Петр Зубарев: Военврач готов работать и на войне, и во время природных катастроф

Продолжаем разговор о судьбе Военно-медицинской академии

Кафедра общей хирургии ВМедА находится в самом величественном здании комплекса академии возле Финляндского вокзала. Этот корпус, расположенный вдоль Пироговской набережной, закладывался еще при Петре I. С одной стороны — вид на набережную Невы. Причем в течение долгого времени вдоль корпуса простиралась липовая аллея — и для красоты, и для защиты от шума, и для того, чтобы воздух, проникающий в палаты, был чище. Однако когда шли работы по расширению набережной, липовую аллею срубили. Городские власти обещали по окончании работ посадить новые липы, да так и не собрались. Справа — гостиница «Санкт-Петербург» (а пока гостиницу не начали возводить, на набережной стоял так называемый Пироговский домик-музей, построенный на средства, собранные преподавателями академии). С другой стороны корпуса — вид на внутренние зеленые дворики. Причем одна из местных достопримечательностей — старые, с мощными стволами яблони. Говорят, эти яблони пережили блокаду Ленинграда. И до сих пор плодоносят. Ежегодно сотрудники академии снимают урожай — красные вкусные плоды.

Петр Зубарев уверен, что попытка растащить академию по двум площадкам приведет к ее краху

Вместе с Петром Николаевичем ЗУБАРЕВЫМ, полковником медицинской службы в отставке, заслуженным врачом РФ, профессором, мы заходим в историческое здание. Петр Зубарев возглавлял кафедру на протяжении 25 лет, и только год назад оставил этот пост, но и сейчас Петр Николаевич читает студентам лекции, занимается лечебной работой.

Здесь все дышит славным историческим прошлым

Здесь расположено несколько кафедр и клиник. Огромный холл, величественная лестница, украшенная фонтаном, барельефами и скульптурами. Непосредственно в помещениях кафедры общей хирургии тоже очень многое напоминает о прошлом. Вот мемориальная доска в честь Ивана Федоровича Буша — основоположника кафедры. Старинные книжные шкафы, украшенные затейливой резьбой. Вот антикварное издание руководства по хирургии, написанного Иваном Бушем. Именно по этой книге — первому в России учебнику по хирургии — училось много поколений будущих врачей. Собственно, это пособие можно использовать и поныне. Да, с тех пор разработано много новых методик, создано много препаратов, однако азы хирургии остались неизменными.

Очень много портретов медиков, ставших гордостью академии, в том числе портрет академика, выдающегося русского хирурга Максима Семеновича Субботина кисти Ивана Крамского. Есть портреты всех заведующих кафедрой. (Как сказали нынешние сотрудники кафедры, когда видишь портреты выдающихся медиков, в большей степени чувствуешь себя продолжателем их дела.)

Расскажу еще об одном экспонате, но уже не имеющем прямого отношения к медицине. Это великолепный резной столик с мраморной узорной столешницей. На светлом мраморе — изображения поющих птиц. Столик очень красив и вполне достоин занять место в будуаре дворца. Чудо-столик привез из Германии по окончании Второй мировой войны Николай Еланский, возглавлявший кафедру общей хирургии в те суровые годы.

— И кому перейдет это все, если всю академию переведут в Горскую? Да и идея оставить здесь музеи, а клиники перевести в Горскую — тоже, мягко говоря, странная, если не бредовая. Наши музеи нужны для учебного процесса. Это «живые музеи». Сюда приходят слушатели во время занятий. В академии, например, есть специальная экспозиция, посвященная тому, как развивались методики прижигания ран, методики наложения гипса. Что, будем возить сюда студентов из Горской? Это нереально. Так что идея растащить академию по двум площадкам — в городе и в Горской — однозначно приведет к краху академии. Здесь все веками создавалось, здесь особая аура, сам дух академии, — говорит Петр Зубарев. — Для обеспечения учебного процесса у нас всего и так хватает. Единственное, что требуется, — регулярное обновление материальной базы, прежде всего аппаратуры. А то так случается: срок работы аппаратуры — лет пять-шесть, а у нас некоторые приборы и по пятнадцать лет используются. Разработчики идеи переезда говорят: мол, у вас условия для больных ужасные. Неправда, у нас отличные условия. Два года назад закончили ремонт, который обошелся в 170 миллионов рублей (ремонтировали несколько зданий).

Мы идем непосредственно в клинику общей хирургии. Светло, идеально чисто и вполне современно. Палаты — на двух — четырех человек, на две палаты большой площади санитарный блок (туалет, душевая кабина). О таких палатах могут только мечтать «бесплатные» больные, оказавшиеся в городских больницах-тысячниках. Там палаты на 7 — 8 человек, койки впритык. Туалет, правда, при палате, но душ общий, в коридоре.

— Честно говоря, сознание даже отказывается воспринимать идею переезда. Все кажется, что это розыгрыш какой-то, что такого невозможно придумать. Ну кому нужно губить академию, а вместе с нею и военную медицину, отлично налаженную систему подготовки военных врачей? — недоумевает профессор Зубарев. — Гражданский врач не подготовлен к работе в экстремальных условиях, а военный врач обучен четко действовать и в военных условиях, и при техногенных или природных катастрофах.

Этот корпус академии закладывался еще при Петре Первом. Нынешние коммерсанты наплевали на красоту небесной линии

Война — это психоз человечества

— Петр Николаевич, вы — человек военный, вам доводилось участвовать в войнах? — спрашиваю у профессора Зубарева.
— Да, два года провел в «афганской командировке». Воочию убедился: войны — это не только огромное несчастье для человечества, это еще и психоз человечества. На войне с людьми такие метаморфозы происходят, такие бездны страстей открываются… Что же касается афганской войны, то ситуация осложнялась еще и «завесой молчания», а также полным непониманием, за что, собственно, воюем. Я разговаривал с тяжелоранеными нашими ребятами, а также с умирающими в госпиталях, и вывод был однозначный: они воевали ради мести афганцам за своих раненых и убитых друзей. Но это уже не война, а драка. В результате от ненависти наших воинов порой страдали и мирные афганцы.

Помню, как летел по делам в Джелалабад. За штурвалом вертолета сидел мой знакомый летчик. Не долетев 30 — 40 километров до аэродрома, он вдруг резко пошел на снижение и начал выпускать ракетные залпы. И так в три захода. Ошеломленный, я с трудом добрался до кабины пилота и спросил, что он делает, на что получил ответ: «Вчера из этого кишлака расстреляли вертолет моего друга. Он ранен. Я обещал друзьям смести этот кишлак с лица земли». Вот так летчик без суда и следствия решил ликвидировать несколько десятков людей, быть может, не имеющих никакого отношения к расстрелу вертолета накануне. И еще: непонимание цели военных действий влекло за собой и многочисленные случаи, когда военнослужащие специально калечили себя, чтобы хоть калекой — но демобилизоваться, вернуться домой. Например, выдергивали чеку из гранаты. Прощай, два-три пальца, зато ты — дембель. И массовые преднамеренные заражения желтухой тоже были.

— Вам доводилось самому применять оружие?
— К счастью, судьба распорядилась так, что направленно целиться в человека не пришлось. Да, наверное, и не смог бы. Я же спасал, вырывал людей из лап смерти, и чтоб самому отправить кого-то в смерть… Но знаю двух медработников, которые специально ездили с ребятами в рейды, чтобы вполне сознательно пострелять по людям. Это в моем понимании тоже психоз.

Пистолет Макарова у меня всегда был, в портфеле его носил. Если нужно было — в кармане. Один раз пришлось стрелять — не в людей, в темноту, чтобы отпугнуть. А дело было так. У нас была развернута операционная на борту самолета «Ан-26». Самолет в ту ночь находился на краю аэродрома в горах, в полутора километрах от боевых вертолетов. Мы только закончили операции, как услышали автоматные очереди: с гор в том районе, куда наши батальоны ушли на боевую операцию, спускались душманы. Стрельба продолжалась и приближалась. Мною был отдан приказ: отключить освещение самолета, погасить костер (мы на нем готовили ужин). Все, у кого было оружие, залегли и открыли огонь. Перестрелка продолжалась около получаса. Затем на подмогу к нам прислали взвод десантников, те и отогнали душманов.

Однажды пришлось угрожать оружием… начальнику одного из полевых госпиталей.

В тот день меня в составе подвижной медицинской группы направили в полевой госпиталь. И тут как раз привозят тяжелораненых. Начинаем операции, и через некоторое время выясняется: необходимые медикаменты закончились. Без них продолжать невозможно. Невозможно и ждать, когда доставят новую партию лекарств. Но должен быть неприкосновенный запас. Вызываю в операционную начальника госпиталя, он отвечает, что НЗ не даст, не положено. Убедить словами мы его не смогли. Тогда я не выдержал, отошел от операционного стола, вынул пистолет из кармана, навел на этого начальника и под дулом препроводил его к ящику с НЗ. Заставил открыть ящик и выдать необходимые препараты. Затем этот начальник позвонил вышестоящему начальнику, нажаловался на меня. И получил в ответ, что я-то как раз повел себя правильно. Потом начальник госпиталя приходил ко мне извиняться. Лучше бы перед ранеными извинился, которых чуть на тот свет не отправил.

— То есть лекарств тогда не хватало?
— Вообще поначалу с организацией медицинской помощи в Афганистане было плохо. Я бы даже сказал: был бардак, не поддающийся описанию. Многих врачей взяли с «гражданки», и они не знали особенностей боевой травмы. Хуже того — в район боевых действий были направлены и так называемые партизаны — врачи-резервисты (каждый человек, имеющий медицинское образование, на «гражданке» приписан к резерву). И многие из таких врачей давно не работали по специальности, скальпель не держали лет пять. Ну какие из них хирурги? Потом их, к счастью, заменили на военных врачей.

Что касается лекарств, то со снабжением были перебои. И было обидно, что гораздо лучшие препараты есть у душманов. Порой после удачных боевых операций в наше распоряжение поступали отличные медикаменты, одноразовые пластиковые системы для переливания крови. Не хватало хирургического инструмента, даже гипса для иммобилизации конечностей.

Большие проблемы были с электроснабжением. И отсутствие постоянной электроэнергии не позволяло, например, использовать холодильники для хранения крови. Переливание крови осуществляли сразу же после забора крови от доноров. Все военнослужащие из ограниченного контингента подвергались определению группы крови и резус-фактора. Многие из них делали татуировки с изображением группы крови и резус-фактора на наружной поверхности левого плеча.

Я к чему это все рассказываю: на оказание медицинской помощи в зоне боевых действий лучше не посылать врачей с «гражданки». Нужны специально обученные военные врачи. Благо при локальных вооруженных конфликтах военных врачей должно хватать. И поэтому так важно продолжать готовить именно военных врачей, а не разрушать созданную веками систему их подготовки.

И еще одно: военная травма — более сложная, чем на «гражданке». Такого ужаса, как на войне, ни в одной городской больнице не увидишь.

— Вы помните своих пациентов из Афганистана?
— Всех, конечно, нет. Я тут подсчитал: за свою хирургическую жизнь выполнил порядка 4 тысяч сложных операций. Но некоторых, конечно, помню. С некоторыми до сих пор общаемся. Среди моих «афганских пациентов» были, например, и ныне очень известные государственные деятели. Настоящие герои, я вам скажу. Тяжелейшие множественные ранения, тела буквально испещрены осколками. До сих пор еще некоторые осколки не извлечены.

Ранения у солдат были тяжелейшие, порой калечащие. И здесь важно не только спасти жизнь, но и дать шанс на вполне приемлемую жизнь в будущем. Конечно, с ребятами затем работали психологи. Но как потом некоторых покалеченных ребят встретили на «гражданке» — это отдельный разговор. Потому и удивляться нечему, что кто-то пошел в криминал. Беспредел там — беспредел здесь.

Кто-то спился. Даже среди очень способных врачей нашлись жертвы «зеленого змия». И вообще водка была «разменной монетой». За водку у гражданского мирного населения что-то выменивали — хоть в Афганистане, хоть в Советском Союзе. Один из наших медиков выменял в Ашхабаде у летчиков настоящий трап для самолета «Ил-18», которого нам очень не хватало при эвакуации раненых.

Я сам во время работы в Афганистане приобрел вредную привычку, от которой до сих пор не избавлюсь. Не курил я до Афгана, а там закурил. Военная обстановка этому способствует. Страха особого и не испытываешь — работаешь как положено, а в подсознании все равно понимаешь: что случится с тобой завтра — неизвестно, и военные врачи в Афгане и других горячих точках погибали! Не зря в сквере на Боткинской улице памятник павшим в боях медикам поставлен. Кстати, если академия переедет в Горскую, памятник что — будет при офисах и элитном жилье стоять?

…Уходя из ВМедА, не удержалась, взяла пару яблок с тех знаменитых яблонь. Молва права: вкусные.