«Первомай будет рабочим днем. Уже есть постановление Совнаркома»
Ариф Сапаров: Ленинград, апрель 1942 года. Страницы блокадного дневника
Блокадные дневники 1941 — 1943 годов ленинградского военного журналиста и писателя Арифа Сапарова не предназначались для печати. Они давали возможность их автору — а он был молод, ему не было и тридцати лет — как бы вести непрерывную беседу с самим собой, ежедневно запечатлевая и осмысляя события и факты блокадного лихолетья. Это своего рода зеркало, в котором нашли непредумышленное отражение многие лица, обстоятельства и настроения и в котором возникает непосредственный образ будней осажденного Ленинграда.
Ариф Васильевич Сапаров
Разумеется, некоторые эпизоды, упомянутые и зафиксированные Арифом Васильевичем в дневниках, были впоследствии воссозданы им в документальных книгах «Дорога жизни», «Январь сорок второго», «Четыре тетради», «Ради тебя, товарищ» и других. Но многие яркие подробности происходившего на ленинградской земле долгое время не могли быть обнародованы по цензурным соображениям.
В 1947 году писателя, принесшего в издательство документальную хронику «Дорога жизни», упрекали в избытке мрачных красок, напоминавших о кровоточащих ранах, нанесенных войной. А в 1964 году на божий свет явились радетели дегероизации жизни и борьбы осажденного Ленинграда. Неудивительно, что документальная повесть «Январь сорок второго», которая ныне переведена на многие иностранные языки, на пять с лишним лет задержалась в издательстве «Советский писатель» и вышла в свет лишь в 1969 году.
Мы предлагаем читателям отрывки из дневника Арифа Сапарова, предоставленные нам сыном писателя Мирсаидом Сапаровым, чтобы еще раз вспомнить, какой ценой досталась ленинградцам Победа.
Перед открытием спецстоловой для дистрофиков. Фото В. Федосеева
4 апреля 1942 года
Парикмахерская напротив Штаба на Невском. Отощавшие девушки в грязных халатах, надетых поверх пальто, в валенках с галошами, с посиневшими от холода пальцами. Белье грязное, со следами чужих волос. Одеколон «а-ля Ленинград» — 20% спирта, остальное — хвойная вода. Однако освежает, и даже запах у него приятный, бодрящий. Старушка-гардеробщица — типичный дистрофик. Опухшее лицо, голодные, беспокойные глаза.
Изредка в парикмахерской появляются довольно упитанные, краснощекие военные, в основном моряки и летчики. Садятся в кресло и начинают как ни в чем не бывало болтать с отощавшими девушками.
Но большинство клиентов — ленинградцы. На них просто страшно смотреть. До того заросли и покрылись коростой грязи. Спутанные, давно нечесаные волосы на голове. Грязные клочья вместо бороды. Черные шеи и щеки, закопченные у огня буржуйки. Сядет такой пещерный житель перед зеркалом и с удивлением взирает, как постепенно бритвой и ножницами приводят его умелые руки в благообразный вид. Причешут, подстригут, побреют, спрыснут хвойной водицей — и, смотришь, новый человек выходит на улицу. Правда, еще он бледен и худощав. Но видно, не дойдет уже до той страшной грани запущенности, в какой он был.
Перед афишей кинотеатра «Художественный». Декабрь 1941. Фото Николая Хандогина
Великое дело парикмахерская!
Это как символ возрождения, как луч надежды.
Ленинградцы названы мучениками. Многих не стало в эти месяцы зимней блокады. Никто и ничто не сравнится с этим подвигом миллионов. Голод, да такой, что хоть жуй стены. Холод, грязь, обстрелы, бомбежки, мертвецы на улицах.
Но вот пришла весна. На улицах Ленинграда заиграло солнце. Появилась надежда.
Впрочем, это оптимистическое излияние было прервано самым внезапным образом. Среди бела дня, при ясном небе началась воздушная тревога.
Настоящее открытие весеннего сезона!
Прилетело штук пятьдесят самолетов. Сигнала мы не слышали, так как все это хозяйство — служба оповещения, хорошо налаженная с осени, как и многое в Ленинграде, — расстроилось. Сразу услышали зенитную пальбу. С каждой минутой темп ее все больше нарастал, пока наконец звуки выстрелов не слились в сплошной гул.
Когда мы выбежали на улицу, все небо над центром города, над Невой было покрыто пятнышками разрывов. Феерическое зрелище! Буквально тысячи вспышек! Били еще и трассирующими цветными снарядами.
Набережная реки Фонтанки после бомбежки. Фото Якова Потехина
Немцев сначала была видна пара самолетов, потом еще один. На средней высоте они прошли над Невой и повернули куда-то к Петроградской стороне. Потом друг за другом стали появляться все новые бомбардировщики. Выскакивали они прямо из пелены разрывов и, пролетев немного, резко пикировали. Мы увидели, как они высыпают бомбы по три штуки, точно яйца из-под брюха.
Еще несколько бомбардировщиков пошли прямо на Штаб. Чтобы не стоять чучелом на улице, мы укрылись в бюро пропусков. Там хоть сооружены дополнительные балки из бревен.
Первый раз я видел сегодня такое наглое пикирование над городом. И первый раз был такой сумасшедший артиллерийский огонь. Казалось, каждая крыша посылает в небо снаряды. Видимо, у нас изрядно укрепили зенитную оборону. И снарядов не жалеют совсем. Точно и осады никакой нет.
Пара бомб упала совсем рядом — у Дворцового моста на набережной. По набережной шел трактор — его скрючило и отбросило на десяток метров. Тракторист загорелся и, превратившись в живой факел, погиб. Всего шесть трупов на набережной насчитал Потехин. Одного мальчонку пришибло. Какому-то военному осколок снес полголовы. Так немцы открыли весенний сезон в Ленинграде.
По этому поводу много острят. Но, по правде говоря, настроение от этих острот не становится бодрее. Опять предстоят мучительные сиденья в подвале, опять знакомый вой и сотрясение почвы!
Наши истребители появились под конец бомбежки и, видимо, ничего особенного не сотворили. Так что немцы о нас, грешных, не забывают.
5 апреля 1942 года
Пасха. Солнце в окне. Голубое небо, выходной день. Не хватает только крашеных яичек. Но о куличах, творожной пасхе, крашенках и вспоминать не хочется. Хорошо бы в бабки сыграть. Помню, когда в апреле подсыхала южная сторона нашего Советского переулка, мы выходили играть в бабки. Причем сражения всякий раз разгорались именно с Пасхи. Ведь к празднику забивалось много скота. Варились корыта, ушаты, тазы студня. Ребятам доставались наконец коровьи кости. Особенным мастерством удара отличался Пим Пирогов. У него была такая бита, налитая свинцом, что, как говорится, не садись лучше играть. Эх, детство, лучезарная пора!
Вчера немцы открыли весенний сезон бомбежкой. Прорвалось больше сотни самолетов. Отбомбились. В порту что-то горит. Бомбы в Дзержинском районе, на Марсовом поле, у Лебяжьей канавки.
Ночью спектакль повторился. Опять грохотали зенитки, особенно мощно с кораблей. Стекла дребезжат, бомбы падали где-то недалеко. Видно, большие — даже стены вибрируют. В общем, Страстная суббота.
Трамвай в Автове. Фото В. Федосеева
7 апреля 1942 года
Опубликовано официальное коммюнике по поводу предпасхального налета на Ленинград. Участвовало более ста самолетов, сбито зенитчиками тринадцать бомбардировщиков, истребителями — еще пять. Дрался с ними мой друг Мацкевич, ныне уже капитан.
Бомбежка была довольно интенсивной. Видел следы ее поблизости со мной, на улице Пестеля, у Летнего сада и на Марсовом поле. И чего они прицепились к этому району, никак не пойму. Гранитный дом на Пестеля обезображен взрывной волной. Стеклянный купол напротив снесло целиком. Битое стекло на панели, обломки изуродованного грузовика…
Я сдал сегодня очерк о трижды раненом. Нашел его в госпитале на Садовой. Сержант Александр Кайлов, в прошлом котельщик из Кирова. На фронте пробыл не больше месяца. Все остальное время был в госпиталях. Не везет человеку! Только вылечится — и снова ранен! Весь изрешечен, а дух боевой.
9 апреля 1942 г.
Вчера, как я ни противился, меня все-таки отправили в командировку в армейскую газету «Знамя Победы», редакция которой помещается в Осиновой Роще. Поезд дошел без задержек. На станции нас с Риссом ждала редакционная полуторка.
Видел вчера эвакуацию ленинградцев на Финляндском вокзале. Женщины, дети, какие-то старики… Огромные очереди за хлебом, за обедом, еще за чем-то… Гремят чайники… Вещевые мешки, дорожные корзинки, бледные лица, спертый воздух, озлобленная ругань между собой. Бедные, бедные дистрофики… Сколько мытарств ждет их в пути, а все же это лучше, чем оставаться в Ленинграде.
Эвакуация организована сквернейшим образом. Никаких распорядителей или администраторов на перроне. Пока мы с Риссом стояли в ожидании состава (поезд до Ладоги, мы же едем до Сестрорецка), к нам обратились десятка полтора женщин с самыми различными вопросами Чего бы стоило вместо плакатов на стене посадить в зале толкового администратора. Эх, безрукость наша!
Поезд переполнен. В вагонах темнота и разговоры военного времени. О муже, который в госпитале, о 125 граммах хлеба («Слава богу, пережили это время!»). О бомбежке в пасхальную ночь.
И никто не проверяет билетов, никто не спрашивает пропусков. Куда только делась летняя всеобщая подозрительность, когда на улицах Ленинграда хватали каждого, кто как-то неправильно посмотрел или неловко повернулся или, упаси боже, вынул из кармана блокнот.
Видно, от тягот и переживаний исчезла и маниакальная подозрительность.
Трамвай на Университетской набережной с видом на Исаакиевский собор. Фото Николая Хандогина
10 апреля 1942 г.
Сижу в роте разведчиков погранбригады. Приехал сюда лишь вчера с Лифшицем и Меркурьевым. Оба, кстати, батальонные комиссары.
Пасмурный день, снег тает на лету. Дорогу катастрофически развезло. В Сестрорецке упорно ходят слухи, что с финской стороны готовится удар, что в Выборге хозяйничает Клейст, битый под Ростовом. Пленный финн сообщил, что вся Финляндия наводнена немцами. Как-то это не утешительно.
Сестрорецк поражает своей пустынностью. Точно здесь кипела жизнь и остановилась. Все говорит о том, что жизнь была — и улицы, и дома, и огромная махина опустевшего завода. Мертвая зона начинается сразу за мостиком через реку Сестру, который носит «лимонадное» название — «Шипучий мостик»… Выразительная деталь: на одной из улиц города я увидел целехонький ларек «Минводы». За стеклом виднелись новенький сатуратор и никелированный насос. На стойке стояли две пивные кружки, причем одна из них наполовину наполненная пивом. Точно продавец, стоявший за стойкой, вышел всего на минуту.
Фронт здесь тихий. Хотя все упорнее носятся слухи о предстоящих баталиях. В городе почти не слышно стрельбы, лишь изредка — короткая пулеметная очередь. Лишь через час — по орудийному выстрелу. Поэтому он почти не пострадал.
Кажется, что отгремит последний выстрел, вернутся жители, войдут в свои дома и жизнь потечет своим чередом, как и прежде.
12 апреля 1942 г.
Вернулся из гаубичного полка, где ночевал в блиндаже с пятью толстенными накатами. Побывал на батарее знаменитого Зайцева. Это молоденький двадцатилетний парнишка, московский десятиклассник. Свой расчет сколотил крепко. Все у него как у доброго хозяина. Гаубица упрятана в котлован, где все начищено. Расчет полностью взаимозаменяем: три наводчика, один лучше другого. Перед землянкой надпись: «Вытирай ноги». Воротнички пришивать обязательно, сапоги чистить — тоже. Зайцев говорит, что не любит применять дисциплинарные взыскания.
Они с Урала получили подарки. Каждый на посылку ответил письмом, и завязалась переписка. Наводчик Чураев даже влюбился в какую-то дивчину, даже просит, чтобы прислала фотографию. Зайцев мне показал ответное письмо от какой-то учительницы. Высокопарный тон, длинные периоды, восклицательные знаки!
— Не нравится мне это как-то, — говорит он чистосердечно, — не по-людски написано.
По ночам Зайцев читает своим ребятам Лермонтова. Два томика случайно куплены во втором эшелоне и очень пригодились. Особенным успехом пользуется «Бородино».
На Невском проспекте. Солдаты несут отремонтированные винтовки из цеха, созданного в институте связи (наб. Мойки, 61). Фото Григория Чертова
14 апреля 1942 года
Доброе весеннее утро. Я в командировке в редакции гвардейской газеты «Знамя Победы». Голубое акварельное небо. Проснулись все рано и в отличном настроении. Миша Левин — замечательный парень. Он теперь уже в командирском звании. Сидит напротив, сочиняет статью…
Люди в редакции разные. Служит здесь Вадим Шефнер, блестяще талантливый парень, хотя чудаковат, и вид у него, как у ударенного пыльным мешком.
Хорошее впечатление производит и Крашке, отличающийся своей гвардейской выправкой. Я с ним познакомился только вчера, но кажется, что знаю его давным-давно.
Вчера объявлена подписка на военный заем 1942 года. Сумма внушительная. Судя по тому, какие первые отклики, заем в Красной Армии пройдет с огромным успехом. Красноармейцы подписываются на сто рублей, это почти годовой оклад. Денег у народа много, девать их некуда. Заем — самое подходящее место. В редакции состоялся краткий митинг, и подписка закончилась молниеносно. Я подписался по телефону на тысячу рублей…
Завтра в Ленинграде должен пойти трамвай. На первое время пять маршрутов. Радостное событие.
15 апреля 1942 г.
На Невском — асфальт. Сухо и по-весеннему оживленно. Только обгоревшие корпуса Гостиного несколько портят ландшафт. Ходят трамвайчики. Какой, оказывается, приятный от них шум. Непонятно становится, как это умудрялись раньше говорить и даже писать статьи о невыносимом трамвайном звоне в городе. Теперь мы, как бы рожденные вновь, с удовольствием приемлем самые азы городской культуры.
В Лесном — прекрасные новые дома с лепными барельефами. Все светлого тона и чистенькие. Только из многих окон торчат огрызки дымоходов, а стена выше таких окон почернела от копоти.
В Шувалове на трамвайном пути увидел мертвую женщину. Лежит поперек рельса, раскинув руки, как пьяная. Другая, живая, проходит мимо и внимательно заглядывает в лицо мертвой.
У попутного шофера мы с Крашке купили понюшку табачку. По дороге подсели еще несколько пассажиров. Все с папиросами, табаком. Теперь это самый удобный способ передвигаться — при помощи табачных воздаяний шоферам.
Пасхальная служба в Никольском соборе. Апрель 1942. Митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий Симанский в своем пасхальном
16 апреля 1942 г.
Снова ночь в редакционном коридоре. Очередное дежурство. Впереди долгие часы на размышления, письма и полусонную дремоту. Настроение какое-то пасмурное.
Дистрофия — тяжелая и мучительная болезнь. Нехорошо, когда преуспевающие молодчики типа жирного Х. глупо иронизируют. Я сам поддался этому тону и невзначай употребил придуманное им словечко «бефстрофик». А зря…
На трамвайных остановках — давка и толкучка. Люди толкают друг друга, хотя вагон пуст и места всем хватит. Но заполняется вагон очень медленно: силы изменяют, колени подгибаются.
Сегодня поднимал на ноги мужчину. Бедняк упал на колени, лишь взобравшись на площадку и загородив собой дорогу. Не может никак подняться, точно ноги у него из ваты. А на вид здоровый дядя, даже с румянцем.
Что ни остановка, то кто-нибудь срывается со ступенек трамвая и беспомощно лежит на асфальте, виновато и растерянно улыбаясь…
25 апреля 1942 г.
Два дня как вернулся в многострадальный Ленинград с Ладоги. Надеялся отдохнуть, отлежаться. Но не тут-то было…
Вчера и сегодня снова налеты. Удар по Неве, по кораблям. «Киров» пострадал. Видел этот корабль. Труба покривилась, черная от гари. Кругом оцепление из моряков. На набережной установлены морские зенитные батареи. Пушки обнесены изгородью из мешков или просто из бревен в полроста. Как в старые времена на фортах.
Бомба ударила в дом, где живет Анюта Батенькова. Еще одна разорвалась во дворе. Другая оторвала угол дома. Дома на 16-й линии стоят, ощеренные пустыми глазницами окон. Почему-то уцелели тюлевые занавески. Колышутся слегка на ветру. Под ногами битое стекло. Идешь — хрустит.
Масса оспинок на стенах от осколков. Ленинградцы тотчас принялись восстанавливать поврежденное. У каждого дома — хозяйственная суета. Где-то раздобыли фанеру, толь…
Объявлены предмайские продуктовые выдачи. Это сенсация: сыр, крупа, даже шоколад… У щитов «Ленинградской правды» много людей, переписывающих объявление «Горторготдела».
Получил ордер на новую комнату. Вчера состоялась торжественная передача имущества по акту. Нежданно-негаданно я оказался обладателем двух краснодеревных диванов и пузатого буфета. Комната довольно большая, не то что моя прежняя каморка.
Ленинградская мадонна. Апрель 1942. Фото Николая Хандогина
28 апреля 1942 г.
Шестой час утра. Снова бодрствую в редакционном коридоре. Тикают ночные куранты в репродукторе. На улице уже светлеет.
Днем видел несколько трупов. Один — на дворницкой тележке, обтянутый белой материей как тугим костюмом. На ногах почему-то бантики из красных лент. А то еще видел и без всяких обшивок. Просто пара мертвецов, укрытых ватным одеялом. Торчат голые пятки.
Из окна комнаты на Пестеля стал свидетелем самосуда разъяренных баб у магазина напротив. Какая-то девушка дистрофического вида выхватила у мальчонки карточки и хотела убежать, да не смогла. Ее, разумеется, догнали и принялись бить. Несколько женщин расчищали мостовую лопатами. Били что есть силы прямо деревянными ручками. Моментально полилась кровь.
Вечером снова был налет. На этот раз наши явно опоздали с вызовом истребителей. Опять видно было, как пикировали на Неву «юнкерсы» и сыпали свои «орешки».
Первомай будет рабочим днем. Уже есть постановление Совнаркома. И газета будет выходить в этот день как обычно. Так что никому не удастся напиться с самого утра. В Ленинграде и выпить нечего. А если и есть что выпить, то закусить нечем.
29 апреля 1942 г.
На солнечной стороне улицы примостился паренек из ФЗО и, сладко жмурясь на ласковом солнце весны, с удовольствием поедает крохотный ломтик сыра, выданный к празднику.
Вчера ночью немцы открыли беглый огонь по городу. Били по площадям. Это тоже из области «предпраздничного оживления».
Я хлопочу о шинели. Сегодня увидел ее, расстроился. Испортили, гады! А директор мастерской отвечает довольно равнодушно, дескать, что вы хотите — у меня всего лишь один профессиональный портной. Берегу его только для членов Военного совета. Вот тебе и ответ!
30 апреля 1942 г.
На улице — канун Первомая 1942 года. Тихо, светло. Нигде не валяются пьяные дистрофики. Была маленькая тревога с большой пальбой, но обошлось без бомбежки. Наверное, затишье перед бурей. Не может быть, чтобы немцы в такой день чего-нибудь не предприняли.
Сотворен отличный первомайский номер газеты: с Эренбургом, Шостаковичем и прочими светилами мирового калибра…
