейна» — малыш сидел до самого конца как вкопанный, несмотря на хронометраж около трех часов без перерыва. Сам театр, постановка, свет очень влияют на воображение ребенка. Даже если он детально не все понимает, может воспринять музыку эмоционально. Я помню себя: я начал заниматься музыкой с пяти лет, мой отец был дирижером. Я пропадал в театре, в Оперной студии нашей Консерватории. Это была моя любимая площадка для отдыха. Когда меня, маленького, брали в театр — это было большое счастье. Ребенка надо воспитывать с малолетства: если научишь его шести языкам сразу, он и будет говорить с вами на шести языках.

Если нет хорошего пряника, кнут бесполезен

— Я несколько раз бывал на репетиции симфонического оркестра, и мне всегда казалось, что это огромное мучение для дирижера — донести свое восприятие партитуры до музыкантов. Ваш метод — кнут, пряник или что-нибудь другое?
— С разными оркестрами по-разному. Свой оркестр, в котором люди тебе подчинены, — это одно. Ты с ними — один организм, они тебя слушают, воспринимают любую твою идею. Есть такие музыканты, которые могут смотреть на дирижера свысока, и им совершенно не нужно, чтобы ты им что-то говорил. Есть оркестры, которые хотят внимать, и с ними ты находишься в состоянии контакта. Вообще я стараюсь как можно меньше говорить. Можно, конечно, объяснить то или иное состояние души, но если это не выражается через жест, через лицо, органику, то, что бы ты ни говорил, это останется литературой. Что касается мер воздействия, кнут — это сильное оружие. Есть дирижеры-тираны, есть дирижеры-демократы. Общего рецепта здесь нет. Если нет хорошего пряника, то твой кнут бесполезен. Под хорошим пряником я подразумеваю хорошее состояние коллектива, хорошую оплату, размеренную жизнь в плане расписания, отсутствие переутомления. Если все это есть, ты имеешь право спрашивать сполна. Наш коллектив далеко не из самых высокооплачиваемых, поэтому надо стараться быть дипломатом. Надо понимать, что добьешься гораздо большего, если будешь применять «шарнирное», нежесткое управление. От жесткого управления люди забиваются, обижаются, иногда совсем уходят, и ты остаешься ни с чем, как голый король. Самое главное — хранить то, что есть, потому что и так собираешь по крупицам, приглашаешь музыкантов, стараешься сделать их жизнь комфортнее. Прожив жизнь, считаю, что ко многому надо относиться с пониманием и многое прощать, хотя, конечно, далеко не все, всему есть мера.

— Вы с режиссером на репетициях друг другу не мешаете? Два начальника, два хозяина, два мнения…
— Наоборот, мы друг друга дополняем. Александр Петров имеет высшее музыкальное образование, он окончил Консерваторию, режиссерский факультет. Поэтому он очень оснащен, очень эрудирован в смысле музыкальной культуры, и его идеи достаточно убедительны. В отличие от других режиссеров, которые трактуют жанр по-своему и не всегда попадают, Петров понимает мои задачи, он понимает, что я делаю, и я абсолютно ему доверяю. Нельзя сказать, что у нас совсем не возникает споров. Возникают конфликтные моменты, но все это в рамках творчества.

Состояние здоровья позволяет думать о будущем

— Есть у вас невоплощенные мечты? Хотели бы поставить что-то такое, чего еще никогда не ставили?
— Есть такие вещи, о которых я могу только мечтать, и мы их никогда не сможем поставить, например «Турандот» Пуччини. Это масштаб, это огромный оркестр, хор, большая сцена. «Пиковая дама» давно уже манит, призывает. Для воплощения этих идей нужен арсенал средств, которые не всегда можно найти.

— Какие произведения из поставленных вами за эту четверть века самые любимые?
— Я очень люблю «Богему», «Золушку», «Иоланту», декорации к которой, к сожалению, погибли, но мы ее обязательно возобновим, потому что Чайковский нам необходим. Из современных у нас была прекрасная опера Геннадия Банщикова «Любовник Мельпомены». Это произведение было написано к трехсотлетию Петербурга о Федоре Волкове, родоначальнике русского театра. Мы хотим попытаться с Ольгой Шуршиной, нашей потрясающей певицей, сделать «Человеческий голос» Пуленка. Это очень тонкая вещь, французский язык, такая нервная материя, такое женское переживание, вся эта история на грани помешательства.

— С каким чувством подходите к юбилею?
— Я к этому отношусь совершенно спокойно, для меня это никакой не рубеж. На сегодня состояние моего здоровья позволяет думать о будущем. Сколько лет мне еще отпущено, не знаю, но я всегда буду смотреть вперед. История — это хорошо, но хочется многое еще сделать, многое попробовать. Силы еще есть.